– Ах, боже мой! Тысячу раз виновата, – пролепетала субретка. – Я готова понести всю ответственность перед публикой, если вы не успеете выучить роль, но… один молодой человек так настоятельно просит позволения говорить с вами… И он такой хорошенький, что нет сил отказать ему.
– И как зовут твоего хорошенького молодого человека?
– Господин Эжен.
– Э-жен, – повторила актриса, лениво растягивая два слога этого имени. – Но это не имя.
– Напротив, сударыня, очень хорошее имя. Мне очень нравится имя Эжен.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы я поддалась увлекающей тебя симпатии? Опиши хотя бы внешность твоего фаворита.
– О, да, конечно! Как я уже говорила, это премилый молодой человек, около пяти с половиной футов ростом, темноволосый, с карими глазами, черными усами и прекрасными белыми зубами. Он одет как статский, но я готова поспорить, что это офицер: у него в петличке красненькая ленточка.
– Эжен, брюнет, орден Почетного легиона… – проговорила Фернанда, вопрошая свою память. Затем она вновь обратилась к Корнелии: – А за этот год, что ты служишь у меня, видела ли ты этого прекрасного молодого человека?
– Никогда.
– Кто бы это мог быть? Эжен д’Эрвиль?
– О, нет, сударыня, это не он.
– Эжен Шастильо?
– Ах, нет!
– Эжен Кло-Рено?
– Нет, не он!
– В таком случае, моя милая, скажи этому господину, что меня нет дома.
– Как? Вы приказываете…
– Иди!
Фернанда произнесла последнее слово с таким достоинством трагедийной актрисы, что, как ни хотелось субретке вступиться за своего фаворита, ей пришлось уйти и исполнить столь жестокое повеление своей госпожи.
Корнелия ушла, и Фернанда с еще большей рассеянностью и скукой стала смотреть на свою рукопись, но не успела она прочесть и четырех строк, как дверь опять отворилась, и на пороге вновь возникла субретка.
– Ну! Опять ты!.. – воскликнула Фернанда, стараясь придать своему тону строгости, которой не было уже и в помине.
– Я, сударыня, – ответила Корнелия. – Ради бога, простите меня, но господин Эжен не хочет идти домой.
– Как не хочет?
– Да, он говорит, что вы непременно должны быть дома, потому что вы никогда не выезжаете так рано.
– Это правда, но по утрам я принимаю только самых близких знакомых.
– Он утверждает, что принадлежит к их числу.
– Ах, как мило! Дело принимает интересный оборот… Эжен, брюнет, орден Почетного легиона, один из моих близких знакомых… Уж не Эжен ли де Миремон?
– Нет, сударыня, этот гораздо лучше.
– Эжен д’Аркур?
– О, нет, этот несравненно лучше.
– Эжен д’Аржи?
– О, нет, определенно лучше.
– Корнелия, ты возбуждаешь мое любопытство.
– И еще, – продолжала субретка, подавая госпоже красную сафьяновую коробочку размером не более пятифранковой монеты, – он сказал так: «Передай это Фернанде, и она узнает, кто я».
– Фернанде? Так прямо и сказал – Фернанде?
– Точно так, сударыня.
– Признаюсь, решительно ничего не понимаю, – произнесла актриса и надавила на коробочку – пружинка сработала, и крышка отскочила.
– Ах! Да это же ваш портрет! – вскрикнула субретка. – Какое потрясающее сходство! Как вы прелестны в этой развевающейся вуали.
– Мой портрет, – прошептала Фернанда, по-прежнему пребывая в задумчивости, – мой портрет! Кому же я дала его?
После минутного молчания ее лицо внезапно оживилось.
– Ах! – вскрикнула она. – Эжен?
– Да.
– Брюнет?
– Да.
– Знакомый… Портрет… Инициалы Э.?Б. на коробочке. Боже мой! Как я забывчива, как рассеянна! Ну, что же ты стоишь? Беги, проси, зови его! Пусть подождет в передней!
Корнелия, конечно, недослушала приказания хозяйки и унеслась как стрела, а потому, едва Фернанда разобралась с воспоминаниями, как на месте Корнелии появился брюнет с черными усами, карими глазами и с красной лентой в петлице.
– Виноват, милая Фернанда! – воскликнул молодой человек, улыбаясь. – Но, право, я не ожидал, что за время моего отсутствия ты станешь столь негостеприимна.
– Но кто же мог знать, что это вы, принц? – сказала Фернанда, протягивая молодому человеку руку для поцелуя. – Как можно представляться Эженом? Я знаю столько мужчин с этим именем…
– Мне очень лестно, что вы ради меня мысленно потревожили Эженов всего мира. Однако ваш портрет! Будьте так добры, верните его мне.
– Разве вы когда-нибудь смотрите на него? – кокетливо спросила Фернанда.
– Всегда, – ответил принц, двигая к ее креслам табурет.
– Корнелия, – обратилась Фернанда к горничной, появившейся в дверях, – пока его высочество у меня в гостях, меня ни для кого нет дома.
Субретка впервые видела, как ее госпожа принимает людей с такими громкими титулами, а потому еще раз взглянула на принца и вышла, не сказав ни слова.
– Давно вы в Париже, Эжен? Ах, виновата, принц: я говорю с вами, как если бы вы были только полковником консульской гвардии.
– И правильно делаете, прекрасная Фернанда! Когда я приехал? Вчера, и мой первый визит к тебе, неблагодарная!
– Как! Вы сразу отправились ко мне?
– О, нет! Вчера я не застал тебя – ты играла.
– Ах, да!
– Впрочем, я все-таки видел тебя. Я был в театре…
– В императорской ложе? Но я вас не видела.
– Потому что смотрела на одного Понятовского, вероломная!
– И его не видела.
– О! Ты лжешь! – вскрикнул принц. – Я был инкогнито в бенуаре.
– Один?
– Нет, с вашим портретом!
– Какая лесть!.. Мне, однако же, очень жаль, что вы видели меня вчера… Я ужасно играла…
– Нет, лучшей Заиры и Роксоланы невозможно даже представить.
– Я была не в духе.
– Не оттого ли, что Понятовский слишком часто говорил со своей соседкой?
– Нет-нет, я просто была не в духе!.. Я даже хочу оставить Париж и переехать в Милан.
– Что ж, тебя везде примут с распростертыми объятиями… Я приехал сюда, чтобы набрать новых рекрутов. После я отправлюсь в Эрфурт, в Дрезден. Ты будешь в Дрездене?
– Я знаю, что Марс, Жорж и Тальма там, но меня не приглашали.
– А ты и вправду хочешь?
– Хочу ли я? Откровенно говоря, я оттого и была вчера не в духе.
– В самом деле? Тогда я поговорю об этом с Ровиго. Ведь он этим заведует?
– Ах! Я не знаю, как вас благодарить …
– Надеюсь, и ты сделаешь для меня что-нибудь…
– Приказывайте…
– Подай мне афишу нынешней недели, я хочу каждый вечер наслаждаться твоей игрой. Хочу посмотреть «Тамплиеров». Ты же играешь в этой пьесе?
– Да, какую-то плаксу. Уж лучше вам посмотреть другую пьесу с моим участием.
– Я хочу видеть тебя во всем.
– Итак, вам нужен репертуар?
– Да.
– Пьесы подобраны ужасно: везде одни заговоры да интриги. Но куда же запропастился этот репертуар? Ах, вспомнила!
Фернанда протянула руку к шнурку, оканчивавшемуся позолоченными луком и стрелой, и позвонила. Корнелия не заставила себя ждать.
– Принеси репертуар, – приказала Фернанда, – он лежит на столике в спальне.
Корнелия вышла и через минуту вернулась с отпечатанным листом, который Фернанда передала принцу. Субретка же вместо того, чтобы удалиться, оставалась в дверях.
– Чего тебе? – обратилась к ней Фернанда.
– Простите, сударыня, – сказала субретка, – но вас опять спрашивают… – Тут она как-то особенно посмотрела на свою госпожу, что означало «доверьтесь мне, я знаю, что делаю».
– Что, снова принц? – пошутила Фернанда.
– О, нет, сударыня! Это просто молодая девушка, очень печальная и, кажется, совсем бедная.
– Как ее зовут?
– Цецилия.
– Я хочу знать ее фамилию.
– Просто Цецилия.
– Прекрасно, – сказал принц, – сегодня вам особенно везет на гостей без фамилии…
– И что же ей нужно? – спросила Фернанда у Корнелии.
– Она хочет показать вам одну вещицу, которая, могу вас заверить, вам непременно приглянется. Я, правда, уже сказала ей, что вам ничего не нужно и что вы с некоторых пор стали экономны, но бедное дитя так умоляет, что нет сил отказать. Я просила ее подождать, и она скромно уселась в углу с коробкой в руках.
– Если его высочество позволит… – проговорила Фернанда.
– Сделайте милость, – ответил принц. – Мне и самому любопытно взглянуть на эту особу и на то, что хранится в ее коробке…
– Зови же ее! – приказала актриса.
Через минуту Корнелия ввела посетительницу. Это была красивая белокурая девушка лет девятнадцати, с голубыми, как озера, глазами и станом гибким, как камыш. На ее платье и головном уборе отсутствовали всякие украшения: юная прелестница носила траур. Бледность ее лица и красные заплаканные глаза выдавали страдания.
Со слов Корнелии актриса решила, что это просто какая-нибудь уличная торговка, желающая сбыть дорогую вещь. Однако, взглянув на глубоко опечаленную девушку, Фернанда поняла, что ошибалась в своих предположениях. Принц, со своей стороны, был поражен кротостью и даже каким-то достоинством этой красавицы.
Цецилия безмолвно остановилась в дверях.
– Подойдите ближе и позвольте узнать, что заставило вас прийти ко мне, – спросила Фернанда.
– Я продаю платье, – ответила Цецилия, и в голосе ее скорее слышалась печаль, нежели смущение. – Но, кому я ни показывала его, все говорили, что не в состоянии купить это платье за ту сумму, которую я называла, хотя она гораздо меньше настоящей. Одна особа, проявившая интерес к этому наряду, сказала мне, что только какая-нибудь принцесса или королева сможет купить его. Вот я и пришла к вам…
Все это было сказано таким звучным голосом, с такой грустью и достоинством, что удивление принца и Фернанды удвоилось. Последние слова девушки, однако, заставили актрису улыбнуться.
– Да, да, – сказала она, – я и принцесса, и королева, с медной повязкой на голове вместо золотой короны, живущая в картонном дворце театрального царства с половины восьмого до десяти вечера. Однако вы не ошиблись, обратившись ко мне: хоть я ненастоящая королева, однако у меня самый настоящий принц.
Девушка подняла свои прекрасные глаза на принца, давая понять, что ничего не разобрала из того, что сказала Фернанда.
Корнелия тем временем открыла картонную коробку.
– О! Какое восхитительное платье! – восторженно вскрикнула субретка, раскладывая наряд на стуле, выставляя таким образом напоказ всю тонкость и изящество работы.
Поистине, даже для Франции, богатой подобными чудесами, это платье оказалось настоящим шедевром. Шитье на платье было таким мелким и частым, что кисея проглядывала только местами. По ней причудливо извивались изящные стебельки, листочки и цветы. Едва ли глазам дочерей Евы являлось что-нибудь подобное – такое могла сотворить лишь фея.
Принц, хотя и не был знатоком в таких вещах, прекрасно понимал, сколько терпения, труда и искусства потребовалось от мастерицы, чтобы сшить этот наряд.
Несколько минут Фернанда удивленно рассматривала дивное платье, после чего обратилась к Цецилии с вопросом:
– Кто же вышивал его?
– Я, сударыня, – ответила девушка.
– Сколько времени у вас ушло на работу?
– Два с половиной года.
– Посмотрите, принц, все это вышито, а не выткано. Это делает наряд дороже. Подумать только! Два с половиной года! Вы так много работали.
– День и ночь, сударыня.
– Вы хотели заработать, продав это платье?
– Нет! Сначала мной руководило совсем иное желание…
– Теперь я понимаю, почему вы не можете найти покупателей. Оно слишком драгоценно.
– Крайняя нужда в деньгах заставляет меня продать его…
– И сколько же вы за него хотите? – поинтересовался, улыбаясь, принц.
Девушка не ответила, словно боясь вновь произнести слово, столько раз уже лишавшее ее всякой надежды. Наконец едва слышно она произнесла:
– Три тысячи франков.
– Сколько? – переспросила Фернанда.
– Три тысячи франков, – повторила Корнелия.
– Три тысячи! – воскликнула потрясенная Фернанда. – Это слишком дорого! Но работа, надо признаться, стоит того, и даже больше.
– Но, если вы купите его, – воскликнула Цецилия, уже готовая упасть на колени, – вы совершите благое дело.
– Милое дитя! Я с величайшей радостью купила бы это платье, я в восторге от него – но тысяча экю…
– Боже мой! Но что значит для вас тысяча экю? – вскрикнула девушка, окинув взглядом комнату, как бы желая указать на роскошь и богатство, в которых утопала актриса.
– Как что значит? Это мое трехмесячное жалование! Обратитесь лучше, милое дитя, с вашим предложением к принцу… Скорее, он купит его для какой-нибудь придворной дамы.
– Вы правы, Фернанда, – сказал принц. – Я беру это платье.
– Вы, принц? – воскликнула Цецилия. – Вы купите его за назначенную цену?
– Да, – ответил он, – и если вам необходима бо`льшая сумма, то…
– Нет-нет, – перебила его девушка, – мне нужно три тысячи франков, этого будет довольно. Впрочем, платье и не стоит больше.
– Так передайте же коробку с платьем моему камердинеру Жану. Его вы найдете у кареты. Оставьте Жану ваш адрес, и я сегодня же пришлю вам назначенную сумму, раз вы испытываете такую нужду.
– Да, да, – ответила молодая девушка, – не будь крайней необходимости, я никогда не рассталась бы с этим платьем.
После этих слов Цецилия несколько раз поцеловала наряд, с которым вынуждена была расстаться. Она делала это с такой грустью и любовью, что никто не смог бы остаться равнодушным. Цецилия поклонилась Фернанде и принцу и уже хотела было уйти, но тут актриса обратилась к ней:
– Еще один вопрос, милое дитя. Я спрашиваю не из любопытства, а из искреннего участия: скажи, кому предназначалось это платье?
– Мне, сударыня!
– Вам?
– Да, это было мое подвенечное платье.
Цецилия бросилась из комнаты, едва сдерживая подкатившие к горлу рыдания.
Через два часа она получила три тысячи франков.
На следующий день сам принц отправился к ней. Эта молодая девушка возбудила в нем сострадание. Он в тот же вечер рассказал всю историю императрице Жозефине, и императрица сама пожелала видеть Цецилию.
Отыскав ее квартиру, принц спросил у привратницы:
– Можно видеть Цецилию?
– Цецилию? – переспросила старуха.
– Ну да, Цецилию, молодую белокурую девушку с голубыми глазами. Это ведь улица Дюкок, дом номер пять?
– А, я знаю, кто вам нужен, но Цецилии уже здесь нет. Три дня назад умерла ее бабушка, ее похоронили. Вчера Цецилии целый день не было дома, а сегодня она уехала.
– Уехала из Парижа?
– Ну да.
– Куда же?
– Никто не знает.
– А как ее фамилия?
– Она никогда ее не называла.
Больше принц ничего не смог выведать у старухи, его поиски зашли в тупик.
Восемь дней спустя в комедии «
[16] Фернанда предстала перед публикой в платье с такой изящной вышивкой, что пронесся слух, будто этот подарок прислал ей сам султан Селим за роль Роксоланы.
А теперь, так как нам известны все тайны, расскажем о загадочной красавице, которая явилась к принцу и Фернанде и проживала в доме номер пять по улице Дюкок под именем Цецилии.
Глава II
Застава Сен-Дени
Двадцатого сентября 1792 года, в половине седьмого утра, маленькая, набитая соломой и покрытая холстиной телега, правил которой простой крестьянин, подъехала к заставе Сен-Дени. За этой повозкой уже успела выстроиться целая вереница телег с людьми, явно намеревавшимися выбраться из столицы, но в то неспокойное время сделать это было не так-то просто.
Все повозки подвергались строгому досмотру. Кроме таможенных досмотрщиков, тут были еще четыре муниципальных офицера для проверки паспортов и национальная гвардия, готовая в случае необходимости оказать вооруженную поддержку.
Наконец телегу, стоявшую впереди, после тщательной проверки пропустили, и очередь дошла до той повозки, о которой мы упомянули в самом начале.
Крестьянин, не дожидаясь приказания, приподнял холстину и подал офицеру свой паспорт.
Документ был подписан аббевильским мэром и предписывал всем командующим на заставах беспрепятственно пропускать крестьянина Пьера Дюрана, его жену Катерину Пайо и мать Жервезу Арну, которые, побыв некоторое время в Париже, возвращались теперь, судя по документу, на родину – в деревню Нувион.