— Кто-то еще хочет есть?
— Я, — уверенно ответила она. — Я очень старалась приготовить вкусно.
Куинн нехотя опустил руки, отдал Элизабет цветы и взялся за свой кейс.
— Дай мне несколько минут, я только приму душ и переоденусь.
Он довольно скоро вернулся, чисто выбритый, с влажными после душа волосами, в шелковой рубашке с расстегнутым воротом и спортивных брюках. Иронически оглядел свечи, композицию из красных роз и фужеры.
— Ну просто медовый месяц.
Элизабет поставила на стол закуску из копченой лососины с вареными раками, а Куинн открыл шабли и разлил.
Подняв бокал, она сказала:
— Пьем за нас.
Огонь свечей дрогнул у него в глазах, смотревших на нее поверх бокала.
— За нас, — повторил он, но лицо его осталось непроницаемым.
Элизабет почувствовала тревогу — за несколько минут его отсутствия близость исчезла и вновь вернулась скованность. Элизабет изо всех сил старалась придумать интересную тему для беседы, но в голове было пусто. Наконец, твердо решив прервать молчание, она заметила:
— После восьми я стала думать, где ты запропастился.
— Я же предупредил, что могу задержаться, — ровно ответил он.
— Ты предупредил, что вообще можешь не появиться, — не сдержав раздражения, упрекнула она. — Правда, я так и не поняла, что за дела такие в наш… — Она запнулась.
— В наш медовый месяц? — с иронией закончил он.
Она порозовела.
— Ты первый заговорил об этом.
— Это было до того, как ты снова сбежала.
Он до сих пор обижается.
— Но теперь я здесь, и тебе нелегко будет от меня избавиться, — твердо сказала Элизабет.
— Ты выражаешься совсем как настоящая жена. Вспыхнув, она огрызнулась:
— Я и есть жена.
— Пусть даже временная?
— Ты сам предложил оставаться вместе, пока жар не утихнет.
— А ты предпочла бы пожизненные узы? Что-то не верится.
Элизабет закусила губу, на глаза навернулись слезы.
— Мне бы не хотелось ссориться, — хрипло проговорила она.
На его лице появилось виноватое выражение.
— Прости. Ты так старалась превратить этот вечер в праздник, а я обращаюсь с тобой как последняя свинья. — Потянувшись через стол, он взял ее за руку и поцеловал в ладонь. — Простила?
Стараясь не моргать, она выдавила из себя дрожащую улыбку.
— Мне нечего прощать.
— Как ты великодушна. Боюсь, ты станешь менее милосердной, если я расскажу тебе, куда ездил.
— И куда же? — с любопытством спросила она.
Он снова налил вина.
— В твой бывший колледж, повидаться с Питером Керрадайном.
— Это твое право. Надеюсь, ты его застал?
— Да. Он теперь возглавляет историческое отделение. Я спросил его, помнит ли он, что его бывшая студентка поступила на работу к отцу. Он сказал: «Да, Джо Меррилл. Отлично помню». Только ваши рассказы не совсем совпадают.
— Но они должны совпасть! — вскрикнула она. — Этого не может быть.
— Может. Генри действительно обращался к нему, когда искал секретаря-историка, но Керрадайн не называл ему твоего имени.
У Элизабет побелели губы.
— Но он мне сам так говорил.
— Да, говорил. Но на деле было несколько иначе.
— Не понимаю, — пробормотала она.
— Генри сам наводил справки и уже знал о тебе.
Он попросил Керрадайна связаться с тобой и сказать, что это он, Керрадайн, тебя рекомендует. Генри считал, что ты скорее примешь место, рекомендованное преподавателем, знакомым и уважаемым человеком. Керрадайн признался, что ему было неловко даже так незначительно кривить душой и что, если б его не связывало с Генри близкое знакомство, он бы еще подумал. Потом он спросил, что из этого вышло, и я успокоил его, сказав, что вы с Генри отлично сработались. Вообще он очень положительно к тебе относится. Сказал, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, ты была жизнерадостной девушкой, отличавшейся мужеством и редкостной прямотой. И еще он спросил, не знаю ли я, где ты теперь. Когда я сказал, что ты моя жена, он пожал мне руку и заявил, что мне повезло.
Элизабет разжала стиснутые кулаки.
— По крайней мере теперь ты знаешь, что я не лгала.
— Чего я не знаю, так это того, что на самом деле затеял Генри. Ни минуты не верю в то, что он наплел Керрадайну.
Элизабет едва перевела дух от облегчения, и вот опять!
— Разве это имеет значение, после стольких лет?
Он пожал плечами.
— Наверно, не имеет.
Прозвучало это не очень уверенно.
Элизабет не любила забивать себе голову тем, что не считала важным. Она убрала остатки рагу и принесла абрикосовый десерт. Куинн ел молча, слегка сдвинув темные брови.
Когда тарелки опустели, она отодвинула стул и встала. Куинн тут же поднял голову.
— Я все уберу и принесу кофе. А ты пока отдохни у камина.
Она послушно пересела на банкетку и стала смотреть, как ловко он собирает посуду. Было тепло и уютно. Заглядевшись на пламя, Элизабет разомлела, как кошка. Когда Куинн вернулся с подносом, она уже еле сдерживала зевоту.
Подавая ей чашку, он произнес:
— Я не поблагодарил тебя за вкусный ужин. — И лукаво добавил: — И не предполагал, что женщина, на которой я женился, умеет готовить.
— Когда-то не умела, потом пошла на курсы кулинарии. Надоели порционные блюда из микроволновки.
Он серьезно взглянул на нее.
— Ты жила одна? Наверно, это было невесело.
— Я жила одна, и мне было невесело. Хотя к одиночеству можно привыкнуть.
— А твои родители? Ты не общалась с ними? По словам Керрадайна, ты не нашла с ними общего языка. Неужели они тебя не поддерживали?
— Они всегда заботились обо мне, но между нами никогда не было близости. Ну а к тому времени они вообще уже успели умереть.
— Когда это случилось? До или после того, как ты поступила на работу к Генри?
— После. Если точно, то за неделю до моего двадцать первого дня рождения.
— И отчего они умерли?
— Попали в катастрофу. Мать везла отца в больницу с очередным инфарктом, и «скорая помощь» съехала с дороги и покатилась вверх тормашками по насыпи. Позднее я узнала, что лопнула передняя шина — они ехали на очень высокой скорости.
— Так ты действительно была одна. — Куинн поморщился. — Будь он неладен, этот Пери.
Такого оборота она не ожидала.
— При чем тут Пери? Он поступил, как считал нужным.
— Только не воображай, что он святой. У него был точный расчет.
— Что ты имеешь в виду? Он был так добр.
— А ты никогда не спрашивала себя, с чего бы это ему быть таким добрым?
— Ну, думаю, он беспокоился обо мне и…
— Черта с два беспокоился. Это он все подстроил.
У Элизабет вытянулось лицо.
— Ты думаешь?..
— Я не думаю, я знаю.
— Но он всего-навсего…
— Он не только показал тебе мое письмо, но запустил всю эту игру. Все было рассчитано.
Элизабет замотала головой, но Куинн не дал перебить себя:
— Сегодня вечером он признался в этом.
Ее сонливость как рукой сняло.
— Значит, ты говорил с ним?
— После Керрадайна я зашел к нему. Я сказал, что хочу знать правду и, если придется, выколочу ее из него. У меня и так руки чесались свернуть ему шею.
— Но почему? Не понимаю.
— Ты никогда не задавалась вопросом, что вообще принесло меня в Англию?
Догадка молнией сверкнула у нее в мозгу.
— Неужели Пери?.. — еле слышно прошептала Элизабет.
— Вот именно. Он первым написал мне, что «какая-то смазливая секретутка» пытается подцепить папашу… Я был занят и не обратил особого внимания. Потом он снова написал, теперь уже в панике, что ты по ночам заходишь в комнату к Генри, берешь деньги и подарки…
— Вранье! — взорвалась она.
Куинн продолжал, будто не слышал:
— Пери писал, что Генри клюнул на твой крючок, а когда он попытался «вразумить» старика, то получил звонкую оплеуху. И добавил, что, если я срочно не приму меры, мы приобретем двадцатилетнюю мачеху…
— И ты всему этому поверил! — с хрипом вырвалось у нее.
— Настолько, что забеспокоился, — признался Куинн. — Я взял несколько выходных и приехал, чтобы лично во всем разобраться. Первым делом стало ясно, что Пери прав: между тобой и Генри было нечто гораздо большее, чем обычные отношения между секретарем и работодателем. Я наблюдал за вами, видел, как ты ему улыбаешься, как кладешь руку ему на плечо. Видел, как оживляется его лицо, когда ты заходишь в комнату, как он не сводит с тебя глаз… А потом в банке дела осложнились, и мне пришлось снова уехать в Бостон. Вот тогда я написал Пери. Когда я вернулся в Солтмарш, мое убеждение, что Генри втюрился, только укрепилось.
— Могу себе представить, как это выглядело, — беспомощно проговорила она. — Тем более что ты готовился к худшему. Но ты должен верить, что нас связывала просто взаимная симпатия.
Куинн пожал плечами.
— Так это было или не так, но Пери был искренне убежден, что Генри влюблен в тебя, и отчаянно старался пресечь это. Он не хотел, чтобы ты стала его мачехой.
— То есть он боялся, что я заберу у Генри деньги?
— Я тоже так думал, — признался Куинн, — но дело оказалось не в этом. Если бы его единственной заботой были деньги или спасение Генри, он бы успокоился, когда ты вышла замуж за меня. Зачем было показывать тебе мое письмо и добиваться, чтоб ты меня бросила?.. Сегодня вечером он признался…
Остановив взгляд на смуглом лице Куинна, Элизабет ждала.
— Ты не догадываешься?
Она покачала головой.
— Он был по уши влюблен в тебя… Ты ушла от Генри, и он хотел, чтобы ты ушла и от меня. Он надеялся, что ты кинешься к нему в объятия…
Теперь, когда все было произнесено, она поняла, что Куинн прав. Это объяснило и отношение Пери, и ее собственное непонятное чувство смутной тревоги…
— Он с самого начала потерял из-за тебя голову, а ты не обращала на него внимания и явно отдавала предпочтение Генри. Он безумно ревновал и отчаянно боролся против вашего возможного брака. Именно от отчаяния он кинулся ко мне, хотя и не мог предвидеть, чем все это кончится… Когда ты исчезла и Генри узнал, в чем дело, разразилась буря. Пери выставили за дверь. Для него это было потрясением. Он признался мне, что потом, когда его чувство к тебе прошло, он раскаивался в своем поступке, пытался исправить положение, прислал мне твою фотографию с Бомонтом…
— Если бы он вообще не вмешивался… — печально произнесла она.
— Должен заметить, что Пери не во всем виноват. Если бы в его словах не было ни грана истины, я бы тут же отмахнулся от них…
— Но этого не было! — не выдержала она. — Все, что он тебе рассказывал, или искажение, или просто ложь. Мы с Генри испытывали взаимную привязанность, и не более.
— Он оставил тебе половину состояния, — безжалостно напомнил Куинн.
— Я не знаю, почему он это сделал, я не просила. И уж во всяком случае я не брала у него ни денег, ни подарков.
— Сегодня, когда я надавил на Пери, он признался, что сочинил это, чтобы заставить меня приехать.
— Но ты охотно всему поверил, — с возмущением заметила она. — Поэтому ты решил, что Генри подарил мне эти сережки?
— Ты все еще отрицаешь это?
— Разумеется.
Казалось, Куинн теряет терпение.
— Но послушай, ведь теперь уже все это не имеет значения, так почему бы тебе не сказать правду?
— Но это и есть правда. — Она бессильно махнула рукой. — Я знаю, что они особенные и, как ты говорил, таких не купишь на базаре. Но я не понимаю, почему теперь, когда ты узнал, что Пери обманывал, ты все еще считаешь, что они мне достались от Генри.
Он вздохнул.
— Даже если бы Пери не сказал ни слова, я точно знаю, что их подарил тебе Генри.
— Так вот, ошибаешься, он не дарил мне их.
— И даже на прощанье?
Она вскочила на ноги.
— И даже на прощанье! И я их не брала! — Он все еще считает ее воровкой.
— Послушай, — ровным голосом сказал он, — мне безразлично, даже если ты их взяла. Они прекрасны. Я не упрекнул бы тебя, если б ты поддалась искушению…
— Ах, как ты добр!
— Я всего лишь хочу, чтобы ты призналась…
— Не в чем мне признаваться. Я не поддавалась искушению, я не брала их.
Взглянув ему в лицо, Элизабет поняла, что напрасно теряет время. Она присела на корточки и, положив руку ему на колено, подняла на него глаза:
— Ну пожалуйста, Куинн, поверь мне.
— Я хотел бы тебе верить. — Он помолчал. — Но не могу.
Голова у нее бессильно опустилась, руки повисли.
Он сказал почти грубо:
— Нечего изображать из себя… — И осекся. Потом взял ее за плечи и поднял. — Пошли, у тебя совершенно измученный вид. Тебе пора в постель. Мне кажется, ты еще не оправилась от вчерашнего стресса. — Обхватив ее за талию, он повел ее к лестнице. — Пока ты не успела расположиться, я возьму себе подушку и одеяло.
— Подушку и одеяло? — Она взглянула на него. — Это еще зачем?
— Я подумал, ты захочешь, чтобы я спал на диване.
Единственное, чего она от него хотела, — это чтобы он ей верил. Но если пока этого не добиться, что ж, она потерпит. Она выбрала свой путь и не отступит и не позволит самолюбию встать между ней и Куинном.
— Нет, — ровно произнесла она, — я не хочу, чтобы ты спал на диване.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Элизабет шевельнулась и открыла глаза. Еще только светало, но уже щебетал воробей с неуемной радостью, вслед за ним и скворец затянул утреннюю осанну.
Она лежала на спине. Рука Куинна покоилась чуть ниже груди. Его загар четко выделялся на фоне ее сливочной кожи.
Решение не поддаваться уязвленному самолюбию было вознаграждено. В ее сонной голове всплыло воспоминание об их ночи любви.
Осторожно повернув голову, Элизабет стала смотреть, как спит ее муж. Он лежал на боку лицом к ней.
Крупные черты, суровое лицо. Но обычно иронически прищуренные глаза закрыты, а решительные губы расслабились. Это, да еще слегка взъерошенные волосы и длинные ресницы делали его лицо… почти беззащитным.
Элизабет вдруг задохнулась от острой жалости, и любви, и тоски по тому, что могло бы быть. Словно что-то почувствовав, он открыл глаза.
Она улыбнулась ему. Ее взгляд был полон тепла и нежности, и на мгновенье в его глазах появилось выражение, которое она хотела бы видеть в них всегда, но уже в следующую минуту взгляд затуманился, как будто Куинн вспомнил что-то такое, о чем предпочел бы не вспоминать.
Она вздрогнула и вернулась к реальности.
— Чем собираешься заниматься сегодня? — спросила она ровным голосом.
Он приподнялся на локте:
— Надо еще разобраться в сейфе Генри, посмотреть кое-какие тетради, так что после завтрака думаю вернуться в Солтмарш.
— Один?
— Можешь не ехать, если тебе не хочется.
— Я хочу поехать.
— Хорошо. — Неясно было, доволен он или нет.
Она не смогла удержаться от мучившего ее вопроса:
— Ты решил, что делать с домом?
— В каком смысле?
— Ты говорил, что подумаешь, не продать ли его.
— А ты не хочешь, чтобы я его продал?
— Генри был бы против.
— Боишься, что меня будет мучить совесть?
Она чуть было не сказала «нет», но передумала и произнесла:
— Да.
Отвернувшись, он спросил:
— Решила делать все по-честному?
— В какой-то степени.
Лицо у Куинна посветлело, в уголках глаз побежали лучики смеха.
— Тогда скажи мне вот что: ты действительно не любишь есть в постели?
— Смотря по обстоятельствам.
— Каким?
— Одна я или нет. А ты? Чего не любишь ты?
— У меня есть другое предложение.
— А именно?
— Показать?
— Ну давай. — Она слегка покраснела. — Если у нас есть еще время…
Он на минуту задумался.
— Вообще-то я не люблю делать это наспех, но с твоей помощью…
Потом они вместе долго стояли под душем. Потом одевались.
Расчесав волосы и уложив их в привычный пучок, она повесила на шею серебряный медальон, подарок Генри. Куинн холодно следил за ней. Все еще ревнует. Вздохнув, она пошла готовить яичницу и кофе.