Моя любовь большая, как л—у—н—а, — наконец сказал он, показывая новое слово, которое выучил.
И всё?
Л—у—н—а огромная! По ней ходили!
Ты, должно быть, очень меня любишь, — прожестикулировал я.
Он кивнул.
Кто мой любимый сын? — спросил я.
Я твой единственный сын!
Пора ложиться спать, — прожестикулировал я.
Папочка?
Что?
Поспишь со мной?
Ты большой мальчик. С тобой всё будет в порядке.
Уголки его губ опустились в недовольном выражении.
Если испугаешься, можешь прийти ко мне в комнату, — предложил я, как и всегда.
К. сказала, что есть люди, которые прячутся у тебя в шкафу и ждут, пока ты заснёшь. Затем они выходят ночью, когда темно, и наблюдают за тобой. Если ты проснёшься, они тебя съедят, начиная с ног, так что ты не должен открывать глаза.
Это не правда!
К. так сказала!
Хочешь, чтобы я проверил твой шкаф?
Там прячется голубой человек.
Что за голубой человек?
Он пожал плечами, будто это не имело значения.
Он и раньше упоминал голубого человека. Я не обращал на это внимания, потому что он часто использует слова или фразы, которые толком не понимает. “Голубой человек”, вероятно, относился к тем людям, которые прячутся в шкафах, ожидая, пока ты проснёшься, чтобы съесть тебя. Однако, то, как он это сказал, будто имел в виду настоящего “голубого человека”, заставило меня сделать паузу.
Кто такой голубой человек?
Он пожал плечами, что было его способом сказать, что он не может объяснить.
Хочешь, чтобы я проверил шкаф?
Он кивнул.
Я встал с кровати, подошёл к шкафу, открыл дверцу. “Здесь нет никаких призраков, — говорило моё выражение лица. — И никакого голубого человека”.
Оставь его открытым, — прожестикулировал он.
Только если ты пообещаешь лечь спать, — парировал я.
Хорошо.
Я вернулся к его кровати, и поцеловал сына на ночь.
Папочка?
Да?
Я боюсь.
Боишься чего?
Он пожал плечами, скривил лицо, чтобы сказать, что не знает, как ответить на этот вопрос.
Ты не должен ничего бояться, — сказал я. — Ты мне веришь?
Он кивнул, но в глубине его глаз таилось маленькое сомнение.
Ты боишься голубого человека?
Он кивнул.
Кто он?
Я не знаю. Он никогда ничего не говорит. Он просто смотрит на меня.
Он человек?
Я не знаю.
Он хочет сделать тебе больно?
Нет. Он просто смотрит на меня. Он выглядит грустным.
Значит, он настоящий человек?
Нет. Я не знаю. Может быть.
Есть человек, который приходит в твою комнату и смотрит на тебя?
Нет. Он не человек. Не такой, как Джей. Не такой. Он призрак.
Призрак?
Он кивнул, но не казался слишком встревоженным этим.
У моего сына появился воображаемый друг?
Если я испугаюсь, можно поспать с тобой?
Конечно, можно. Ложись спать, милый.
Спокойной ночи, папочка.
Глава 19
Кровать Джексона Ледбеттера
В своей спальне я включил радио, скинул одежду и забрался в кровать Джексона Ледбеттера.
Из динамиков модного стерео Джексона доносилась одна из моих любимых песен всех времён “Прогулка после полуночи” Пэтси Клайн.
Его кровать была уютной. Признаться, так я и думал: кровать Джексона Ледбеттера. Это была не моя кровать. Он купил её, когда впервые въехал сюда, а заодно и диван, кресло, кухонный стол и стулья, микроволновку, кастрюли и сковородки, целый вагон и маленькую тележку. Он приехал в Миссисипи, чтобы начать всё сначала, создать новую жизнь, “попробовать что-нибудь новое”.
Большинство вещей в квартире принадлежало ему, потому что, давайте посмотрим фактам в лицо, как у медбрата педиатрии с настоящей работой, у него была настоящая зарплата. Теперь, оказывается, он ожидал наследства.
Одним из развлечений в его волшебной жизни было развитие зависимости от наркотиков. Начиная с обезболивающих, легкодоступных для медсестёр, как я узнал. Он выписывал их для пациентов, но клал себе в карман или нюхал, или вкалывал в вену. Продвинулся до более экзотических веществ. Ничего низкопробного, как мет или хороший пакетик травки. Не для Джексона Ледбеттера! Он удачно забыл упомянуть этот маленький факт своей жизни, когда я влюбился в него как осёл.
Как и у Джексона Ледбеттера, у меня у самого было несколько секретов, “было” — главное слово. Теперь, когда опубликовали “Крэкового малыша”, весь мир знал мои секреты.
Не сумев заснуть, я встал и подошёл к окну, выглядывая на улицу. Теперь мы жили в одном из лучших районов Тупело. Улицы были чистыми и опрятными, газоны — аккуратно постриженные и ухоженные. Хотя мы жили здесь с Джексоном уже около полутора лет, я не чувствовал, что нам с Ноем есть место в этой чистой, стерильной, контролируемой окружающей среде, под наблюдением соседей, с собраниями ассоциации соседей и договорами аренды на четырнадцать листов.
Я услышал шаги Джексона в коридоре и сделал глубокий вдох, готовясь к… я не знал, к чему. К чему-то. Дверь в спальню открылась, и я повернулся посмотреть на него.
— Что, если кто-нибудь увидит, что ты стоишь здесь голый? — спросил он с раздражением в голосе.
Так как окно располагалось на уровне талии, они увидели бы не много.
— Что, если войдёт твой сын? — задал он следующий вопрос.
— Вот, что получаешь, когда роднишься с семьёй нудистов. Кроме того, ты и сам тренируешься голым.
— Меня никто не видит, кроме тебя! — парировал он.
— Плевать, здоровяк. Если хочешь стыдиться своего тела, вперёд.
— Почему ты не можешь попробовать подстроиться время от времени? Подчиниться правилам? Притвориться, будто тебя что-то волнует?
— Ты имеешь в виду смирительные рубашки, которые хочет надеть на нас общество? Мой сын может смотреть по телевизору, как у людей взрываются головы, но вид голого мужского зада сведёт его с ума?
— Клянусь Богом, — устало воскликнул он.
— Я просто стоял и занимался своими делами, никому не мешая, Ледбеттер. В чём твоя проблема, чёрт побери?
— В тебе, Кантрелл!
— Я польщён.
— Есть правила! — произнёс он с огромной долей ярости.
Я подошёл к кровати, сел, прикрылся простынёй, чтобы ему не пришлось смотреть на мой пенис, на это великое око на промежности, на одноглазого монстра, на…
— Я не знаю, что сделать, чтобы ты увидел, — сказал он. — Есть правила, Вилли! Ты не можешь нарушать правила постоянно и ничего не платить. Иногда ты должен делать то, что должен. Прими это как мужчина. Соблюдай детали. Работай с системой. Система существует для того, чтобы тебя защитить. Система помогает всем получить то, чего они хотят.
— Где мы сейчас? — растерянно спросил я.
— Ты! — снова воскликнул он, его голос был полон злости.
— Значит, я вышел из ресторана, — произнёс я.
— Ты опозорил меня!
— Я постоял за себя. Это позорит тебя?
— Ты набросился на моих родителей! Во «Френелли»! Ты выставил меня дураком!
— Только то, что твоя мама богатая, не значит, что я должен целовать её морщинистый зад.
— Тебе легко говорить, Вилли, но у меня нет выбора.
— Я не принимаю такого дерьма ни от кого, и мне плевать, кто они.
— Даже на меня?
— Это одна из вещей, которые тебе во мне нравятся.
— Серьёзно?
— Серьёзно, — ответил я.
— Интересно, — произнёс он.
— Что же, — сказал я, — пока тебе интересно, ты мог бы предложить, что мы будем делать с завтрашним визитом ДСО.
Он вдруг нахмурился, перестал расхаживать.
— О чём ты?
— На меня нажаловались в ДСО.
— Что на тебя?
— На меня нажаловались. От этого ты должен быть счастлив, будучи великим последователем правил.
— Вилли, какого чёрта?
— Кто-то нажаловался на меня в ДСО, и завтра они нанесут нам домашний визит, и им очень понравится, если ты тоже будешь присутствовать. И, о, они приведут переводчика, чтобы получить грязь прямо от Ноя. О, и они хотят знать о “другом мужчине”, который живёт в доме.
— Серьёзно?
Я кивнул.
— Когда ты узнал об этом? — спросил он.
— Они позвонили мне сегодня чуть раньше.
— Ты мог мне рассказать!
— И дать тебе ещё один повод потрепать мне зад?
— Это серьёзно!
— Без шуток.
— Не знаю, что они собираются искать.
— Я тоже.
— И ты не злишься из-за этого?
— Любой ублюдок может позвонить чёртовым нацистам в ДСО.
— Вот дерьмо, — воскликнул он, садясь на кровать рядом со мной.
Действительно.
— Какого чёрта ты не рассказал мне об этом? — вдруг потребовал он.
— Уверен, я только что рассказал, — ответил я.
— Раньше!
— Это не совсем главное событие моей жизни, — произнёс я.
— Но мы в этом вместе, Вилли.
— Разве?
— Конечно. Мы команда, здоровяк! Как много раз я должен сказать тебе это?
— Столько же раз, сколько я должен сказать тебе, что мне не нравится, когда меня называют “здоровяк”?
— Ты предпочтёшь, чтобы я называл тебя “приятель”? Или “Кларенс”?
— Я тебя понял.
— Это серьёзно, Вилли.
— Я знаю. “Здоровяк” это как… буч*. Мне реально не по себе.
*Буч (англ. butch) и фэм (фр. femme) — термины сленга ЛГБТ-сообщества, клише для обозначения ролей в лесбийских отношениях. Деление лесбиянок на «активных» бучей и «пассивных» фэм начинается в конце XIX — начале XX века, когда многие дамы высшего света имели романтические однополые связи.
— Визит ДСО, жополиз!
— Жополиз?
— Твоя племянница постоянно так говорит.
— Мэри?
— Ага.
— Она забавная. Лизать зад на самом деле очень весело.
— Вилли!
Он вытащил свой телефон.
— Кому ты звонишь? — спросил я.
— Адвокату моей мамы. Можешь поблагодарить меня позже.
— Так поздно ночью?
— Поэтому ему платят большие бабки.
Глава 20
Это опасно?
Когда по радио зазвучал прогноз погоды, в самом начале шестого часа утра, Джексон подскочил с кровати и крикнул мне вставать. Потянувшись, чтобы нажать аварийную кнопку на радио и заглушить его, я увидел, что Ной снова пробрался в нашу кровать и сейчас лежал между нами, блаженно отключившись от мира.
— Это торнадо? — требовательно спросил Джексон, накидывая свой халат.
“…в округах Ли, Монро, Понтоток и Юнион до пяти вечера. Повторяем: объявлено предупреждение о надвигающемся торнадо в следующих северо-восточных округах штата Миссисипи… “
— Как много раз я должен рассказывать тебе разницу между предупреждением и оповещением? — спросил я. — И ты называешь себя южанином.
— Я не называю! Мне разбудить его?
Он опустил взгляд на Ноя.
— Предупреждение о торнадо значит, что “условия хорошие” и всё такое, — сказал я. — Мы получаем много предупреждений, но они не много значат, и лучшее, что ты можешь сделать прямо сейчас — это вернуть свою задницу в кровать и дать мне продемонстрировать тебе немного любви.
— Это безопасно?
— Если использовать презерватив, да, вполне.
— Я имею в виду торнадо!
— Нет, они совсем не безопасные.
Диктор по радио напомнил нам, что: “Когда ревёт торнадо, оставайтесь в помещениях!”
— У нас будет торнадо или нет? — спросил Джексон.
— Условия хорошие. Бла—бла—бла. Холодный погодный фронт встречается с горячим погодным фронтом. Образуется воронка. Вэм, бэм, спасибо, мэм. Простите за эти трейлеры. Мы точно в центре Аллеи торнадо. Что поделаешь?
— Значит, это безопасно?
— Мы можем ускользнуть в ванную. Он глухой, знаешь ли. Он ничего не услышит.
— Мы должны готовиться к визиту ДСО! — огрызнулся он. — Ты когда-нибудь думаешь о чём-то, кроме секса?
— Нет, пока в этом нет необходимости, — признался я, ложась обратно на кровать и вздыхая.
— Почему он снова в нашей кровати?
— Обязательно выкручивать мне яйца по любому поводу?
— У меня такое чувство, будто в этом браке три человека, — парировал Джексон.
— Ты только сейчас это понял?
— Я серьёзно, Вилли!
— Не говори мне, что я не дал тебе понять совершенно ясно, что Ной всегда будет под номером один в списке моих приоритетов. Мы идём в комплекте, Ледбеттер.
— Я не знал, что он будет спать в нашей кровати!
— Он не спит в нашей кровати. Ну, не постоянно. Ладно, в последнее время он вроде как много спал в нашей кровати. Он ведёт себя странно. Прости ему его слабость.
— Нам нужно поговорить об этом визите, — рассеянно произнёс он. — Дом должен быть чистым, и всё должно быть безопасным и благоприятным для ребёнка. Тебе придётся помочь ему убраться в его комнате. Я знаю, ты пытаешься заставить его делать это самостоятельно, но тебе придётся сегодня сделать исключение. Они такое и ищут — грязные комнаты, когда люди не заботятся о вещах, это улики пренебрежения.
Я слушал молча.
— Если они приходят с визитом, это означает, что у них есть причина верить, что Ной может быть под серьёзной угрозой от чего-то или от кого-то. Если нам повезёт, они выяснят обратное и продолжат заниматься своими делами. Я не знаю, что они надеются найти, но они должны прорабатывать свои сообщения. Для этого они существуют.
— Откуда ты так много об этом знаешь?
— Я работаю с детьми, — сказал он, бросив на меня взгляд. — Я сам несколько раз звонил в ДСО. Это моя работа. Если я вижу что-то, что не выглядит правильным — необъяснимые травмы, или странные отметины, или даже если ребёнок выдает странные комментарии…
— Например?
— Например, если какой-то ребёнок спрашивает меня, хочу ли я увидеть его пи-пи.
— Прости?
— Дети не делают такого, пока им этого не покажешь. А потом они думают, что ведут себя нагло, и говорят такие вещи. Хвастаются.
— У тебя были дети, которые так тебе говорили?
— Я видел маленькую девочку пару недель назад. Когда я зашёл в смотровую, чтобы измерить ей давление, она спросила, хочу ли я, чтобы она сняла трусики, чтобы мы могли поиграть. Я спросил, почему она так сказала. Она ответила, что её папочка всегда просит её об этом.
— Господи.
— Дети такие. Они не знают, как говорить об этом, и просто выпаливают что-то. А ещё есть дети, которые не говорят совсем ничего, будто они в ужасе. Это те, чьи родители стоят прямо там, наблюдают и слушают каждое слово. Я стараюсь не быть параноиком, но иногда ты просто знаешь… просто можешь сказать, глядя на ребёнка, посмотрев в глаза, что что-то происходит. Может быть, ты не знаешь, что. Может быть, физическое обследование не покажет совершенно ничего. Но ты просто знаешь. Ты просто можешь понять, что ребёнок хочет что-то сказать, но не знает, как это сказать или объяснить, или рассказать тебе. Такие вещи и ищет ДСО. Что-нибудь из ряда вон выходящее. Любой странный маленький комментарий. Что-то, что просто не складывается. Они смотрят на ребёнка, но также смотрят на взрослых в доме. Может быть, есть кто-то с приступами агрессии. Или с проблемами с алкоголем. Кто-то, кто жесток, или зол, или психически болен. Они обойдут весь твой дом в поисках чего-то, что могут использовать против тебя. Поэтому ты должен убраться в его комнате. И холодильник — мы должны убраться в холодильнике.
— Холодильник в порядке!
— Там остатки пиццы, наверное, двухнедельной давности. Это антисанитария. Если Ной съест их, то может получить пищевое отравление.
— Ох, я тебя умоляю.
— Мы должны проверить сроки годности на всём, даже на консервах, убедиться, что ничего не испорчено. Бытовая химия должна быть вне досягаемости ребёнка.
— Мы уже сделали это.
— Но лучше всё перепроверить. И не удивляйся, если они опросят соседей, или твою маму, или твоих коллег и Бог знает кого ещё.
— Они будут говорить с моей мамой? — недоверчиво спросил я.
— Возможно, — кивнул он.
— Значит, мама должна поручиться за мои навыки в воспитании ребёнка? Она по-прежнему надеется, что я брошу тебя и женюсь, чтобы у Ноя могли быть мама и папа.