Теперь, между прочим, понятно, как Пери попал на благотворительное мероприятие, подумала Элизабет. Леди Бомонт давно дружит с леди Бьюкен.
— Итак, — продолжал Куинн, — когда Пери женился, я выразил готовность отдать ему Солтмарш-хаус. Но ему постоянно приходится бывать в городе, и ездить туда-сюда нет смысла. Он прав, конечно, но таким образом дом, в сущности, пустует.
— Но зачем продавать? Вряд ли ты нуждаешься в этих деньгах.
— А какой смысл оставлять его?
— Генри ни за что не расстался бы с ним. Он любил этот уголок старины… Я знаю, ты решил провести большую часть жизни в Соединенных Штатах, но наверняка же ты…
— А тебе известно, почему я решил жить в Соединенных Штатах?
Она покачала головой.
— В таком случае мне, пожалуй, пора рассказать тебе о моем детстве. Когда отец с матерью познакомились, ей было восемнадцать, а ему тридцать три. По всем признакам он был закоренелым холостяком, но спустя несколько недель они поженились.
Она умерла, когда мне было четыре с половиной года, и мы с отцом остались одни. А осенью он встретил и полюбил миниатюрную брюнетку по имени Бет. Она отказалась выйти за него замуж, но согласилась переехать и жить с нами. Она была красивой и доброй. Я обожал ее и был уверен, что она меня тоже любит. Но едва я начал снова чувствовать себя «под крылышком», она поцеловала меня на прощанье и ушла.
Спустя год отец женился на рыжей Хелен. Теперь все было совсем иначе: я испытывал неприязнь к новой мачехе, а она — ко мне.
Когда родился Пери, стало еще хуже. Казалось, все внимание направлено исключительно на него. Я остро почувствовал, что меня никто не любит и я никому не нужен, и стал совершенно невыносим.
Однажды, когда я вел себя особенно несносно, Хелен сказала отцу, что больше терпеть этого не сможет и один из нас должен исчезнуть.
Куинн говорил бесстрастно, потрясенное лицо Элизабет вызвало у него лишь тусклую улыбку.
— О, да, я был молод, и у меня хватало глупости надеяться, что он оставит меня у себя. Только с годами я понял, в каком невыносимом положении он оказался.
Он решил отправить меня в школу-интернат. Но тут дядя Вильям, перебравшийся к бостонской ветви нашего рода и женившийся на американке, предложил мне пожить у него. Отец поставил меня перед выбором, и я решил ехать в Бостон. Выбор оказался удачным. У тети с дядей не было детей, и они окружили меня любовью и заботой, необходимыми каждому ребенку. Они стали моими настоящими родителями.
Когда Хелен бросила отца с Пери, они спросили, не хочется ли мне вернуться домой. Я ответил «нет», мой дом был в Бостоне, и я не возвращался в Англию, пока не стал взрослым. Тебе все еще кажется, что я должен дорожить этим домом?
— Нет, не кажется.
— Только не воображай, будто я ненавидел Пери или отца… Хотя спустя столько лет мы оказались почти незнакомы и у каждого был свой комплекс — я сердился, отец испытывал чувство вины, Пери стал ревновать, — мы вскоре отлично наладили отношения. К тому времени, когда появилась ты, мы хоть и не слишком часто виделись, но были близки, как члены любой нормальной семьи.
Значит, она, не желая того, нарушила эту близость.
— И это же ненормально, чтобы отец и сын, оба, влюбились в одну и ту же женщину.
— Но это неправда.
— Ты не можешь отрицать, что отец был влюблен в тебя… И даже я был совершенно очарован.
Нет, он вообще ничего не понял. Генри любил ее, но это совсем не та влюбленность. А сам Куинн, что бы там ни говорил, никогда ничего к ней не испытывал.
— Это неправда, — повторила она.
— Ты так считаешь?
Элизабет чувствовала, что терпит решительное поражение. Что толку спорить, попусту тратить слова?
— Как бы то ни было, все это ушло безвозвратно, — устало проговорила она. — Генри уже нет, а наш брак скоро будет аннулирован.
— Это зависит от того, поедешь ты со мной в Солтмарш или нет.
Все ее существо восставало против этой идеи. Но ради Ричарда… А вдруг все произойдет достаточно быстро и они смогут сыграть свадьбу весной?
Если, конечно, Ричард еще захочет на ней жениться, когда все узнает.
Но захочет он или нет, ей необходимо покончить с этим нелепым браком и изгнать Куинна из своей жизни.
В конце концов, в Солтмарш-хаусе еще живет миссис Уикстед, приятная, домашняя женщина, так что они не останутся наедине… И, глубоко вздохнув, она согласилась:
— Хорошо, поеду.
На лице Куинна не дрогнул ни один мускул.
— Ты, наверное, помнишь, что перебраться по косе можно только во время отлива. Так что не будем терять время.
— Хорошо, если не возражаешь, подожди меня внизу, я постараюсь собраться как можно быстрее.
Кисло улыбнувшись в ответ на ее вежливый тон, он взял поднос, и через мгновенье за его спиной щелкнула дверь.
Элизабет рванула в ванную, почистила зубы и приняла душ. Быстро уложила пучок и оделась как па прием. Ощущение надвигающейся опасности между тем не проходило, и она не в состоянии была избавиться от убеждения, что ведет себя как дура.
Куинн стоял рядом с машиной. В оливковой куртке поверх свитера, с отсыревшими в тумане и легшими волнами темными волосами он выглядел значительно моложе своих тридцати двух. Его образ тревожил и манил.
Чувствуя, как ускоряется биение сердца, она заставила себя выдержать его взгляд, скользнувший по ее серому деловому костюму, шелковой блузке и элегантным лодочкам.
— Подходящий у тебя вид, чтобы отдохнуть денек на берегу моря.
Она проигнорировала его сарказм и ровным голосом спросила:
— Мой ключ еще у тебя? — и с облегчением вздохнула, когда он безропотно протянул его.
Элизабет захлопнула за собой дверь и села на переднее сиденье «мерседеса».
Они успели отъехать, когда она вспомнила, что забыла надеть часы, но возвращаться было поздно.
Движение на улицах оказалось интенсивным, и они выехали из Лондона позже, чем предполагали.
Легко положив на руль красивые руки, Куинн молча вел машину. Элизабет было неловко ощущать рядом с собой его мускулистое бедро, и она не отрываясь смотрела в окошко. За окном мелькал серый, однообразный пейзаж.
— Завораживающий вид, — ехидно заметил Куинн.
Она приподняла подбородок.
— Я люблю Эссекс.
— Только не говори, что тебе нравилось жить в Солтмарше в одном доме с восемнадцатилетним парнишкой и стариком в инвалидном кресле.
Она скрипнула зубами, но промолчала.
Куинн искоса взглянул на нее и сменил тактику:
— Ты помогала Генри копаться в истории рода, так что, надо думать, немало знаешь об этом острове?
— Мне известно, — она старалась говорить спокойно, — что, хотя не сохранилось никаких сведений о строительных работах на острове, сторона, обращенная к морю, столетиями укреплялась насыпями и была частично облицована камнем с целью защиты от приливов.
— А сам дом?
— Солтмарш-хаус был построен во времена Тюдоров на рукотворном острове и использовался в качестве маяка.
— Так вот откуда башня. В детстве этот дом всегда напоминал мне кособокий замок.
— Это и было что-то вроде замка. Во всяком случае, сооружение стало оборонительным: на стороне, обращенной к морю, стояли пушки, а появлявшиеся во время отлива опасные зыбучие пески помогали предотвратить нападение с суши.
— Тебе, наверно, было интересно заниматься этим исследованием, — заметил Куинн и, не меняя тона, спросил: — Как тебе удалось устроиться секретарем к отцу?
— То есть не было ли интриги с моей стороны?
— А она была?
— Нет. Я вообще не слыхала о Генри Дервилле, он сам со мной связался.
— Ни с того ни с сего? — Да.
Куинн с недоверием взглянул на нее.
— Я тогда только что бросила колледж и искала работу, и тут Питер Керрадайн, мой преподаватель истории в Пентридже, связался со мной. Оказалось, что он со школьных лет дружил с твоим отцом…
— Дальше.
— Когда после первого удара Генри оказался полуприкованным к инвалидному креслу и решил исследовать и увековечить историю своего рода, ему понадобился помощник. Он обратился к старому другу, и Питер Керрадайн назвал меня.
Во взгляде Куинна все еще сквозило недоверие, и Элизабет яростно произнесла:
— Проверь, если хочешь.
— Так и сделаю, — усмехнулся он. — А как вышло, что студентка-историк превратилась в секретаря?
Подавив раздражение, она бесстрастно ответила:
— Меня предупреждали, что в избранной мной области проблемы с трудоустройством, поэтому, чтоб подстраховаться, я записалась на курсы машинописи и стенографии.
— По-моему, ты прибегла к более эффективным способам.
— Не понимаю, о чем ты, — натянуто ответила она.
— Все ты понимаешь.
Она вздохнула и снова отвернулась к окну. Какой смысл доказывать свою невиновность? Он уверен, что она с самого начала умышленно ставила ловушки его отцу, и, похоже, убедить его в обратном было невозможно.
Пейзаж за окном изменился. Холмы уступили место низине, усыпанной фермами, а ближе к побережью начались солончаки.
Неожиданно Куинн затормозил.
— Уже поздно, может, остановимся на ланч?
Она подняла глаза. Они стояли на одной из окраинных улочек Солтмарша, ведущей к берегу.
Машина стояла рядом с «Корабликом» — черно-белой небольшой гостиницей с выступающими полубалками, эркерами и висячей вывеской, на которой красовался плывущий на всех парусах клипер.
Элизабет остолбенела, сердце заколотилось, к горлу подступила тошнота.
— Разве у нас есть время на еду?
— Где-то надо поесть. — Куинн смотрел на нее с невинным видом. — Помнится, ты говорила, тебе здесь нравится.
Значит, остановка у «Кораблика» не случайна. Элизабет охватила дрожь.
— Не забыла же ты, как мы останавливались здесь? — спросил Куинн, вглядываясь ей в лицо.
Нет, не забыла. Однажды вечером они возвращались из Лондона и прозевали отлив. Пришлось заночевать в гостинице.
Куинн тогда спокойно заказал один номер на двоих, и она, неопытная, влюбленная по уши девчонка, не стала возражать.
Элизабет молчала, сцепив руки.
— Помнишь кровать с балдахином и ходики, гремевшие всю ночь?..
— Нет, ничего не помню, — процедила она сквозь зубы.
— Даже потолка в спальне, расписанного русалками? — лукаво спросил он, глядя, как жаркий румянец заливает ей щеки.
Наконец он вышел из машины и подошел с другой стороны, чтобы помочь ей.
— Есть еще один повод, чтобы остановиться здесь, — проговорил он, ведя ее под руку к воротам, — у них установлено табло с указанием приливов и отливов. Я смогу узнать, когда отлив.
— А если мы его уже пропустили? — произнесла она и тут же пожалела, что не откусила себе язык.
Он пожал плечами.
— Значит, заночуем здесь и отправимся завтра.
В панике она было начала:
— Нет, мне нельзя оставаться на ночь. Ричард…
— …в Амстердаме, — ловко вставил Куинн, — и ничего не узнает.
— Он часто звонит мне во время своих разъездов.
— А ты сидишь дома и ждешь?
— Да.
Куинн что-то неразборчиво пробормотал себе под нос, но она заметила, что губы у него угрожающе сжались, и нашла извращенное удовольствие в том, что ей удалось рассердить его.
Комната отдыха с низкими, почерневшими потолочными балками и косым настилом пола не изменилась. Огонь весело полыхал в широком камине, в воздухе пахло яблоневыми дровами.
Кроме котенка мармеладного цвета, уставившегося на пламя и моргавшего сонными глазенками, не было никого.
Куинн усадил Элизабет за стол, повесил куртку на спинку стула и подошел к табло.
— Все в порядке? Доберемся до острова? — тревожно спросила Элизабет.
— Думаю, без затруднений, — легко ответил он.
Не успел он договорить, как за стойкой появился приветливый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой. Элизабет с облегчением вздохнула: насколько помнила, она еще ни разу его не видела.
— Не слишком хорошая погода, — жизнерадостно заметил он.
— Да, туман так и не рассеялся. — Похоже, Куинн был рад поговорить о погоде за чтением меню.
— И я не очень удивлен, — сказал хозяин. — Согласно прогнозу, это растянется на несколько дней. Конечно, они не всегда угадывают…
Обменявшись любезностями с хозяином и ни слова не сказав ей, Куинн стал заказывать.
Она услышала, что он выбирает почти все то же, что они ели здесь в последний раз. Еще один способ поиграть у нее на нервах.
Когда он вернулся с двумя кружками пива, она взяла пиво с самым безмятежным видом, на какой была способна, и поблагодарила.
Потягивая прозрачную горечь, она думала, что сказал бы Ричард, если бы видел ее сейчас.
Наверное, был бы в шоке.
В некоторых вопросах он проявлял крайний консерватизм (она старательно избегала слова «нетерпимость») и, считая это чем-то вроде проявления панкизма, отказывался пить пиво вообще. И, разумеется, не представлял, что она его пьет. Хотя, конечно, она «завязала», с тех пор как познакомилась с ним…
Подоспевшая закуска прервала ее путаные размышления. Уставившись в тарелку с копчеными эссекскими устрицами и тонюсенькими сухариками, она вспомнила, как в прошлый раз Куинн, заметив ее нерешительность, с недоумением спросил:
— Ты не любишь копченых устриц?
Тогда ему было двадцать семь, он был красив и обладал харизмой, успел сколотить собственное состояние и стать светским человеком.
Ей исполнился двадцать один год, красавицей она не была и, пока не поступила на работу к Генри Дервиллу, числилась студенткой исторического отделения без гроша в кармане.
Чувствуя себя неловкой малолеткой, она призналась:
— Не знаю, никогда не пробовала.
— Не хватало куража?
— Нет, денег.
На мгновенье в его зеленых глазах мелькнул холодок, потом он заинтересованно вскинул бровь.
Она была немногословной.
— У отца было больное сердце, и он практически не мог работать. Мы снимали квартиру на первом этаже, и нам едва удавалось оплачивать счета.
— А потом?
— Как большинству студентов, мне приходилось иметь дело больше с печеной фасолью, чем с копчеными устрицами.
Теперь в его глазах появилась усмешка.
— Думаю, ты почувствуешь разницу. Может, попробуешь?
Видя, что он ждет, она неловко призналась:
— Я не умею обращаться с ними.
— Тогда давай покажу. — Куинн положил устрицу на тонкий, смазанный маслом горячий сухарик и отправил ей в рот.
Этот свойский и удивительно эротичный жест вызвал в ней именно то, что должен был вызвать.
Элизабет вздрогнула и заставила мысли вернуться в реальность. Подняв глаза, она увидела, что Куинн изучает ее блестящим, сосредоточенным взглядом.
Он повел темной бровью.
— Повторим? — Он положил толстенькую устрицу на маленький сухарик и протянул ей.
Она не собиралась принимать ее, но, как загипнотизированная, раскрыла рот и увидела на лице Куинна издевательскую усмешку.
Черт его побери! Она еле удержалась, чтобы не плюнуть в это красивое лицо.
— Вкусно? — спросил он, пока она жевала и глотала.
— Не очень, — вяло ответила Элизабет. — Боюсь, у меня изменился вкус.
— Во всем? — деликатно поинтересовался он.
На ее скулах проступил легкий румянец.
Куинн улыбнулся и, просияв от удовольствия, взял вилку и принялся за своих устриц.
Когда они вышли на улицу, Элизабет заметила, что туман еще более сгустился. Небо нависло над морем и прибрежной равниной, как перевернутая перламутровая чаша. Неподвижный воздух был садняще сырым.
Она задрожала от холода и нервного напряжения.
— Нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться.
— Согласен. — Он сел за руль и завел машину.
На окраинах городка Солтмарш земля была жухлой, бесцветной, пронизанной серебристыми нитями каналов.
Побережье не отличалось красотой, но в нем было своеобразное очарование, и в те немногие месяцы, что жила здесь, Элизабет успела полюбить его.
— По-своему завораживающий вид, — как отголосок ее мыслей прозвучали слова Куинна.
— Да, — согласилась она. — Топограф елизаветинских времен Уильям Кемден говорил об этих краях: «Океан тычется в них».