Обычно Даша и сама собирала сдачу, ведь хлеб, например, стоил как раз эти четырнадцать копеек, но сейчас ей было немного неприятно. На первом свидании Женя мог бы постесняться и не проявлять такую мелочность. «Теперь он точно мне не нравится!» — куксилась Даша, делая вид, что торчит у кассы случайно и вообще сама по себе.
Все гости были знакомы между собой. Это сын артиста такого-то, а это — дочка певицы такой-то, шептал Женя Даше, невзначай прижимаясь к ее щеке. Or небрежного упоминания знаменитостей стало неловко, и она тут же мельком оглядела себя в зеркале, чтобы удостовериться, что выглядит лучше коровистой дочки знаменитой певицы. Некоторые названные Женей фамилии были ей незнакомы, и, начав от этого нервничать еще больше, Даша вдруг разозлилась и обрезала Женю:
— Подумаешь, дочка актера, а я, между прочим, дочь своего Папы!
Женя посмотрел на нее удивленно и обиженно. Он специально ждал этой большой вечеринки, чтобы позвать Дашу с собой и продемонстрировать ей все самое лучшее, что у него есть, а она почему-то обиделась.
Расходиться не собирались, хотя, по Дашиным семейным правилам, было уже довольно поздно. Она хотела позвонить домой и предупредить, что придет не в одиннадцать, как собиралась, а в двенадцать, но по всей квартире, перетекая из комнаты в комнату, роились гости. Даша постеснялась звонить домой, решив, что в таком светском обществе не принято ежеминутно трезвонить маме с папой, будто она не взрослый свободный человек, а глупая школьница.
Даша с Женей медленно шли по Садовой к дому. Даша нервничала, но старалась выглядеть взрослой и независимой, хотя больше всего ей хотелось вприпрыжку побежать домой. Она, конечно, не предполагала, что родители мирно спят, пока ее нет дома, но оставалась надежда, что они хотя бы не встречают ее на улице.
Еще издалека она заметила одинокую фигуру, вышагивающую по пустынной улице от угла и обратно к подворотне. Подойдя поближе, обреченно узнала в одинокой фигуре Папу.
— А вон там меня Папа встречает! Его мама послала, — сообщила она Жене, уверенная, что сейчас Женя подведет ее к Папе и скажет: «Извините, пожалуйста, не ругайте Дашу за опоздание, это я во всем виноват!» Ведь именно так всегда происходило в книгах.
— Ах, папа! Ну, тогда я побежал, пока! — встрепенувшись, быстро ответил Женя и молниеносно исчез в темноте.
О неудачном свидании она рассказала Алке:
— Представляешь, он так трусливо сбежал! У меня остался неприятный осадок…
— Я в сочинении по «Молодой гвардии» в восьмом классе написала: «После того как Любку Шевцову избили палками, у нее остался неприятный осадок…» — вспомнила Алка. — Помнишь, как все смеялись…
— Если Соня будет так за меня волноваться, надо мной будут все смеяться! Мне останется только гулять в форточку!
Свыкнувшись с Сониным беспокойством как с непременным атрибутом семейного уклада, Даша в действительности ничуть не сердилась. Скорее она бы недоумевала и расстраивалась, если бы ей не нужно было отчитываться за каждый шаг.
Алка, утешая Дашу, продолжает:
— Ладно, не расстраивайся, тебя что, в первый раз встречают? Помнишь, как мы летом в жуткую жару пошли в «Молодежный» на Садовой, в двух шагах от твоего дома?
Конечно, Даша помнит. Пока они с Алкой смотрели фильм, пошел дождь, и первое, что они увидели, выйдя из кинотеатра, был бедный Папа, держащий под мышкой зонтик и туфли на смену Дашиным босоножкам. Папу с туфлями послала Соня, и у него было строгое лицо человека, выполняющего свой долг.
Даша в детстве подолгу болела, с затяжной субфебрильной температурой неделями сидела дома. Соня входила в дом и от порога, не закрыв входную дверь, кричала: «Температуру мерила?» Лицо ее вспыхивало и гасло: «Как, опять тридцать семь?!»
— Да отправь ты ее в школу, — ругала Соню подруга Ада. — На Западе вообще это температурой не считают!
Соня только поджимала губы и страдающе сводила взгляд в одну точку, рассматривая только ей видимые возможные болезни, пропущенные участковым врачом. Вечерами она, поджав ноги, сидела в кресле под торшером и листала толстый медицинский справочник.
Кроме болезней она боялась, что Даша может подавиться рыбьей костью, поэтому всегда чистила ей рыбу сама. Боялась, что Даша останется голодной, поленившись прожевать мясо, и до института кормила ее фрикадельками. Боялась, что Даша захочет на улице в туалет и ей придется описаться, поэтому всегда спрашивала: «Ты сходила в туалет перед уходом?» Особенно страстно она боялась всего, что подстерегает Дашу на улицах, где Соня не может ее контролировать.
— Знаешь, Адка, о чем я мечтаю? — говорила она Аде. — Чтобы Даша всегда сидела дома, а гуляла в форточку!
Через Дашу у нее существовала интимная связь с погодой. Теплым майским вечером она фурией влетала в Дашину комнату и командовала:
— Завтра надень теплые колготки и не забудь шапку! Передавали, что ожидается сильный ветер!
Алка завистливо тянет:
— Тебе хорошо, твои родители тебя… — Она задумывается, не может сразу подобрать нужное слово… — Они тебя уважают.
Даша в ответ смеется:
— Папу выставляют на улицу меня встречать, если я на десять минут задержусь. Поэтому я всегда звоню, я же не хочу, чтобы он стоял на улице! У него есть другие дела.
— А на меня всегда орут, — жалуется Алка.
В Алкиной группе в педагогическом одни девочки. Поскольку мальчиков нет, компания не сложилась. С девочками Алка еще не подружилась, новые подруги ей ни к чему, у нее же есть старые, поэтому она жмется к Марине и Даше.
На все вечеринки они обязательно зовут с собой Алку. С каждой вечеринки она звонит домой и сладким голосом обещает Галине Ивановне: «Мамочка, я приду в десять».
— Ты что, балда бессмысленная! — пихает ее Даша. — Как ты сможешь прийти в десять, если уже половина десятого, а отсюда еще целый час добираться!
Алка, отмахиваясь, нежно поет в телефон. В десять, в одиннадцать, в двенадцать она продолжает веселиться. Зная о следующих за этим непременных скандалах, Даша интересуется, почему бы не сказать сразу правду или не перезвонить попозже. Но Алка предпочитает именно такое развитие событий, и в ее рассуждениях есть своя логика.
— Все равно будут орать, что можно было бы и раньше появиться… или что выпила. Так лучше один раз наорут за все сразу, — отвечает она. — К тому же интенсивность их ора ни от чего не зависит.
Она грустно смотрит на Дашу и говорит:
— Помнишь, ты один раз пришла домой пьяная? Тебе подставили тазик и слова худого не сказали!
Однажды в гостях Даша действительно выпила слишком много шампанского, показавшегося ей неопасным шипучим лимонадом. На этом ее алкогольная карьера пришла к концу.
Потерять контроль над положительной и уравновешенной собой кажется ей очень страшным. Вдруг она немедленно начнет петь, танцевать, валяться на полу, нести страшную чушь или выдавать собственные секреты. Никаких секретов у партизанки Даши не имеется, но, как шпион втылу врага, она никогда не позволяет себе расслабиться. Впрочем, зачем «позволять» себе расслабиться, если не хочется и нет никакой нужды. За вечер она никогда не пьет больше бокала вина, а уж рюмка водки кажется ей решительным шагом к мгновенной деградации.
— Дашка, ты всегда хочешь быть на высоте иизо всех сил владеть ситуацией! — говорит Женька. — На самом деле это означает, что у тебя, мой Мумзель, жуткие комплексы. Если хочешь, могу тебя проанализировать за небольшую, но достойную плату!
Произошло нечто неожиданное. После первой же встречи Женька с Дашей поняли, что их любовные отношения иссякли, не начавшись. Неудачный роман оказался всего лишь счастливым поводом начать новые отношения. Не сделав перерыва между романом и дружбой, они приникли друг к другу, как сиамские близнецы, случайно встретившиеся после невыносимой разлуки.
— Дашка, отвлекись от лекции на минутку, я должен задать тебе очень важный вопрос, — говорит Женька так серьезно, что она, мгновенно напрягшись, ожидательно вскидывает на него глаза. — Скажи… когда ты остаешься одна, ты корчишь рожи перед зеркалом? Нет? Ну и дура! А я корчу!
— Женька, у меня к тебе тоже серьезный разговор! Существует ли дружба между мальчиком и девочкой? — хихикая, спрашивает Даша.
— Не существует, потому что я не друг тебе, о, скудоумная несмышленая тварь, а твой Белый Отец! — надуваясь на глазах, важно отвечает Женька и подсовывает Даше принесенный из дома напечатанный на машинке текст. Старательно закрываясь от лектора, Даша читает Женькину домашнюю заготовку.
СОКРАЩЕННЫЙ ПОРЯДОК
ФАМИЛЬЯРНОГО ОБРАЩЕНИЯ
К БЕЛОМУ ОТЦУ
О, великодушный, неподражаемый, бесподобный Белый Отец!
Милостиво позволь подлой мне, скудоумной и несмышленой твари, донести до твоего всеслышащего уха, что в припадке небывалой для себя смелости я решаюсь бессмысленно пролепетать тебе, мудрому, милосердному Белому Отцу, бестолковые и нелепые обрывки своих жалких мыслей (коротко, но с подобострастием и превознесением Белого Отца излагается суть дела).
Насмеявшись, Даша отвечает первое, что приходит ей вголову:
— Белый Отец — слишком парадное обращение. Я буду сокращенно называть тебя Мумзель!
Теперь они обращаются друг к другу только так: Мумзель или Мумз. Сокращенно.
Даша не такая остроумная, как Женька, она не умеет так замечательно шутить. Но она очень хорошо понимает все его шутки, словечки, гримасы и даже выражение глаз. Она складывается пополам от смеха, от хохота у нее болит живот, градом катятся слезы, начав икать, она никак не может остановиться.
Они полностью совпадают друг с другом. Женька начинает, а Даша мгновенно присоединяется, подыгрывает ему и вскоре сама кривляется, поет и танцует, развивая его шутку. Становится непонятно, кто для кого шутит и кто кого смешит.
Сторонним людям их отношения непонятны. Если у них роман, почему не держатся за руки, не целуются в институтских коридорах? Не похожи они на влюбленных. Если это дружба, почему она смотрит на Женьку влюбленными глазами, ловит каждое слово? Почему он полностью настроен на Дашу, не сводит с нее глаз и расцветает от каждой улыбки?
Чтобы рассмешить Дашу, Женька использует не только лексические возможности, но и пантомимические. Он бежит по улице впереди нее, разваливается на скамейках и, примостившись у каждой встречной урны, изображает котов, придавая кошачьей морде разные выражения. Даша стонет: «Не смеши меня, я сейчас описаюсь!» Вдруг она перестает смеяться и сердито говорит Женьке: «Пошли быстрее домой, я, кажется, немножко описалась!»
Мумзели — особенные люди. На всем свете их только двое. Каждый имеет право стать Мумзелем, но никто на свете не может им быть. Даша не борется за первенство: Женька — конечно, Мумзель номер один, а она — Мумзель номер два.
Мумзели совершенно бесполые существа. Телесный контакт у них лишен даже тени сексуальности. Если они два дня не видятся, то при встрече обнимаются, Даша гладит своего Мумзеля по плечу, а он хлопает ее по спине, как мальчишку. Но обычно Даша избегает его касаться. Щуплый женственный Женька физически ей неприятен.
Женька с Дашей не только смеются. С утра до вечера они разговаривают, желая владеть друг другом ежеминутно. Как влюбленным, им важны все подробности проведенных по отдельности минут.
— Ты что делала, Дашка? Обедала? — звонит он. — А что ты ела? Пельмени? Сколько штук?
Женькин отец, Владислав Сергеевич Кротов, — большой начальник. Женька говорит о нем — «номенклатура». Когда Даша сказала Папе, кто Женькин отец, Папа сморщился и спросил осторожно:
— А он на человека-то похож?
— Похож, даже очень похож, он очень милый! — быстро и убедительно бормочет Даша. Ей хочется, чтобы родители полюбили Женьку и признали его важность в Дашиной жизни.
— Даша, а почему твой Женька учится в холодилке, а не в каком-нибудь престижном месте, например, на филфаке? — интересуется Папа.
— Его отец закончил наш институт, — рассказывает Даша. — Он считает, что мальчику надо получить техническое образование. Он сам работал инженером, а из инженера все больше становился начальником, только я не знаю подробностей его карьеры. Если тебе интересно, я спрошу у Женьки.
— Не интересно, я вполне представляю себе ход его карьеры, — отвечает Папа. — Женька твой неглупый и остроумный, но неужели он тебе нравится?
— Папа, — смущенно прерывает его Даша. — Я с ним только дружу!
Пост в исполкоме позволяет Владиславу Сергеевичу иметь государственную «Волгу» с водителем, который возит его на работу, ездит по поручениям Женькиной мамы и ждет, пока они сидят в гостях. Женьку, а вместе с ним и Дашу, он тоже возит иногда, например, в гости к Женькиному другу на дачу в Зеленогорск. Или забирает их поздно вечером от сокурсницы из Веселого поселка.
Существует, оказывается, великое множество благ, о которых Даша, профессорская дочка, и не подозревала. Копченая колбаса, Дашина страсть, икра, к которой она равнодушна, яркие загадочные баночки — все это привозит из распределителя водитель. Женька стесняется и водителя, и еды, отличной от той, которой Даша кормит его у себя дома.
— Женька, ты напрасно комплексуешь, дальше вкусной колбасы моя зависть не распространяется, — важно говорит Даша. — Я никогда не думаю о статусных вещах.
— О чем, Мумзель, ты так важно вещаешь? — подчеркнуто уважительно спрашивает Женька и слегка кланяется. — Я весь внимание.
— Есть люди, для которых важны статусные вещи — положение человека, квартира, одежда… Для меня это не так.
Женька, изображая удивление, прерывает Дашу:
— Оказывается, мой Мумз — образец чистоты и святости! Кое-кто, а именно один мой знакомый интеллектуальный ноль, гордится своим папой-профессором, собственной повышенной интеллигентностью, горбатым носом, большой квартирой на Садовой, джинсами «Levis», a также кружевными трусами, которые удалось отбить у лучшей подруги!
Секунду подумав, Даша высовывает язык, что означает отсутствие аргументов и полное согласие со своим Мумзелем.
— Я наполовину еврейка, — гордо сообщает Женьке Даша.
— Твой Мумзель — гомологично. Моя мама тоже наполовину еврейка, как и ты.
Даша удивленно изучает Женькино лицо с идеально прямым носом и светлыми глазами и неуверенно шутит:
— Да, теперь я вижу, у тебя совершенно… семитские зубы.
— Я — еврей, настоящий еврей по матери! Дашка, мы тихонечко гордимся еврейской кровью про себя, а записаны русскими. Я часто думаю, что это нечестно.
— Разумный компромисс, — пожимает плечами Даша. — Тебе легко рассуждать, ты на еврея не похож и тебя жидовкой не дразнили.
— Мумз, странно было бы назвать меня жидовкой, я, по-моему, мальчик!
— Не важно, бьют не по паспорту, а по морде, поэтому я истинный еврей, а ты русский.
Поздним ноябрьским вечером звонит Марина.
— Дашка, пойдем погуляем, я звоню из автомата напротив, — напряженным голосом зовет она.
— Уже почти одиннадцать, и дождь проливной… Приходи лучше ночевать, — предлагает Даша.
— Быстро выходи! — командует Марина, и через минуту девочки уже жмутся друг к другу в подворотне, боясь высунуться под дождь на Садовую.
Марина рассказывает, держа сигарету дрожащей рукой.
Юля, работая в Институте акушерства и гинекологии Отта, вынимает из теток, приходящих к ней на прием, только дефицитные вещи и связи, а по-настоящему на жизнь себе и Марине зарабатывает абортами. Аборты делают обычно под местной анестезией, это почти по живому. У Юли есть свой анестезиолог. Наркоз хороший, приятный. Женщина посмотрела сон, проснулась с ледяной грелкой на животе в чистой палате не на двадцать человек, а на пять… Что плохого делает Юля? Поток желающих сделать аборт под общим наркозом никогда не иссякает. Такая услуга стоит пятьдесят рублей, треть Юлиной официальной зарплаты.
— Конечно, — кивает Даша, — она не делает ничего плохого.
Произошла ужасная неприятность. У одной женщины после аборта случился сепсис. Юля не виновата, что она умерла, а теперь родственники хотят подать в суд.