— Серьёзно?
— Хорошенько испугался.
— Я думал, он большой фанат красных штатов.
— Думаю, не настолько большой. Не после того, как твой дед сидел и стрелял из своего пистолета за кухонным столом. Я бы не удивился, если бы он из-за этого обмочил штаны. И это ещё одна история, которую маме не терпится рассказать людям.
— Она выставит нас кучкой деревенщин.
— Наверное, — согласился он.
Я медленно подошёл к двери уборной, держа здоровую руку на стойке с капельницей и таща ту следом.
— Ты справишься сам?
— Собираешься держать меня за мой инструмент?
— Если хочешь.
— Ты бы это сделал, да?
— Конечно, сделал бы.
— Мне жаль насчёт всего этого, Джек. Правда жаль.
— Жаль насчёт чего?
— Торнадо.
— Тебе жаль насчёт торнадо?
— Мне жаль насчёт твоих родителей. Мы должны были быть более осторожны, обратить больше внимания на предупреждение о торнадо. Мама старается заботиться обо всём в доме, но мы с Биллом должны были проверить убежище. Мы знали, что идёт предупреждение. Мы просто не подумали об этом. Там были наши дети и гости, а мы не подумали проверить. И это совсем не круто.
— Ты не обязан извиняться.
— Передай своим родителям, что мне очень жаль.
— Не будь идиотом.
Я прошёл в туалет, посмотрел на своё лицо в зеркале. Я был потрёпан, с двумя фингалами и рядом швов на лбу. Моя левая щека была отмечена ярким синяком, но ещё и с оранжеватым оттенком из-за какого-то крема, который намазали врачи.
Как сказала Мэри, я выглядел дерьмово.
Я сел на табуретку и расплакался.
Глава 36
Я хочу обнять тебя
— Они идут, — сказал Джексон, вешая трубку.
Было только начало одиннадцатого утра.
Он снова помог мне подняться с кровати, и я прошёл к двери своей палаты и встал как раз снаружи, думая, что Ной будет меньше травмирован, если увидит, что я стою и выгляжу вполне живым. Учитывая все обстоятельства, я чувствовал себя хорошо. Мои рёбра пульсировали от боли, которая почему-то была и тупой, и острой. У меня болело лицо. Болели сломанные кости руки. Но я был очень живым, и мне не терпелось увидеть моего мальчика — не терпелось обнять его, поцеловать, подарить немного любви, чтобы дать ему знать, что всё хорошо.
Я услышал их шаги по коридору, когда они свернули за угол и появились в моём проходе.
— Папочка! — воскликнул Ной, когда увидел меня.
Он остановился как вкопанный.
Иди сюда, милый, — прожестикулировал я, что было неудобно с гипсом на руке.
Но он просто стоял на месте, глядя на меня, будто пытался решить, настоящий ли я. Билл и мама стояли за ним, Билл был готов схватить его, если он начнёт устраивать сцену.
Пожалуйста? — прожестикулировал я. — Папочка хочет тебя обнять…
Он медленно прошёл вперёд, остановился примерно в двух шагах и вытянул руку, чтобы коснуться моей груди. Затем он дотронулся до моего гипса, его пальцы двигались очень мягко и нерешительно. Его глаза наполнились слезами. Я обвил здоровой рукой его плечи и притянул сына ближе. Его тело замерло от страха. В конце концов, он осторожно положил голову мне на грудь и позволил себя обнять, тихо всхлипывая. Я поцеловал его в макушку, погладил по волосам. Несколько раз из глубины его горла вырвались вопли, что прозвучало как громкое гудение.
— Всё хорошо, милый, — сказал я, пока мама и Билл наблюдали.
— Хмммммм…
— Тише, малыш.
— Хмммм…
Через пару минут он отстранился и вытер глаза, его взгляд опустился, будто он не мог спокойно смотреть на меня. Положив палец под его подбородок, я поднял его лицо.
Прости, что напугал тебя, — прожестикулировал я.
Не делай так больше, большой тупица!
Не буду, — пообещал я, улыбаясь ему.
Я не ненавижу тебя.
Я знаю, милый.
Прости, что сказал так, папочка.
Не переживай об этом.
Я не ненавижу тебя.
Я знаю.
Я никогда не возненавижу тебя.
Всё хорошо, милый. Мне нужно прилечь. Ты мне поможешь?
Он кивнул.
Глава 37
Что сделал отец Майкл
— Посмотри на себя, кузен Вилли! — сказала как обычно полная бурлящей энергии Тина Саммеролл, проскользнув в мою палату позже в тот день. — Ты выглядишь так, будто кто-то вышиб из тебя жизненный свет! Шелли говорила мне не приходить и не беспокоить тебя, но ты же знаешь, как внимательно я слушаю Шелли! Если бы! Как ты, кузен Вилли?
— Всё ещё жив, — ответил я.
Она искренне рассмеялась, потому что разочаровалась бы, скажи я что-то другое, ведь я всегда говорил ей только это.
Тина Саммеролл была сестрой Шелли и, несомненно, белой вороной в семье. Она отбросила свои баптистские корни и приняла свою внутреннюю ведунью, сильно увлёкшись викканством, друидизмом, картами таро и медицинскими картами, хотя и притворялась, что глупость астрологии ей чужда. Природа ее одарила щедро, поэтому в мыслях всплывали такие слова, как “пышность” и “женские формы”. Вынырнув из готического периода, теперь она предпочитала красные, блондинистые и розовые пряди в своих длинных, тонких волосах. Чёрные футболки и джинсы недавно уступили место лёгким разноцветным сарафанам и сандалиям. Она была богиней земли. Хотя мой брат Билл отзывался о ней в довольно дурном тоне, как об “этой новомодной болотной твари”.
Мы не были настоящими кузенами, но называли так друг друга, потому что казалось правильным, что мы должны ими быть.
— Я так сожалею о твоём деде, — сказала она. — Где твой ребёнок?
— Думаю, он в кафетерии с мамой.
— Я работаю над кое-чем, что поможет ему пройти через это. И будь уверен, для малышей это тяжело, им нужно особое внимание. Но ты это знаешь.
«Действительно, я знал».
— Я зажигаю для него свечу желания. Я выбрала красный цвет, потому что он пылкий паренёк, прямо как его папа. Эта свеча горит тридцать шесть часов. Это должно сработать, или, по крайней мере, помочь ему преодолеть сложности. Кстати, ты был в новостях.
— Да?
— О да! В газете даже упомянули “Крэкового малыша”. “Автора округа Юнион вытащили из развалин”. Или какая-то такая чепуха. И там был дом твоей мамы. Они показали фотографию твоего деда. Сказали, что он был на войне и всё такое. Они показали кучу снимков урона от торнадо. Ну, знаешь, все как обычно. Я поставила свечку и за него тоже, кстати говоря — твой дед был старой душой, и ему, наверное, не нужна помощь от кого-то вроде меня, но всё равно, лучше делать всё, что можешь, чтобы помочь. Бьюсь об заклад, они с Богиней сейчас хорошенько смеются.
Мама и Ной вернулись, а вскоре следом пришёл отец Гиндербах.
Все познакомились.
— Значит, вы священник, о котором всегда говорит Вилли, да? — спросила Тина, открыто глядя на него.
— Если нет, у меня будут неприятности из-за того, что я надел колоратку, — легко ответил он.
— Я как раз говорила Вилли, что поставила свечку на тридцать шесть часов для Ноя.
— Очень хорошо, — ответил Гиндербах.
— Богиня не нуждается в напоминаниях о наших нуждах, но это не повредит, — добавила она.
— Нет, не повредит, — согласился Гиндербах. — И я уверен, что Ною может понадобиться вся помощь Богини, которую он может получить.
— Вы должны простить Тину, — сказала мама с выражением дискомфорта на лице.
— Почему? — спросил я. «Я знал, почему. Меня обижало, что мама чувствовала необходимость поднимать эту тему».
— Ну, она…
Слова умерли на губах мамы. Она не одна из нас, отец. Она немного странная. Она поклоняется “Богине”. У неё на крыльце сад трав. Она делает свои собственные свечи. Она…
— Я — язычница, отец, — объявила Тина.
— Разве не все мы такие? — спросил Гиндербах. — И мы вместе. Раз ты здесь, возможно, ты бы хотела помочь мне с помазанием Вилли?
— Конечно, — улыбаясь ответила она с энтузиазмом.
— Я не умираю, — отметил я.
— Не глупи, — сказала мама.
— Я думал, помазание делают людям, только если не боятся, что они умрут, — сказал я.
— Нам нравится помазывать больных, — ответил Гиндербах. — Возносить их в молитве. Мне нравится считать, что Бог ответственен за всё, и ничего, что я делаю, не изменит его мнения. Но я думаю, что людям помогает осознание, что за них молятся. Если ты предпочтёшь, чтобы мы этого не делали…
— Всё нормально, — сказал я.
— Конечно, нормально, идиот, — сказала мама. — Простите мой нрав, отец. Вилли иногда так меня заводит, что я не знаю, что говорю.
— Я слышал, что дети на вас так влияют, — сказал он.
— Я бы хотела, чтобы вы немного вразумили его. Он никогда не слушает ни слова, что я говорю, но он послушает вас, отец. Он обычно не обращается к каким нашим священникам, но вы ему нравитесь, а я не могу вспомнить, когда последний раз ему нравился кто-то из наших священников.
— То, что отец Майкл приставал ко мне в шестом классе, вроде как разрушило для меня этот ритуал, — признался я.
— Это было недоразумение! — огрызнулась мама.
— Ну конечно, — ответил я. — И когда он велел мне раздеться и сидеть у него на коленях, сложилось недоразумение, но его это не остановило.
— Этого никогда не было! — со злостью парировала она. — Зачем тебе так меня позорить? Иисус, Мария и Иосиф!
— Если ты собираешься поливать меня грязью перед священником, по крайней мере, он должен услышать всю историю.
— Я сама говорила с отцом Майклом…
— И он сказал тебе, что такого никогда не было. Да, мама, я слушал эту историю снова и снова. Этого никогда не было. Я понял! Ты как заезженная пластинка.
Внезапно осознав, что мы швыряемся грязным бельём перед знакомыми, я захлопнул варежку. Оно само выскочило, но до этого довела меня мама. Она жаловалась, как я провоцирую её, но я учился у лучших.
Что случилось? — прожестикулировал Ной хмурясь.
Ничего, — прожестикулировал я в ответ.
Почему ты злишься?
Я не злюсь.
Ты выглядишь злым.
Я просто… расстроен.
Ной стоял у изголовья кровати, хмурясь на меня в своей диктаторской, властной манере. Он взял меня за здоровую руку, взгляд его глаз обвинял меня в сокрытии секретов и правды.
— Прошу прощения, — произнёс я, бросая взгляд на Тину и отца Гиндербаха. — Не слушайте нас.
— Это правда? — спросил отец Гиндербах.
Я не ответил.
Конечно, это была правда — это и много чего ещё. Мама с трудом могла представить в мыслях картину, как я сижу на коленях отца Майкла, не говоря уже обо всех других вещах, что мы сделали.
— Это не важно, — сказал я.
— А я думаю, что важно, — ответил Гиндербах. — Если это правда, мне очень жаль. Ни один священнослужитель не должен никогда причинять вред ребёнку.
— Вилли преувеличивает, — сказала мама. — Он всегда преувеличивает. Он писатель. Что еще от него можно ожидать?
— Я часто обнаруживаю как раз противоположное, — парировал Гиндербах. — Дети не преувеличивают о таких вещах. Я подозреваю, что за этим таится больше, чем говорит Вилли.
Они оба посмотрели на меня, мама кипела от злости, из её ушей только так валил пар, потому что я опозорил её перед её приходским священником, но отец Гиндербах смотрел на меня открытым, чутким взглядом, будто полностью понимал.
Я почувствовал, как в моей груди поднимается неконтролируемое желание плакать, но я не хотел лить слезы. Это было глупо. Всё это произошло так много лет назад, и у меня было ещё так много вещей для переживания, но вдруг, в этот момент, думая об отце Майкле — о том, которого я любил, которым восхищался, в которого влюбился, который заполнил пустоту в моей душе, оставленную папиной смертью, на которого я хотел быть похожим и которого уважал, но который убедил меня, что нормально раздеваться и “играть в игры” с ним, “сидеть на его пенисе и учиться быть мужчиной” — вдруг, в этот момент, всё это вылезло на поверхность очень болезненно, неловко, и я расплакался.
— Папочка! — недовольно воскликнул Ной, хлопая меня по груди, пытаясь привлечь моё внимание. — Хуууух! Папочка?
Каждый раз, когда Ной стучал по моей груди, её пронзала резкая боль.
— Вилли, в чём дело? — спросила мама спустя долгую минуту, вдруг забеспокоившись. — Ты знаешь, что не должен плакать. Ты просто расстроен из-за деда. Как и все мы, милый.
— Почему ты никогда не можешь меня выслушать, мама? — спросил я, чувствуя себя несчастным и злым. — Я знаю, что случилось, потому что я был там. Но тебя там не было, и ты не слушала, когда после я пытался тебе рассказать, так что не стой сейчас на месте и не говори, что этого никогда не было. Откуда тебе, чёрт возьми, знать?
— Но…
— Папочка!
— Если бы кто-нибудь когда-нибудь сделал такое с Ноем, я бы выследил этого ублюдка и вышиб его чёртовы мозги. А ты просто стоишь и говоришь, что этого никогда не было, потому что ты не хочешь знать. Что ж, хорошо тебе! Каждый раз, когда я говорю правду, ты говоришь мне, какой я ужасный. Почему ты не можешь хоть раз в жизни выслушать меня?
— Хууууух! — недовольно простонал Ной.
Мама смотрела на меня так, будто я только что дал ей пощёчину. Её губы двигались, словно она собиралась выдать отборную реплику, но она ничего не сказала.
— Вилли, — наконец произнесла она, дрожащим, неуверенным голосом, — священник не станет… Священник, Вилли! Священник не станет… он не станет делать нечто подобное с ребёнком. Он просто не мог.
— Но что, если мог? — спросил я.
— Как он мог? Ты мне это скажи. Как мог человек, посвящённый Богу, делать такие вещи, как… это… с ребёнком? Даже говорить о таких вещах стыдно! Священники и монахини преданы Богу. Они не идеальны. Я это знаю. Но они не кучка извращенцев, не такие, какими ты их выставляешь. Я отказываюсь верить…
— Миссис Кантрелл, вы будете удивлены, узнав, что делали некоторые священники, — мягко произнёс отец Гиндербах. — Удивлены и очень недовольны. Как и многие из нас, включая Отца Небесного.
— У Вилли всегда было очень богатое воображение. Даже когда он был ребёнком…
— Миссис Кантрелл, со всем уважением, есть времена, когда нам нужно слушать. Когда нам нужно услышать, что говорят.
— Но вы предполагаете…
— Да, — признался Гиндербах. — Я предполагаю, что Вилли говорит правду. Может быть, нам следует просто подумать над этим некоторое время. Подумайте об этом. Дайте этому улечься. Посмотрите, что выйдет.
— Но я знала отца Майкла, — сказала она. — Он бы никогда…
— Как хорошо вы его знали, миссис Кантрелл? Вы жили с ним? Были его домработницей? Вы проводили с ним много времени?
— Ну, нет.
— Вы обедали с ним?
— Ну…
— Вы общались с ним? Вы видели его на званых обедах или других мероприятиях?
Мама замолчала.
— Думаю, я пойду, — тихим голосом произнесла Тина.
— Нет, — сказал я. — Я не хотел тебя смущать.
— У вас, ребят, сейчас куча дел, — ответила она.
— Не уходи, — сказал я. — Ты собиралась помочь отцу с этой его… штукой.
— Ты уверен?
— Конечно, я уверен.
— Я ничего не понимаю, — с потрясённым видом сказала мама. Она подошла к стулу и присела. — Я просто не понимаю.
— Почему бы нам не приступить к помазанию? — предложил отец Гиндербах. — Почему бы нам не выразить всё это Богу в мольбе? Миссис Кантрелл?
— Я знаю, Вилли не врёт, но…
— Всё хорошо, миссис Кантрелл, — сказал Гиндербах. — Почему бы нам не помолиться об этом?
— Наверное, я просто посижу здесь, — тихо ответила она. — Я как-то не очень хорошо себя чувствую.
Глава 38
Спасение Коржика-Моржика
— Вот и приехали, — тихо произнёс Джексон, заезжая на подъездную дорожку маминого дома на следующее утро после того, как меня выписали из больницы.
Я уставился на мамин дом в изумлённой тишине.
Что за чёртово месиво.
Мама помогла мне выйти из «Джипа», я осмотрелся, и не прошло много времени, прежде чем я разразился слезами. Ной обхватил рукой мою талию и обнял меня, расстроенный, что расстроился я, и расплакался сам, потому что плакал я.