Это, наверное, было самое безумное на свете признание в любви, с налетом черного юмора, но мне оно показалось просто безупречным.
Тристен взял меня за подбородок, наклонился ко мне, другой рукой обнял за талию, и я впервые поцеловалась с мальчиком – то есть с мужчиной… Чудовище и его жертва, которая, возможно, через несколько минут будет мертва.
Разумеется, первый поцелуй у Джилл Джекел не мог случиться на пороге дома после похода в кино или на дискотеку.
Разумеется, отношениям, начавшимся на кладбище, предстоит закончиться там же, только у другой могилы.
Разумеется, этим поцелуем он хотел мне сказать не просто «спокойной ночи», а возможно, и «прощай».
Глава 43
Тристен
Как же ревело, рычало и лязгало зубами жившее во мне чудовище, когда я наконец поцеловал Джилл Джекел, о чем мечтал уже… сколько я об этом мечтал?
С того вечера, когда я сидел с отцом в забегаловке и увидел ее из окна? Когда она прошла мимо в скромной кружевной блузке, которая возбудила во мне больше интереса, чем обтягивающая маечка Бекки Райт? Или в кабинете химии, когда я смотрел на ее гладкий хвостик, который раскачивался как маятник и гипнотизировал меня? Тогда ли она меня очаровала? Иди на кладбище, в день похорон ее отца, когда она прижималась ко мне, так отчаянно нуждаясь в силе и защите?
Какая же ирония была в том, что ее нежные алые губы наконец неуверенно прижались к моим губам, руки пытались найти себе место – на моих плечах? бедрах? груди? – ее язык робко коснулся моего за несколько секунд до того, как мой рот обожжет ядовитая жидкость… Какая ирония, что во время поцелуя, рожденного желанием защитить эту девушку, я вынужден бороться с жившей внутри меня силой, жаждавшей ее же уничтожить.
Она неуверенно растворялась в моих объятиях, прижимаясь ко мне, а в моей душе извивался зверь, он пытался вырваться и завладеть мной.
Тристен, остановись сейчас же, приказал себе я. Остановись, пока не утратил сознание.
Остановись, пока не сделал ничего такого, что уже нельзя будет поправить.
Но то, что я чувствовал, обнимая Джилл, это дурманящее сочетание страсти и нежности, которые она во мне будила… ни с кем другим я не испытывал ничего подобного, и я никак не мог заставить себя положить этому конец. Я хотел, чтобы этот поцелуй не заканчивался никогда, я был почти уверен, что он у меня последний, и абсолютно уверен, что он – лучший, так что я прижал Джилл к себе покрепче. Я так хотел ее, но я чувствовал себя словно приговоренный, пытающийся насладиться последней трапезой, слыша, как за окном ставят эшафот.
– Джилл, – прошептал я, мне так хотелось сказать ей, что я ее люблю. Хотелось сказать очень многое, но не хотелось отрываться от ее губ. – Джилл, – бормотал я, утыкаясь носом в ее нежную щеку, надеясь, что она поймет все по интонации, с которой я называю ее по имени.
– Тристен… – Вторила мне Джилл. Она испытывала ту же смесь грусти, отчаяния и блаженства, что и я. Я чувствовал, как в ее груди колотится сердце.
Но я услышал и другой голос, ворвавшийся в мои мысли. «Да, Тристен…»
Это его голое.
Его слова прозвучали внутри меня, когда я прижимал Джилл к себе, гладя ее по спине и ласково проводя большим пальцем по ее шее. В той части меня, о которой я только начал узнавать.
Я чувствовал, как эта тварь извивается внутри меня. Но голос ее услышал впервые.
Тристен, остановись, говорил себе я, продолжая целовать Джилл. Она отважилась обнять меня за шею, чем вызвала у меня новый прилив влечения и страсти. Еще минуточку, Тристен, и больше не смей ее касаться…
Я запустил пальцы ей в волосы, почти распустив хвостик, я торопил наш поцелуй, понимая, что долго он продолжаться не может.
– Джилл, Джилл, – застонал я, когда этот чудесный момент закончился и мы разъединились. Нам обоим нужен был воздух, чтобы огонь наших чувств мог разгореться с новой силой. Как я ее хотел. До того, как умру. – Джилл…
Собственный голос показался мне каким-то странным. И в то же время знакомым. Это был тот самый голос, который я только что услышал.
Поторопись, велел себе я. Поторопись или останавливайся.
«Не останавливайся… Продолжай…»
Я старался не слушать его, старался заглушить врага, обретшего голос, вместо этого я сосредоточил все внимание на Джилл, покрепче обнял ее за талию и стал целовать в шею. Ее нежную-пренежную шейку…
– Тристен, – пробормотала Джилл с придыханием. Я легонько укусил ее и тихонько застонал от желания, и она слегка занервничала. – Тристен?
– Да, любимая, – прошептал я ей на ухо. – Да… «Да, да…»
Да… Еще секунду, и я больше к ней не притронусь.
– Джилл…
Я не хотел действовать резко или поспешно, но времени оставалось все меньше, и я впился в ее губы, зарылся пальцами в ее волосы.
«Возьми ее, Тристен… А я закончу начатое тобой дело…»
Нет… Нет…
От напряженной борьбы у меня заболела голова, как будто ее сжали тисками, и я почувствовал, что начинаю проигрывать. Но я не мог остановить этот поцелуй. Это был мой последний шанс… Я обнял ее покрепче, сделал шаг вперед и прижал ее к столу, так что у нее не осталось пути к отступлению…
«Все идет, как надо. Ей тоже хочется. Если начнет возражать, не слушай. Она тебя хочет…»
– Тристен, – тихонько вскрикнула Джилл. Я прижимал ее к столу, и движения ее рук уже не были такими неуверенными. Нет, она уже прижимала ладони к моей груди, со всех сил отталкивая меня. Отталкивая нас.
«Не обращай на нее внимания. Не выпускай ее. Клади ее на стол…»
– Тристен, нет! – крикнула Джилл уже громче. И настойчивее, словно знала, что я уже где-то далеко и докричаться до меня будет непросто. – ОСТАНОВИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА!
Власть надо мной уже перешла в лапы чудовищу, и я еле слышал Джилл. Перед глазами все потемнело, но все же ее мольба, ее голос – любимый мною голос – достиг меня.
– Тристен, остановись, – скулила Джилл, она уже чуть не плакала. – Прошу… перестань…
Как во сне. Ее голос звучал точно как во сне.
Не говоря ни слова, я отдернул руки, отпустив старавшуюся вырваться из моих объятий девушку, сделал шаг назад и прижал тыльную сторону ладони к губам, влажным от слюны, моей и Джилл. Мы оба тяжело дышали. Ее хрупкие плечи просто ходуном ходили, а красивые каре-зеленые глаза были широко распахнуты от ужаса.
При виде ее испуга у меня все в животе сжалось.
Нет. Я этого не хотел. Никогда. Я не хотел ее напугать. Или сделать ей больно.
– Джилл, прости, – прошептал я. – Пожалуйста.
Я чуть было не дал ей погибнуть. Я так хотел быть с ней, что чуть не стал соучастником…
Джилл, бледная, смотрела прямо на меня, подняв руки, словно готовясь отогнать меня, если я попытаюсь к ней приблизиться.
– Господи! – Я закрыл лицо руками, боясь, что сломаюсь. Невозможно было вынести ее взгляд. – Господи, нет!
Мы стояли молча – только что мы были близки, а теперь стали так далеки. Джилл и не пыталась до меня дотронуться, а я не оправдывался и не объяснялся, хотя мне не терпелось сказать ей, что я вовсе не такой. Я бы не… Особенно с ней…
И в то же время я чуть было не…
– Тристен? – тихонько позвала она, я услышал знакомый легкий стук ее туфель без каблуков, она нерешительно положила руку мне на плечо, и тут я действительно чуть не сломался.
Она была лучше меня. Смелее. Ей бы следовало бежать отсюда и погромче звать на помощь. А она вместо этого дотронулась до меня.
Я провел трясущимися пальцами по волосам, сделал шаг от нее и повернулся к ней спиной. Я был недостоин ее заботы и не мог смотреть ей в лицо.
– Джилл, уходи. Пожалуйста. Иди.
Она меня не послушалась. Она опять подошла ко мне и погладила меня по плечу:
– Тристен… это было… – Джилл не смогла закончить вопрос. Но я ее понял.
Это было чудовище? Или ты?
– Не имеет значения, – ответил я. – Теперь это не важно, Джилл.
Я расправил плечи и подошел к рабочему столу, не давая ей возможности возразить – если она вообще собиралась это делать. Я поднес колбу со зловонной жидкостью к губам и без колебаний выпил сколько смог, поглощая мерзкое варево огромными, жадными глотками, не думая о дозировке, не думая о том, какой вред стрихнин нанесет моему организму, потому что в тот момент я уже не надеялся на исцеление, я жаждал лишь мучений. Я видел взгляд Джилл – она была уверена, что я ее предал, и боялась меня, – необходимо прикончить и чудовище, и себя.
Это наименьшее наказание за то, что я чуть было не сделал.
Есть во мне зверь или нет – я же сам принимал в этом участие.
Глава 44
Джилл
Ему необходимо исцелиться.
Вот что я говорила себе, когда Тристен поднес к губам раствор.
Когда мы целовались, я чувствовала, что чудовище захватило над ним власть. Тристен ускользал от меня, становясь кем-то другим, чем-то другим, уже совершенно не человеком. Парень, чьи губы коснулись моих, и животное, пытавшееся прижать меня к парте, были двумя совершенно разными существами. Я чувствовала это: они по-разному дотрагивались до меня, говорили и выглядели, даже их запах был разным. И кожа у него стала жестче, а у теплых карих глаз появился серый металлический отблеск.
В целом перемена была еле уловима. Если бы он не стоял так близко, не прижимался бы ко мне, не дышал бы на меня, я бы, возможно, и не могла с уверенностью сказать, что я что-то такое заметила. Но я заметила. В нем жило настоящее чудовище. И я с ним встретилась.
Оно было бесчеловечно, и его надо было остановить.
Если его убить, Тристен стал бы моим… настоящий Тристен. И мы смогли бы целоваться без страха.
Оглядываясь назад, я думаю, что именно поэтому я так долго ждала, прежде чем попросила его остановиться и больше не пить. Это был по-настоящему эгоистичный поступок.
Мне так хотелось, чтобы был рядом Тристен, что ради этого я рисковала им самим.
Эгоистка, эгоистка, эгоистка…
Меня настолько охватила надежда на чудесное исцеление Тристена, что поначалу я даже не задумалась о том, что о дозировке он ни разу ничего не говорил. Только когда он выпил примерно половину содержимого колбы – а глотал он так поспешно, что текло через край, по губам и по горлу, – и согнулся пополам, схватившись за живот, я поняла, что он вовсе и не хочет излечиться. Он пытался покончить с собой прямо у меня на глазах… а я позволила ему сделать это.
– Тристен, нет! – наконец закричала я, подбегая к нему.
Но было слишком поздно.
Глава 45
Джилл
– Нет, Тристен! – выла я, сев рядом с ним на колени и вцепившись в его трясущиеся плечи. – Ты выпил слишком много! – Я принялась трясти его. – Что там было? Что?
Тристен не ответил. Может, не мог. Он корчился на жестком полу, схватившись руками за живот, он стонал и рычал, как будто бы он боролся не только с болью, но и с жившим в нем зверем.
– Тристен, что там? – молила я, тряся его. – Скажи. Прошу. Можно попытаться нейтрализовать!
Тристен лишь еще больше скрючился, дыша тяжело и прерывисто. Я подскочила, разбросала записи, упаковки и пузырьки с химикатами – и наконец нашла.
Маленький наполовину пустой пузырек стрихнина.
– Нет! – воскликнула я, вцепившись в пузырек. Это же яд. Из-за него так больно Тристену, из-за него он сейчас перестанет дышать…
Тристен уже стих, я отшвырнула пузырек и упала рядом на колени. И эта неподвижность пугала меня больше, чем предшествовавшая ей агония. Боль прошла? Ему уже не помочь?
– Я вызову «скорую», – пообещала я, глотал слезы. Взяв Тристена за запястье, я нащупала слабый пульс. Он умирал… умирал прямо у меня на глазах.
Я поползла от него к своему рюкзаку, где лежал мобильник, и тут я точно попала в медвежью ловушку – его рука схватила меня за лодыжку.
– Тристен, отпусти! – взмолилась я, резко обернувшись и попытавшись разжать его пальцы. Но хватка, оказалась поразительно мощной, словно сама боль придавала ему сил. – Я позову на помощь!
– Нет, – приказал он, едва дыша. Вцепился он в меня сильно, но голос был слаб, я его еле слышала. – Не надо… не хочу, чтобы ты… вмешивалась…
– Но ты… ты… – Я не могла заставить себя произнести слово «умираешь».
– Я понимаю, – сказал Тристен. Видимо, на него нахлынула очередная волна боли, и, сжимая мою лодыжку еще сильнее, он снова затрясся, лицо его искривилось, – Джилл, я… этого хочу.
– Тристен. – Я уже ревела вовсю. – Пожалуйста…
– Ты просто… останься со мной. Пока… а потом уйдешь…
Я колебалась: я хотела его спасти, помочь ему. Он ослаб и побледнел, чуть отодвинулся от меня – я, наверное, могла бы разжать его пальцы. Но сам Тристен не хотел, чтобы его спасали. Может, это было и невозможно.
И в итоге, уж не знаю, правильно это было или нет, но я решила сделать так, как просит он. Я любила его и решила дать ему умереть, как он сам того хотел.
Тристен лежал неподвижно, я с легкостью вырвалась из этой хватки, подползла к нему, села рядом и положила его голову к себе на колени, чтобы хоть немного облегчить его последние минуты. Наверняка он этого даже не заметил. Я думала, что боль уже оставила его. А вместе с болью возможно ушла и жизнь – он стал совсем неподвижным и бледным.
Я не могла заставить себя проверить его пульс. Я слишком боялась убедиться в неизбежном. Потому что если бы я это сделала… и поняла бы, что сердце его больше не бьется… Тристена Хайда действительно не стало бы.
Навсегда.
Слезы, которые мне как-то удавалось сдерживать, снова полились ручьем, я сидела на полу, держала его голову и оплакивала его. Себя мне тоже было жалко.
Я такая эгоистка.
– Тристен, мне так жаль, – шептала я, гладя его по голове. – Так жаль.
Жаль, что на его долю выпала такая страшная судьба. Что он предпочел жизни столь ужасный конец.
Жаль, что в этот момент я чувствовала себя хуже, чем когда умер отец.
Жаль… всего было жаль… например, того, что у нас был всего лишь один поцелуй, и тот оказался испорчен, украден у нас. У меня.
Я гладила Тристена по лицу, жесткая щетина слегка кололась, пот на лбу уже остыл, и, как в исковерканной с точностью до наоборот сцене из «Белоснежки», в гротескной вариации на тему всех сказок про принцесс, которыми я воображала себя в детстве, я нагнулась к Тристену, чтобы поцеловать его: Одновременно и принца, и чудовище. Только надежды на счастливый конец не было.
Губами я почувствовала холод его кожи.
Тристен… его не стало…
И я похороню его, как похоронила отца. Двух любимых мужчин меньше чем за год.
Я была просто раздавлена горем, я сидела на полу, одна-одинешенька, с закрытыми глазами, но горячие слезы так и лились ручьем по лицу. Всего несколько минут назад я была частью целого. А теперь я снова одна. И не просто одна, я теперь сломлена.
Кто обнимет меня на похоронах Тристена? Никто… Никто…
Вдруг я поняла, что не могу больше держать его голову на руках, не могу больше смотреть на это остановившееся лицо. Я аккуратно положила Тристена, уверенная в том, что он уже не чувствует под собой твердого пола. Затем я, как раненый зверь, подползла и легла ему на грудь, отдаваясь во власть собственной боли, которая сжигала меня изнутри, как будто я тоже выпила яда. Я вцепилась руками в его рубашку, лицом прижалась к нему и принялась рыдать.
Умер… Он умер…
И тут я почувствовала, что кто-то гладит меня по спине, пытаясь успокоить.
Поначалу до меня даже не дошло. Кто-то меня утешал.
Но постепенно я осознала, что творится, и подняла голову с груди Тристена, не понимая, кто же это мог быть.
Кроме меня, в классе никого не было – только тело Тристена.
Тристен.
Не смея в его поверить, я утерла рукой слезы, медленно повернулась к нему и, увидев, что глаза у него открыты, резко вдохнула от неожиданности. Меня удивил не только тот факт, что Тристен оказался жив, но и выражение его лица.