— Тише, что ты говоришь при ребенке, еще ляпнет что-нибудь в школе, — зашикала, ужаснувшись, Соня, даже плакать забыла.
— Я не ляпну, — обиделась Даша. — Я знаю, где и что можно говорить!
Папа с сомнением посмотрел на Дашу и неуверенно продолжал:
— Моя дочь не дура, и вообще ребенок должен понимать, что происходит вокруг…
— Тебе легко болтать, — не сдавалась Соня. — Ты русский, по крайней мере по паспорту, а вы, русские, не знаете, что такое генетический страх! Твой отец понимал это, когда потерял документы в войну! Ребенку одиннадцать лет, и я не позволю! Она должна думать так, как думают все!
Соня выскочила из кухни, но тут же засунула голову обратно и, подняв указательный палец, выкрикнула:
— Как все, слышишь! Даша должна быть как все! — И так яростно хлопнула дверью, что с нижнего этажа пришла соседка.
— У меня закачалась люстра! Ссорьтесь, пожалуйста, потише, это же хрущевка! — мирно попросила она.
Не сразу все устроилось, но устроилось. Соню взяли в большой научно-исследовательский институт, так что советская власть в очередной раз дала Дашиной семье все…
Школьная математика непонятна, как все неинтересное. Конечно, о поступлении в Папин институт можно не беспокоиться, но не хочется стыдиться дочери перед приятелями из приемной комиссии. Короче, Папа сам взялся подготовить ее к экзаменам.
Все-таки Даша оказалась немного идиоткой.
— Позор! Чему тебя учили в школе! И это моя дочь! — бешено сверкая глазами, истерически кричал Папа и нервно закуривал.
— Папа у Даши силен в математике, учится Папа за Дашу весь год, — робко пыталась пошутить она, но Папе, обычно витающему в облаках, не нравились ее шутки. Он злобно дрожал, скалил зубы и, кажется, готов был Дашу укусить.
После нескольких скандалов; сопровождаемых Папиным битьем себя в грудь и Дашиными слезами, она была отправлена к репетитору, отрепетирована и как миленькая поступлена в Папин институт холодильной промышленности.
Алкина тетка, всю жизнь преподающая на филфаке, легко убедила брата, что, не имея ни малейшей склонности к научной деятельности, незачем поступать в университет. В педагогическом Алка выучит разговорный язык не хуже, и ее не будут утомлять лингвистическими тонкостями. К тому же она будет иметь в руках кусок хлеба на всякий случай. Неизвестно, как сложится жизнь, а учителя нужны всегда, и зарплата у них не меньше, чем у врачей или инженеров. Полковник, не имея особенных амбиций по поводу Алкиного будущего, согласился легко. А Галина Ивановна пропела медовым голосом: «Аллочка, папа правильно говорит».
Тетка нашла однокашницу в Герцена, и, ни на минуту не потеряв свою невозмутимость, Алка оказалась студенткой педагогического и будущим преподавателем химии на английском. Почему именно химии, неизвестно, Алка не отличала таблицу Менделеева от железнодорожного расписания, но что делать, куда могли, туда Алку и поступили. Как и Дашу.
Марина поступила на филфак. Соне это напомнило о ее собственной несбывшейся для Даши мечте, ей казалось, что Маринка заняла Дашино место. Сама Даша относилась к этому не так страстно, как Соня. Как родители сказали, так и правильно.
Марина, правда, бормотала что-то невнятное о будущей работе с иностранцами, выгодных знакомствах и даже, может быть, если повезет, возможных поездках за границу. Но по-настоящему важным было сейчас совсем другое.
В субботу вечером по неизжитой еще школьной привычке девочки встречались в кафе. В десятом классе они выбирали каждый раз новую мороженицу, но сейчас, понимая, что кафе-мороженое не отвечает новому положению студенток, впервые направились в настоящий взрослый бар «Висла». Раскачиваясь в манерных деревянных качелях, использовавшихся заведением в качестве сидячих мест, они заказали по коктейлю «Фрукты в шампанском» и молча наслаждались своей взрослой важностью. Первой не выдержала молчания Алка. Она все детство мечтала о собаке, безуспешно выпрашивала «хоть болонку, хоть кого» и наконец к поступлению в институт получила невероятный подарок — разрешение завести собаку вместе с самой собакой, годовалым боксером Лео. Теперь Алка любой разговор начинала со слов «А мой Лео…». Сейчас она пыталась подцепить вишенку из претенциозного коктейля и, зевая, рассказывала очередную историю о своем боксере.
— Так хочу спать, просто умираю… Лео укусила овчарка, я всю ночь его гладила, так и заснула на его подстилке.
— С твоим Лео вечно что-нибудь случается.
— Да, он такой добрый, вообще забыл, что он собака, — оживилась Алка. — Представляете, вчера пошла с ним в булочную, привязала его у входа к водосточной трубе, купила хлеб, выхожу и вижу: сидит Лео, а поводка и ошейника нет — украли.
— Алка, твой Лео пошел в тебя, такой же беспомощный. С нашей Алки тоже каждый снимет ошейник, правда, Дашка?
Даша неопределенно пожала плечами.
— Теперь будешь каждый вечер нестись домой гулять. Твои родители сделали тебе подарок, как будто ты в первый класс пошла, а не в институт, — не унималась Маринка.
— Я ему говорю: «Ах ты свинья собачья, тебя обокрали…» — не слушая ее ворчание, нежно ворковала Алка.
— Да, Алка, а ты у нас не свинья, а овца собачья, — продолжала дразнить Марина.
— Маринка, отстань от нас с Лео, мы такие с ним — некусачие, неборючие, неагрессивные… Ну и что?!
— А тебе подарили что-нибудь? — поинтересовалась у Маринки Даша.
— Да, подарили, — важно ответила Маринка. — Папа сказал, что я могу выбрать, что мне нужнее — бабушкино бриллиантовое кольцо или джинсы. Естественно, я сказала, что джинсы, и он купил мне «Levis», между прочим, с красным флажком, это самый лучший, американский «Levis»… А Юля меня чуть не убила, орала, что я не имела права с ней не посоветоваться и теперь все достанется папиной девчонке от медсестры… Но ведь подарок мне, кому нужно дурацкое старомодное кольцо!
— Почему же ты не в джинсах? — опустив глаза на Маринкину клетчатую юбку в складку, спросила Даша грустно и украдкой потрогала свои джинсы «Levis» с белым флажком. Считалось, что белый флажок значительно хуже красного, и, значит, ее джинсы не такие фирменные, как Маринкины…
— Почему, почему! Они мне малы, вот почему! Других не было, пришлось купить эти! Поэтому я всю неделю сижу на диете, сегодня уже почти влезла лежа… Кстати, давайте закажем что-нибудь поесть, а то меня уже тошнит от голода…
Джинсовая мода была самой настоящей жизнью со своими законами, в ней существовала сложная иерархия фирм, моделей, строчек. Иерархию положено было знать.
Слово «джинсы» звучало в ушах подруг волшебной музыкой, сопровождавшей их в новую взрослую жизнь. В тот же день, когда Даша получила студенческий билет, Папа повел ее к себе на кафедру в маленький закуточек, принадлежащий лаборантке Тамарке. За шкафом, в котором у Тамарки хранились реактивы и колбы, она, стоя в трусиках и растерянно улыбаясь, разглядывала тонкие темно-синие джинсы. Лаборантка Тамарка нетерпеливо дернула ее за руку, и Даша поспешно натянула джинсы на себя. Зеркала в закутке не было, поэтому вместо зеркала пришлось использовать Тамарку. Худая, с черными растрепанными волосами, похожая на ворону Тамарка, придирчиво оглядев ее, сказала: «Берите, не сомневайтесь!» Папа с отсутствующим видом вынул кошелек, и Даша ушла, прижав к груди джинсы, завернутые в газету. Уважение к новой себе, человеку, несущему под мышкой настоящие, а не какие-то индийские джинсы, росло по мере приближения к дому.
Соня открыла ей дверь и не успела сказать ни слова, как Даша в прихожей мгновенно выползла из юбки, надела джинсы и, затаив дыхание, улыбнулась в зеркало небрежной гордой улыбкой.
— Мама, джинсы… — не в силах оторвать глаз от своего отражения, прошептала она.
Алке джинсы пока еще не купили. «Сто шестьдесят рублей, мамина зарплата», — с придыханием говорил полковник. В ответ она робко шептала: «А всем купили…» И полковник, вцепившись в нее глазами, радостно наращивал пафос: «Я не собираюсь поощрять спекулянтов! Это безнравственно!»
Алка расстраивалась, а Галина Ивановна вечерами вязала обтягивающие свитерочки и шила узкие юбки. Ее дочка умела их носить особенным образом, чтобы выглядеть пусть не такой модной, как подруги, но не менее привлекательной.
Впрочем, дело было не в привлекательности и не в моде, просто наличие джинсов служило неким знаком личного качества! Отсутствие же было знаком личной второсортности. Дашиным родителям тоже было странно отдать целую Сонину зарплату за жесткие синие штаны, но что делать, если ребенок просит!
Юля хорошо понимала, что такое знаковые вещи. Она сама шла по жизни, прижимая к груди знаковые предметы своего поколения: перламутровый сервиз «Мадонна», чешский хрусталь, макулатурного Пикуля… она просто не успела сама купить Марине две, нет, три пары джинсов! Подумать только, ее дочь оказалась клинической идиоткой! Представьте себе, предпочесть джинсы бриллиантовому кольцу! У бабки не было камней меньше чем в половину карата! А этот ее отец, он, конечно, рад обмануть девочку!
Став студентками, девочки немедленно приобщились к сложному и волнующему процессу добычи модной одежды. Соня почти ежедневно возвращалась с работы через Гостиный Двор, и раньше Дашу очень радовали ее удачи. Но в замечательном платье-сафари, купленном в Гостином, ходили все, а в театральном фойе навстречу Даше шла девушка в Дашином свитере, а в институтском гардеробе на вешалке висели одинаковые финские куртки, как будто студенты были питомцами финского детского дома.
От полной идентичности одетых из советской торговой сети сограждан спасали только спекулянты.
Все Дашины возможности по этой части были связаны только с Мариной.
— Одна мамина знакомая обещала взять меня в пятницу к своей спекулянтке, — звонила Марина, задыхаясь от восторга. — Я попробую к ней подлизаться, может быть, она разрешит и тебя взять.
До пятницы Даша не живет, а мечтает — вдруг знакомая согласится! Марина не звонит, и в четверг вечером, уже ни на что не надеясь, Даша звонит сама.
— Она сказала, что не может брать туда чужих людей, — важно передает Марина решение счастливой хозяйки спекулянтки.
Конечно, чужие Юлины подруги не хотят делиться своей спекулянткой с Дашей, каждая строго оберегает свой источник, стремясь припасть к нему в одиночестве.
— Я понимаю, она сидит на цепи у дверей своей спекулянтки и лает на чужих, — мрачно шутит Даша, стараясь не заплакать у телефона.
Иногда Даше везет, и ее берут с собой. Тогда девочки поднимаются по чужой лестнице, возбужденно хихикая от предвкушения чего-то невероятного.
Самая ценная спекулянтка, к которой девочкам удается попасть, умопомрачительно модная дама Евгения Михайловна, служит в «Интуристе». Она носит дома такие вещи, которые Даша с Мариной не надели бы даже в институт, а только «на выход». Хамоватая небожительница в голубых джинсах и белой прозрачной рубашке курит длинную коричневую сигарету «Мо». Сигарета вызывает в девочках такое нежное дрожание, какое бывает у семилетних мальчишек при виде пистолета или фонарика.
Евгения Михайловна небрежно выкидывает пакеты с английскими надписями на кровать, и Даша с Мариной, напряженно поглядывая на нее и друг на друга, осторожно вынимают из них яркие тряпочки. Поеживаясь под презрительным взглядом спекулянтки, девушки торопливо примеряют одежду и, скрывая ужас перед возможной ценой, робко спрашивают: «Сколько это стоит?» Они надеются, что выданных на поход денег хватит хотя бы на одну вещь.
Марина и Даша по нескольку раз передумывают, что-то прикидывают про себя, объясняются друг с другом взглядами, и пожатием плеч и обязательно что-нибудь покупают, даже если ничего не понравилось, иначе в следующий раз их сюда не пустят. Красочных пакетов с английскими надписями им не дают, свою добычу — свитер, джинсовую курточку, футболку или трусики — они несут в руках.
Очень удобно, что Маринка выше Даши на полголовы и носит полный 46.й размер, а мальчишеского вида Даша болтается в 42.м, поэтому они не конкурентки и не вырывают одежду друг у друга. Как дружная пара цапель, выискивающих в болоте лягушек, они нависают над кроватью, копаясь в куче тряпок, и передают друг другу подходящие вещички. Особенно трепетно берут в руки тонкое кружевное белье, так непохожее на белые хлопковые трусики и лифчики с большими пластмассовыми застежками, надетые на них самих.
— Смотри, какой лифчик странный, — шепчет Маринка Даше.
— Это специальный лифчик на косточках, он очень хорошо держит грудь, — снисходит до них Евгения Михайловна.
— Я его беру! — одновременно выкрикивают девчонки.
— Девушки, а размер имеет для вас значение? Или вас такие мелочи не смущают? — Интуристовская дама окидывает оценивающим взглядом полногрудую Марину. — Или вы, — теперь она обращается к тощенькой Даше, — собираетесь носить этот лифчик вместе с подругой?
Девчонки переглядываются и краснеют.
«У вас, дорогая Евгения Михайловна, грудь, наверное, свисает до ваших костлявых колен, а мы пока можем вообще без лифчика ходить. Подавитесь вашим лифчиком и всем остальным!» — немыслимо хочется ответить. Ничего, они тоже повзрослеют и когда-нибудь не позволят хамить себе так изысканно, что становится еще обидней!
Даша уходит довольная — ладно, согласна, до этого лифчика ей расти и расти, зато достались удивительные трусики. До сих пор вершиной ее интимной элегантности были трикотажные трусики «неделька» с цветочком и названием дня недели на белом фоне. На лестнице Даша рассматривает два капроновых треугольничка, соединенных атласными ленточками:
— Какая красота!
Маринка насупилась. Молчит, не радуется Дашиной удаче.
— Ты должна мне отдать эти трусики! Это моя спекулянтка! Это я тебя сюда привела! — неожиданно злобно говорит она.
«Не отдам ни за что!» — думает Даша, а вслух размеренно произносит:
— Во-первых, так говорить не по-дружески. Во-вторых, ты ведешь себя неприлично. И наконец, они тебе малы.
— А тебе велики! Отдай, Дашка!
— Принципиально не отдам! Нельзя вырывать у людей все, что тебе хочется иметь сию минуту, даже нижнее, белье, — холодно поучает Даша.
Они спускаются вниз и расходятся в разные стороны, не попрощавшись.
Маринка звонит только через три дня и говорит специальным ласково-ехидным голоском:
— Носи трусики, Дашенька, носи на здоровье, а твоя подруга пусть сидит на лекциях в розовых штанах с начесом… или вообще без трусов… — Затем серьезным тоном продолжает: — Какие же мы все-таки убогие бедняги, из-за трусов поссорились… В любой стране, даже в какой-нибудь Болгарии, совсем другая, полная разнообразных трусов жизнь… Только при развитом социализме лучшие друзья вынуждены драться за трусы зубами!
— Тсс! Ты с ума сошла, говорить такие вещи по телефону! — Даша в ужасе прикрывает трубку рукой. — Ладно, забери ты эти трусы, раз ты такая, Мариночка, — таким же тоном шутит Даша. — Сколько можно говорить об этой трусиной склоке! Или трусячей?
Даша обойдется без трусов, у нее есть кое.что получше — Женька.
В начале сентября, через несколько дней после начала учебного года, стоя на лестнице, Даша изучала расписание занятий первого курса. Боковым зрением она наблюдала за мальчиком, который описывал вокруг нее круги, постепенно уменьшая радиус кружения. Невысокий, чуть выше Даши, с женственно-мелкими чертами лица и вьющимися светлыми волосами, он имел полное право считаться симпатичным и даже красивым, но Даше такие, как он, решительно не нравились.
Мальчик подкружил к Даше и, приятно улыбнувшись, очень взросло произнес:
— Я никогда не встречал такой красивой девочки. Меня зовут Женя, Женя Кротов. Я учусь с вами в параллельной группе. Можно мне пригласить вас вечером в гости к моим друзьям?
— Э… да, можно. — Было ужасно приятно, но Даша чуть растерялась от такой светскости.
В гости они поехали от Садовой на трамвае. У Жени было двадцать копеек, а два билета стоили шесть, и, чтобы собрать сдачу, он встал у кассы, говоря каждому новому пассажиру: «Не опускайте, пожалуйста».