там Лим?» Посему тычок локтем под ребра оказался полной неожиданностью, как и вежливое Пауля:
– Спасибо, синьорина, вы так добры…
Донесшееся в ответ: «Ага, конечно» – ввело меня в еще больший ступор.
Когда же мы вышли из лавки, вампир повертел перед моим носом розовым кошельком и довольно ухмыльнулся.
На мой вопрос: «Что это?» – блондинчик заявил, что сия вещица, а также ее содержимое – моральная компенсация за наши терпение и старание. Только тогда до меня, как до жирафы, дошло, что клыкастик не просто выполнял роль свободных ушей, но и, использовав свое треклятое вампирье обаяние (хотя, может, зря я грешу, и очарование было мужским?), умудрился убедить торговку расстаться с драгоценными евро.
Заглянув внутрь кошелька, поняла: чары были не тестостеронового, а высшего магического пошиба, ибо меня ни один красавчик не заставил бы расстаться с пятьюстами евриками. Когда я озвучила эту мысль, Пауль, словно получивший высочайший комплимент, расплылся в довольной улыбке и предложил «воспрянуть духом». Более точной интерпретацией этой расплывчатой фразы оказалось банальное «сходить перекусить чего-нибудь и побольше на честно отнятые целковые».
Мы сидели на одной из скамеек, что служили своеобразной границей пляжа и пешеходной зоны. Пауль с аппетитом ел пятый по счету кусок пепперони руками, развенчивая миф об утонченности и этикетных заморочках аристократов галантного века. Заказанная на вынос пицца соблазняла запахами даже через картонную коробку, а уж на вид могла совратить даже потомственного вегетарианца. У меня же кусок в горло не лез, и я провожала взглядом облака, что сливались с морской кромкой на горизонте. Рука же сама собой вычерчивала прутиком на песке схемы.
Мысли мои были далеко. Кто? Кто из них настолько хочет стать новым Распределителем, что идет по головам? Барто – маг, который обязан своим долголетием запрещенным некромантским ритуалам? Хольга, убившая собственное дитя, едва то появилось на свет? Виджей, тролль, что сколотил состояние на чужих тайнах, слезах и проклятьях? Лакшай, на поверку носивший татуировку «Короля всех мастей» – мальчика – любителя постельных извращений? Рука нерешительно замерла, вычерчивая очередной кружок. Франческо? Наг, не жаждущий стать новым Творцом судеб? Поколебавшись, вписала его имя в схему, но, подумав, зачеркнула. Он от этой истории пострадал изрядно. Навряд ли друг Лима был мазохистом настолько, чтобы возжелать инквизиторских застенков.
От кандидатов мысли плавно перетекли на того, кого мне предстояло еще найти в глубинах истории. То, что носитель истинного дара сметет всех ныне стоящих претендентов на этой шахматной доске власти, было бесспорно. Должность Распределителя испокон веков доставалась все же тому, чей дар наиболее силен: видеть вероятности переплетения судеб и того, насколько сильна будет магия в потомках от каждого брака, – ноша не из легких. И еще эта дата – 1584 год. Чем он так знаменит и как связан с Медичи?
Столько вопросов и ни одного ответа. Закусила губу, глядя на свою песочную живопись.
– Сейчас я боюсь тебя, – задумчиво протянул Пауль, расправившись с последним куском пиццы.
– Почему? – Я все еще была больше в мире интриг, теорий и догадок, нежели в бренном бытии.
– У тебя точно такое же выражение лица, как у моего начальника тайной чародейской канцелярии. И он так же чертит на бумаге загогулины, размышляя, кто виноват и кого надо устранить тихо и незаметно.
– Это тот, который предложил нам миленькую альтернативу смерти, когда мы взяли тебя в заложники?
– Он самый.
Я с прищуром посмотрела на собеседника:
– Вот даже не знаю, то ли благодарить за такое сравнение-комплимент, то ли сказать ответную гадость.
– Дипломаты обычно в таких случаях отвечают еще более завуалированно, то есть врут в ответ на вранье. Это у них называется «найти общий язык».
– Какой же ты…
– Вампир? – с хитринкой протянул Пауль.
– Ехидна.
Судя по всему, с этим зверем блондинчик не был знаком, ибо озадачился и замолчал. А потом, переведя взгляд на песок, неожиданно спросил:
– А зачем тебе Медичи, да еще и столь неприятная дата в биографии сего славного рода?
– А чем же она неприятна? – я зацепилась за кусочек информации.
– Ну хотя бы тем, что дядя решил отправить на костер, как еретика, собственного племянника.
Следующий вопрос, вертевшийся на языке, так и не сорвался с моих губ. Как это оказалось очевидно: то, что старательно стиралось со страниц истории в Новое время, в эпоху Просвещения было известно если не всем, то верхушке аристократии как очевидное.
Мозг начал работать с отчаянной быстротой, выстраивая новый план.
– А поподробнее?
– Можно и поподробнее, но история не из приятных.
Из повествования вампира выходило, что Козимо-первый Медичи заполучил немалую власть не огнем и мечом, а ядом и доносами, еретическими кострами и кинжалами, воткнутыми в спину. Сильный маг, возведший на папский престол своего преемника Алессандро, заполучил через него поддержку церкви и отличный инструмент, позволивший устранять неугодных оптом и в розницу.
Как водится, у такого влиятельного чародея было много сторонников (ибо с Козимо оказывалось выгоднее дружить – дольше проживешь), но имелось и изрядное количество врагов (надеявшихся использовать те же подковерные методы, что и Медичи, но уже для устранения самого герцога Флорентийского).
Родственные связи делились по этому же принципу: угодных и неугодных главе династии. К последним относился и Марио – племянник Козимо. В тринадцать лет этому пареньку прочили великое будущее – столь силен у него был дар. Это-то, как и полагали впоследствии, сыграло с мальцом злую шутку. Он был всего лишь двоюродным племянником по крови, а по положению – бастардом из обнищавшей боковой ветви – рода Сарло.
У Козимо же имелся законный наследник – сын Рикардо, первенец, которому в 1584 году исполнилось семнадцать лет. Как маг он значительно уступал бастарду, но был прямым потомком герцога. Отец возлагал на своего отпрыска большие надежды.
– Итак, мы имеем с одной стороны одаренного обнищавшего дворянчика, с другой – не столь сильного, но законного наследника. – Вампир изобразил весы Фемиды, раскинув руки в стороны открытыми ладонями вверх. – Казалось бы, ставки равны. Но это только на первый взгляд. И здесь вступает в силу правило сильнейшего: патроном рода Медичи, впрочем, как и любого другого, становится наиболее одаренный чародей, а не прямой потомок предыдущего главы.
– Значит, этот Козимо просто устранил того, кто мог бы обставить его кровиночку?
– Да, – подтвердил вампир, с печалью глядя на пустую коробку из-под пиццы. – Мой отец был одним из очевидцев, присутствовавших на казни Марио, поэтому эту неприглядную историю я знаю из первых уст, а не со старательно затертых страниц летописей.
Всего одно предложение заставило меня взглянуть на блондинчика совершенно по-новому. Сколько же ему лет, если с казни Марио прошло чуть меньше двух веков, а его родитель лично присутствовал при сем эпическом моменте? Конечно, мужчины, в отличие от женщин, любят прибавлять (размер, состояние, число любовниц, возраст), а
дамы же, наоборот, стремятся убавить (размер, мужчин, возраст), но в случае с Паулем казалось, что число прожитых им лет окажется больше, нежели можно дать на первый взгляд. Решив, что блондинчик – не дама бальзаковского возраста, у которой о дате рождения спрашивать – значит, нарываться на оскорбления, и не тинейджерка, у которой тривиальное «сколько лет?» обусловлено суровым законодательством, задала вопрос в лоб:
– А когда ты родился?
Резкая смена темы озадачила вампира. Он с сомнением посмотрел на меня, но все же ответил:
– Весной 1675-го.
Я закашлялась. По самым приблизительным прикидкам выходило, что со мной сидит почти пенсионер. Видимо, мысли, блуждавшие в моей голове, явственно отражались на лице, ибо клыкастик недовольно заявил:
– Возраст вампира определяется не числом прожитых лет, а тем, насколько мы сами себя ощущаем. И выглядим мы соответственно этим самым ощущениям. Поэтому кто-то в двести лет – юноша, а кто-то в сорок пять – глубокий старик.
Он замолчал, но остальное было понятно без слов: Пауль предпочитал дышать каждым мигом, быть порочным молодым развратником, влюбленным в каждого, сходить с ума от нарушения запретов, быть избалованным мальчишкой, не стареющим душой и телом. Хотя, учитывая нравы тех времен, было проще состариться, став серьезным и расчетливым.
Мы сидели, не говоря друг другу ни слова. Пауль – с блаженной улыбкой, закрыв глаза, подставил лицо морскому бризу. Я – обдумывая историю Марио. Парня было жалко: в его времени – сгорел на костре, а в моем, если удастся его вытащить, – он станет приманкой.
Волны, не подозревая о моих мыслях, неспешно целовали берег. Море на закате горело. Его воды – словно жидкий янтарь, растекшийся до горизонта, – завораживали. Небесный свет медленно мерк, сменяясь чернильной тьмой истинно южной ночи.
– Я понимаю, что тебя впечатлила история Козимо-первого, но смею заметить, что это дела уже давно минувших дней. А мы – сейчас, и мы живы. И если тебя не тяготит бренность бытия…
– Хочешь поесть и поспать? – я прервала витиеватую речь вампира, сообразив, куда он клонит.
– Именно это я имел в виду, – с облегчением и какой-то мальчишеской улыбкой подтвердил Пауль.
Только когда он озвучил простые, физиологические желания, я поняла, насколько устала.
Туристический городок жил своей неспешной вечерней жизнью: зажигались огни, из открытых кафе доносились звуки скрипки и гитары, а на входе стояли приветливые зазывалы, уличные артисты готовились к выступлениям, туристы расчехляли фотоаппараты и видеокамеры.
В месте, где все располагало к отдыху, как благообразно-семейному, так и отрывно-клубному, была своя прелесть – ночлег мы нашли без проблем. Дополнительным плюсом была понятливость хозяйки маленького хостела, которая, получив оплату в двойном размере за каждую из снятых комнат, не задала ни одного вопроса о наших документах.
Когда перешагнула порог собственных апартаментов, усталость накрыла стремительной лавиной. Комнатка в стиле Барби: аккуратное розовое покрывало с рюшечками, свежие цветы в вазе, уютный торшер и кресло, накрытое бежевым пледом. Мило на первый взгляд. Отвратно до сиропной тошноты – на второй. Но мне на это было глубоко наплевать.
Едва нашла в себе силы ополоснуть лицо водой, разделась и буквально рухнула на постель. Думала, сон моментально даст забытье и я до утра буду изображать качественный благопристойный труп, который даже пяткой дрыгнуть не посмеет. Ожиданиям не суждено было сбыться. До полуночи я пребывала словно на границе сна и яви, ворочалась с боку на бок, издеваясь над подушкой и пиная одеяло. Лишь только когда отчаялась, дрема накрыла мою голову покровом из сновидений.
Пригрезившееся было чужим и родным одновременно. Я находилась в заброшенной охотничьей сторожке. Странно, почему во сне не только видела, но и чувствовала все: холод давно не топленного четырехстенка, завывание вьюги за слюдяным окном, запах пыли и мышиный дух. Но хуже всего было ощущение витавшего в воздухе одиночества.
– Наконец-то ты пришла, – сухой, надтреснутый голос заставил меня обернуться.
Лим стоял в дальнем, потемневшем от копоти углу. Изможденное лицо, уставший взгляд старика, прожившего и повидавшего больше, чем хотелось бы, залегшая меж бровей морщина, заметно прибавившаяся седина в грязно-рыжих волосах, а вместо одежды – бесформенная, разорванная хламида. Но самое главное – руки: в кровавых мозолях, связанные впереди пеньковой веревкой.
Демон сделал шаг вперед и пошатнулся. Я, не помня себя, подбежала, обняла, прижалась щекой к груди. Любимый. Мой. Тот, кто мне дорог со всеми его мелкими слабостями и дурными страстями. Тот, кого я всегда буду ждать. Неважно какого, главное, чтобы живого.
Безмолвные слезы покатились по щекам сами собой. Без всхлипов и надрывов. Лим неловко уткнулся подбородком мне в макушку и прошептал, успокаивая, как маленького ребенка:
– Сколько ночей я молился, чтобы увидеть тебя вновь, хотя бы во сне.
В его словах не звучало ни упрека, ни осуждения, почему меня так долго не было, лишь печаль, что времени отпущено так мало. Я прижалась к нему еще сильнее.
– Ты моя вечность, судьба.
Все же всхлипнула и задрала голову. Наши взгляды встретились. Нежность и грусть смотрели на меня, и я ощутила, что эти глаза до последних моих дней – глаза любви и совести моей.
Лим поднял связанные руки и неловко стер слезы с лица.
– Даже во сне эти инквизиторские оковы, – мой голос осип.
– В реальности – это магические кандалы. После суда пришлось с ними сродниться.
– Меня не было неделю. Всего неделю в прошлом. Почему же в нашем времени прошло полтора месяца? – вопрос, обращенный, мирозданью, был полон отчаяния.
– Время… Оно слишком непредсказуемо. Обещай мне, что позаботишься о себе и малыше. Неважно где и когда, но ты должна жить.
Было такое ощущение, что он прощается со мной, и слушать эти слова не хотелось. Я жадно потянулась к его губам. Ничего он от меня не добьется. Никаких обещаний, что смогут примирить его с судьбой. Если на этом свете его будет удерживать одна мысль: его любимая и его ребенок в опасности – буду жестокой, не подарю Лиму успокоения, клятвы, что сбегу во временной поток, навсегда скрывшись от инквизиторов в прошлом.
В поцелуе мы были свободны, вне оков чужих наветов и лживых игр. Было ощущение, что мы воруем эти мгновения. Наши языки, без оглядки на цензуру, познавали друг друга, как в первый раз. Мы давали друг другу губы, делили один судорожный вздох на двоих, прижимались до боли и не думали ни о чем.
Лишь руки, лишь тепло наших тел в промерзшей насквозь ветхой сторожке.
Два любящих сердца, балансирующих на грани отчаяния и надежды. Судорожные вздохи и дрожь, рожденная внутри. Торопливые движения. Как же это сложно: надышаться друг другом, когда отпущено так мало – всего лишь сон.
Последний, увы, в отличие от яви, имел свойство прерываться мгновенно. В один миг черты Лима поплыли. Еще секунду назад осязаемый,