Почему ты плачешь, папочка?
Я поранил колено.
Я сделал что-то не так?
Нет, малыш.
Он наградил меня взглядом, полным сомнения.
Всё будет в порядке, — прожестикулировал ему Джексон.
У моего папочки неприятности?
Нет, — нетерпеливо сказал Джексон. — А теперь пойдём!
Глава 23
Нацистский отдел воспитания детей
Не глядя никому в глаза, я доковылял до кресла рядом с диваном, где сидели мисс Сьюзан и Синтия Холланд. Джексон сел на двухместный диван лицом к нам, а Ной сел рядом с ним на полу, его лицо бледным, искажённым от тревоги и ошеломлённым.
— Эти визиты могут расстраивать, — предположила мисс Сьюзан.
— Вы должны делать свою работу, — сказал Джексон. — Мы это понимаем.
— Я не уверена, что это понимает мистер Вилли. Вы понимаете, мистер Вилли?
Я взглянул на неё, моё сердце наполнилось страхом. В её глазах был терпеливый, понимающий взгляд, но в этот момент я чувствовал только осуждение и порицание, будто её единственной целью в жизни было забить гвозди в гроб моих предполагаемых родительских навыков. Она выглядела как женщина, которая может наслаждаться таким видом работы.
— Родители могут испытывать небольшой стресс от наших визитов, — сказала мисс Сьюзан, когда я не ответил. — Это понятное дело.
В её тоне было нечто унизительное, что задевало меня.
— Каждый раз, когда я поворачиваюсь, кто-то стоит и говорит мне, какой я паршивый родитель, — выпалил я.
— Мы здесь не для того, чтобы сказать вам, что вы паршивый родитель, — ответила она.
— Ты не паршивый родитель, — твёрдо сказал Джексон. — И такие разговоры не помогут.
— Я знаю, что я не самый хороший отец, — продолжал я, не в силах себя остановить, — и иногда даже не хороший человек, но я стараюсь; и не знаю, что ещё мог бы сделать, но это определённо чертовски больше, чем делал мой собственный отец, упокой Господь его ничтожную, гнилую душу, но он был гетеросексуалом, так что ему не пришлось отвечать перед Нацистским отделом воспитания детей из ДСО.
— Прекрати, — произнёс Джексон, чувствуя — довольно правильно — что поезд уже сходит с рельс.
— Если хотите знать, какой я паршивый отец, почему бы не спросить Ноя? — продолжил я, закипая от негодования и зарываясь глубже в самоуничижение. — Он скажет вам, какой я ничтожный, паршивый, ни к чему не пригодный кусок дерьма, отец-голодранец, который постоянно торчит дома и смотрит за ним, когда должен быть там, брюхатить девочек-подростков и вытрахивать из пенсионеров их сбережения, чтобы у меня было уютное гнёздышко, когда я выйду на пенсию. И, может быть, он расскажет вам обо всех деньгах, которые мы смыли в толчок на слуховые аппараты, речевую терапию и уроки для детей с особыми нуждами, и какой я ничтожный гнилой ублюдок, что не вожу его постоянно в «Макдональдс», чтобы он мог разжиреть, может быть, даже заполучить детский диабет. Спросите у него! Готов поспорить, он не может дождаться, когда вы бросите его в приют, чтобы ему не приходилось жить с гомосексуальным извращенцем, который любит его больше самой жизни и отрубил бы себе свои чёртовы руки, если бы подумал, что так его жизнь станет лучше.
— Вилли, пожалуйста, — в тихом ужасе произнёс Джексон.
— Я больше не могу этого выносить, — сказал я, и это была правда. Внезапно, будто повернули какой-то вентиль гнева, я пришёл в ярость, наелся и не собирался больше молчать. — Единственная причина, по которой вы здесь, это то, что я гей — будто это каким-то образом значит, что я не вписываюсь в роль родителя. Это то же самое, что я слышу каждый день с рождения Ноя, но я был для него лучшим родителем, чем его собственная мать.
— Мы ознакомлены с ситуацией, касающейся матери Ноя, — сказала мисс Сьюзан.
— Его мёртвой матери, — отметил я. — Она бы сейчас была здесь, но перекачалась метом после того, как сбежала со своим бойфрендом-метамфетаминщиком. Но она была натуралкой, так что, полагаю, это нормально.
— Нет, это не было нормально, мистер Вилли, — сказала мисс Сьюзан. — Её поведение довело её до тюрьмы и, в конечном счёте, стоило ей жизни. Её ориентация не имела к этому никакого отношения. И ориентация не та причина, по которой мы сегодня здесь.
— Так я и поверил!
— Верьте во что хотите. Вы недавно написали книгу о Ное и о своем опыте отца-гея.
— И?
— Вы достаточно свободно говорили о широком использовании наркотиков, мистер Вилли, и есть некоторые опасения, что в этом доме могут принимать наркотики.
— Это нелепо!
— Разве? — спросила она, поджимая губы и очень откровенно меня разглядывая. — В книге вы признались в том, что принимали метамфетамин вместе с матерью Ноя. Ещё вы намекнули, что ваш партнёр принимал наркотики.
— Я преувеличил!
— О да, — с улыбкой произнесла она. — Вы преувеличили.
Она позволила этому слову повиснуть между нами, будто чтобы сказать, что мы оба знаем лучше.
— Значит, вы здесь для того, чтобы исследовать меня на злоупотребление наркотиками?
— Не вас, мистер Вилли. Мне дали понять, что у вашего партнёра, мистера Джексона, была серьёзная проблема, которая может повлиять на благополучие вашего сына. Мне дали понять, что вы знали об этой проблеме, но отказывались об этом сообщать.
Я посмотрел на Джексона, ветер вдруг покинул мои паруса.
Лицо Джексона самую малость побледнело.
— Нам нечего скрывать, — сказал Джексон, что было не совсем правдой. — У вас нет никаких доказательств, чтобы подтвердить такое заявление.
— Я не верю, что вы в том положении, чтобы знать, какие у нас могут быть доказательства, — сказала мисс Сьюзан. — Но поэтому мы и здесь, наносим визит на дом. Я прочла вашу книгу, мистер Вилли. Уверена, вы понимаете, что некоторые люди находят её глубоко оскорбительной и, возможно, верны в своих опасениях из-за того, что ребёнок воспитывается в этом окружении, особенно, если вовлечены наркотики. Вы очень небрежно говорили о таких вещах, как нагота, восточные религии и половые контакты в общественных местах. Есть вопросы о том, мог ли ваш сын быть вовлечён в такие контакты.
Меня наповал поразили эти слова, я не знал, что сказать. Это было абсурдом в крайней степени.
— Вам платят за такую тупость? — спросил я.
— Я верю, что эти вопросы обоснованы.
— Другими словами, я гей, и это всё, что вам нужно знать. Мать-одиночка может идти и спать с сотней разных девочек, и это совершенно нормально, но, если я занимаюсь сексом в туалете — что я не делал с начала своих двадцатых — что же, это жестокое обращение с ребёнком, хоть я сделал это за много лет до рождения этого ребёнка. Я что-то упускаю?
— Это не состязательный процесс, мистер Вилли.
— Вы не даёте мне шанса!
— Пожалуйста, позвольте мне закончить, мистер Вилли. Я сегодня принесла наборы для орального теста на наркотики и хотела бы, чтобы вы и мистер Ледбеттер согласились сдать анализ на месте. Вот формуляры, которые вам нужно подписать, давая согласие. Предстоит долгий путь, чтобы урегулировать вопрос и показать вашу добросовестность.
— Вы будете проверять нас на наркотики? — требовательно спросил Джексон. — Это вообще законно?
— Ваше сотрудничеством сыграет главную роль в этом расследовании, — ровно ответила она, — особенно из-за того, что наши опасения основаны на утверждениях о возможном приёме наркотиков в этом доме. На утверждениях, которые, могу ответить, не обоснованы. Вы будете не первыми, кого ложно обвинили в приёме наркотиков. Я хорошо знаю, как люди делают ложные заявления в ДСО, зная, что мы обязаны провести расследование. Ваше сотрудничество покажет добросовестность и хорошо повлияет на то, чтобы урегулирование вопроса прошло быстро и легко.
Она сделала паузу и заглянула в свою сумку, вероятно, ища набор для теста на наркотики.
Джексон бросил на меня злой, скептический взгляд.
— У нас есть право отказаться от теста на наркотики, — сказал Джексон.
— Действительно, есть, — ответила она, доставая из сумки два конверта и глядя на нас обоих с вопросом в глазах.
— Это нелепо, — пробормотал Джексон.
— Я буду счастлив пройти ваш тест, — сказал я.
— Вилли! — воскликнул Джексон.
— Мне плевать, — произнёс я, задаваясь вопросом, в чём проблема Джексона. — Я не принимаю наркотики. Я даже не пью пиво. Мне плевать на ваш дурацкий тест.
— Ваше сотрудничество ценится, но нам действительно нужно, чтобы вы оба сдали тесты.
Её взгляд поверх очков переместился на Джексона, будто бросая вызов.
— Пока мы занимаемся этим, — продолжила она, — возможно, мисс Синтия могла бы опросить Ноя? Ей понадобится уединение. Есть спальня, которой мы могли бы воспользоваться? Ещё нам понадобится устроить физическое обследование Ноя, чтобы убедиться, что он в порядке. Было бы очень полезно, если бы вы полностью сотрудничали в этом плане. Он кажется очень здоровым, и я уверена, что подтвердить это не будет никакой проблемой, но вы понимаете, что мы должны проверить.
— Хорошо! — довольно злобно ответил я. — Делайте то, что должны. Я не знаю, что вы думаете найти. Вы знаете, сколько раз в год я вожу Ноя к врачу? Думаете, есть хоть один квадратный дюйм его тела, который врач не обследовал уже сто миллионов раз?
— Я читала медицинские записи Ноя, — ответила она.
— Тогда вы знаете, что с ним никогда не обращались жестоко, и он никогда не появлялся в кабинете врача с необъяснимыми травмами.
— Это не совсем правда, так ведь, мистер Вилли?
Я притормозил, ошеломлённый её спокойным, но безжалостным поведением.
— Что вы хотите этим сказать?
— В документах Ноя есть несколько записей о физических травмах на лице и на лбу. О травмах, которые необъяснимы. Вы утверждаете, что Ной занимается самовредительством…
— Так и есть!
— … но нет никого, кто мог бы подтвердить такие заявления.
— Доктор Кеммер знает всё о его поведении!
— Это не совсем правда, мистер Вилли. Он знает то, что говорите ему вы, но он не может пойти в суд и поклясться, что эти травмы нанесены ребёнком самому себе из-за “ярости метамфетаминового ребёнка”, потому что его там не было. И как мы знаем, эти приступы ярости метамфетаминовых детей, как правило, сокращаются в детском возрасте и начинают превращаться в поведение, более соответствующее возрасту. Сколько сейчас Ною? Почти двенадцать. Верно?
— Ты это слышишь? — недоверчиво спросил я Джексона. — Ты слушаешь эту кастрюлю горячего, вонючего дерьма?
— Я просто смотрю в документы и отчёты, которые мне доступны, и задаю вопросы, которые задал бы любой младший офицер суда, и на которые захотел бы услышать ответы, мистер Вилли. Вы не против, если мы опросим Ноя сейчас?
Ной вдруг встал и обратился к Синтии.
Почему мой папочка расстроен? Я сделал что-то плохое?
Нет, — прожестикулировала она. — Мы разговариваем, вот и всё.
Но почему он расстроен?
Это сложно.
Вы меня заберёте?
Мы разговариваем с твоим отцом, вот и всё. И мы также хотели бы поговорить с тобой.
Зачем? Что я сделал?
Ты не сделал ничего плохого.
Тогда почему вы хотите поговорить со мной?
Мы хотим поговорить. Вот и всё.
Я не понимаю.
Никто не сделает тебе больно.
Ной взглянул на меня с испуганным замешательством в глазах.
Что такое, папочка?
Ничего плохого, — прожестикулировал я, но он мог почувствовать, что это не совсем правда.
У тебя неприятности?
Нет, — сказал я.
Они меня заберут?
Я покачал головой, но это был не самый убедительный жест, и на его лице отразилось выражение ужаса.
Я не хочу уходить! — со злостью прожестикулировал он. — Они злятся на меня, потому что я сделал что-то плохое?
Нет, — ответил я. — Ты не уходишь, милый. Ты не сделал ничего плохого. Ты хороший мальчик. Не расстраивайся.
Я не сделал ничего плохого!
Я знаю. Всё нормально. Не переживай.
Почему, папочка? Почему? Я не сделал ничего плохого!
Я жестами велел ему успокоиться, сказал, что всё нормально, но он перестал обращать внимание. С дикими глазами, с раскрытыми губами, обнажающими его беспорядочные зубы, он гудел и стонал, и начал трястись.
— Вот дерьмо, — еле слышно пробормотал Джексон.
Тьма и ярость метамфетаминового ребёнка внезапно охватили его, и я поспешил подняться на ноги, игнорируя резкую, пульсирующую боль в колене, намереваясь взять его в руки, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, но он убежал от меня в свою спальню, стоная, гудя, бессвязно крича. Он пошёл прямиком к своему шкафу, как делал всегда, вырывал ящики, проводил рукой сверху, чтобы все его вещи рухнули на пол. Затем он начал биться головой о верхний ящик, ударяя с диким, злобным и безрассудным забвением, не замечая боли.
Я схватил его сзади, но он выкрутился из моей хватки и бросился в дверь шкафа, будто намереваясь прорваться прямо сквозь неё. Я поймал его под мышки и оттащил от двери. Он пинался, орал, стонал, дёргался, как мешок со змеями, в полнейшей ярости.
— Помоги мне! — велел я Джексону, который стоял и смотрел с выражением ужаса на лице.
Мы отнесли Ноя в кровать и держали его, пока он метался и стонал.
Мисс Сьюзан и мисс Синтия наблюдали с выражением неловкости на лицах.
— Он делает так, когда боится, — сказал я, чувствуя необходимость объяснить.
— У него нет причин бояться, — ответила мисс Сьюзан.
— Нет причин? — недоверчиво повторил я. — Вы приходите в мой дом и угрожаете нам, и говорите, что у него нет причин бояться?
— Никто вам не угрожает, мистер Вилли, — сказала она терпеливым, медленным тоном.
Когда ветер в парусах Ноя затих, я притянул его к себе, и он прижал ухо к моему горлу, чувствуя вибрацию моего голоса.
— Вот вам ещё больше необъяснимых травм, — сказал я мисс Сьюзан, чуть ли не выплёвывая ей слова, потому что был настолько зол. На лбу Ноя уже были синяки.
Она не ответила.
Ной отстранился от меня, снял свою рубашку и принялся за пуговицы на моей, не замечая никого другого в комнате. Он хотел прижаться к коже.
Я покачал головой.
Он посмотрел мне в глаза. Я мог видеть его там. Где-то. Маленький, крошечный человечек в океане замешательства и незнакомой боли. Когда я не сделал никаких движений, чтобы снять свою рубашку, в его глазах появились слёзы, и он снова начал рыдать, как будто я отрёкся от него.
Я молча снял свою рубашку и притянул его ближе к груди. Он сжал вокруг меня свои ручки-палочки, держась изо всех сил. Я гладил его по волосам, потирал спину, шептал нежности, обещая, что всё будет хорошо. Он остановился на мучительных рыданиях, прижимаясь ухом к моему горлу.
Женщины из ДСО наблюдали молча.
— Это всегда его успокаивает, — произнёс я.
— Ты не обязан ничего объяснять! — со злостью огрызнулся Джексон.
— С тех пор, как он был маленьким мальчиком…
— Они используют всё, что ты скажешь, против тебя, так что заткнись! — велел Джексон.
— Думаю, вы неправильно понимаете нашу цель, — сказала мисс Сьюзан.
— Я знаю свои права, — парировал Джексон, — и я намерен следить за тем, чтобы их уважали.
Ной вопил и скулил из глубины горла, выстанывая свою агонию.
— Возможно, нам следует вернуться позже, — предложила мисс Сьюзан.
— Возможно, — согласился Джексон.
— Я хорошо понимаю трудности воспитания ребёнка с эмоциональными проблемами, — сказала она, будто защищаясь.
— Понимаете? — спросил я. — Действительно понимаете?
— Ну, да, мистер Вилли. Я писала диплом по внутриутробной зависимости. Уверена, мне знакома динамика.
— Хорошо вам! Я провёл почти двенадцать лет, работая над своим дипломом, но по-прежнему не выпустился и, вероятно, не выпущусь никогда, но я уверен, что вы знаете, что лучше. Уверен, вы прочли достаточно книг, чтобы знать, что именно происходит.
— Я не понимаю ваш сарказм, мистер Вилли. Я здесь для того, чтобы убедиться в благополучии вашего ребёнка. Наше единственное намерение — убедиться, что с ним всё хорошо.
— Он великолепно поживает! — парировал я. — Вы не видите, как ему великолепно сейчас, когда он напуган до потери рассудка, потому что думает, что ДСО собирается отнять его у меня?