Новинки и продолжение на сайте библиотеки
========== Часть 1 ==========
Потому что, потому что
Всех нужнее и дороже,
Всех доверчивей и строже
В этом мире доброта,
В этом мире доброта. (с)
Из м/ф «Приключения поросенка Фунтика»
Пролог
- Что Вы можете сказать в свое оправдание? Вы раскаиваетесь?
Обязательно! Аж два раза!
В черно-белом, похожем на отлаженный механизм мире нет преступлений - так врут учебники и все без исключения средства массовой информации, будто соревнуются между собой, у кого в мышеловке сыр более бесплатный. Смешно. Лапши на ушах у каждого человека из серии «сирый и убогий» килограмма по два.
Дорогу мы переходим строго на зеленый свет, в положенном месте и на заборах не пишем, потому что потом таких вот любителей уличной живописи обязательно найдут и вырвут лишние конечности без анестезии, напоследок не забыв погрозить пальцем. Бунтарей, выделяющихся из толпы, ненавидят и боятся. Нет никакого «я», лишь безликое «мы» - отлаженный механизм, бездушный и прогнивший насквозь. Удивительно, как нам стены не сделали прозрачными. Впрочем, ходят слухи, что этот закон обсуждается «правящей верхушкой».
Контролируется все, вплоть до того, как и сколько ты дышишь. Упаси боже, вдохнешь больше нормы. Личности стерлись, осталась убогая серость.
И на вершине этой помойки цветет и пахнет бюрократия. Без бумажки и чихнуть нельзя.
Любой проступок карается строго.
Это правила, и мы обязаны им следовать. Все просто.
Многие верят, что раньше, до четвертой мировой войны, было по-другому. Я тоже верю, но только иногда, когда совсем плохо, когда чувство безысходности накрывает с головой и кажется, что ты захлебываешься под толстым слоем воды, беспомощно взмахиваешь руками в нелепой попытке дотянуться до солнца, застывшего размытой кляксой на самой поверхности.
В зале суда – мертвая тишина. От нее несет чем-то гнилым, скисшим, запах белым налетом оседает на языке. А может быть, это действие препаратов, которыми меня щедро пичкали всю неделю на завтрак, обед и ужин.
Вспоминаю, что от меня ждут ответа. Терпеливо так ждут, не торопят, вежливо скалятся.
- Нет, - сарказм не пытаюсь скрыть. Я обязан говорить правду и ничего кроме, потому что меня учили этому с детства. Всех нас. Я же послушный мальчик?!
Вызов во взгляде, в высоко поднятой голове, в насмешливо приподнятых уголках губ.
Кто-то особо впечатлительный приглушенно охает, и на него тут же сердито шикают со всех сторон.
Я сам выношу себе приговор. Эти марионетки лишь озвучивают его.
- Виновен!
Голос у судьи визгливый, истеричный, на редкость противный, да и сам он не внушает ни уважения, ни трепета: невысокий, лысоватый, с пивным животиком, который не скрывает даже блекло-черная мантия. У него на лбу крупными буквами написано, что продался за копейки. Какая дешевая пародия. Карикатурные декорации трещат по швам.
Мне надо расстроиться, прийти в ужас, броситься на колени и клясться в том, что это не я ограбил банк, да и вообще в меня бес вселился, но… Хочется расхохотаться, нарушить такую идеальную тишину зала, назло всем. Пусть катятся к черту со своей моралью и правилами. Я не жалею о своем поступке. Всегда хотел побывать на месте Робина Гуда. Верно подмечено, что мечтам свойственно сбываться, но по закону подлости – когда тебе это нахрен не надо.
Фиговые, кстати, ощущения. Никакого удовлетворения от совершенного не чувствуется и в помине, лишь смертельная усталость, словно вагоны разгружал.
Приговор зачитывают монотонно, безэмоционально, по-деловому сухо, отчего со страшной силой клонит в сон. Опасаюсь, что моргнув в очередной раз, глаза уже не открою, вырублюсь прямо тут, не дотерпев до камеры. В помещении слишком душно, чтобы вздохнуть, приходится жадно открывать рот, но и так спертый воздух застревает в глотке.
Адвокат, к сожалению, попался хороший, да и вина не настолько серьезна, поэтому вместо смертной казни – перемещение сознания. Но я бы предпочел первое. Сомнительное удовольствие - оказаться в новом, незнакомом мире, в теле… А собственно, в чьём теле я могу очутиться? Хорошо, если существо будет разумным, а если нет?! Куда меня забросит случай, не может предсказать ни судья, ни кто-либо ещё. Обоюдоострый меч. То ли вечная пытка, то ли новая жизнь с новыми правилами.
Озвученное решение приведут в исполнение завтра на рассвете. Это значит, что есть время выспаться, хотя, по идее, я должен сидеть и раскаиваться, замаливать грехи и писать завещание. Только вот после смерти матери все равно. Да и нет у меня ничего: все деньги разослал по приютам и домам престарелых задолго до ареста.
Репортеров в зале суда мало, но и их оказывается достаточно, чтобы от вспышек фотокамер спустя пару часов начали слезиться глаза. Все эти журналюги смотрят с любопытством, как ребенок, увидевший диковинную зверушку, разве что не тянут руки - потрогать. Ограбление века - самая громкая новость за последнее десятилетие. Всего-то и требовалось - взломать пару сейфов, чтобы разворошить это осиное гнездо.
Можешь гордиться собой, Тео. Ты почти звезда!
- Я сделал все, что было в моих силах, - шепчет адвокат где-то сбоку, не глядя мне в глаза. Хочется сказать ему «спасибо», он и впрямь старался, но язык не слушается, выходит лишь заторможено кивнуть.
Судья оглушительно громко хлопает молотком, прекращая этот фарс. Облегченно вздыхаю и медленно поднимаюсь, чувствуя, как тело подчиняется с неохотой, словно уже не принадлежит мне.
Еще рано, дорогуша! У нас вся ночь впереди.
Стоит сделать шаг в коридор, и будто кто-то невидимый щелкает тумблером, включая звук, - вопросы начинают сыпаться со всех сторон, как перезрелый горох. Эти акулы пера набрасываются, как на законную добычу, перебивая друг друга, надеясь урвать кусок побольше. Они оглушают, отчего внутри поднимается темное липкое раздражение. Тупая боль пульсирует на самом дне черепной коробки, отдавая набатом в ушах. Хочется лечь и свернуться в компактный комочек, уснуть, а лучше – сдохнуть. Главное, чтобы все прекратилось. И не было больше ничерта! Ни гребаного, прогнившего насквозь мира, ни фальшивых декораций жизни.
Впервые я благодарен полицейским, которые мастерски, одним своим видом разгоняют толпу.
В камере пусто и тихо. Холодно, конечно, никто не будет топить для смертников. Хорошо еще, что с потолка не капает, но это только потому, что осень выдалась сухая, будто дождей отродясь не было.
От матраса пахнет сыростью и плесенью, а еще совсем немного, едва уловимо – кровью. О том, что на нем могли вытворять – не хочется и думать, но фантазия, отвратительная штука, уже подкидывает картинки, мерзко потирая потные ладошки и скаля острые зубы. Медик во мне, пусть и не состоявшийся, брезгливо морщит нос и требует выкинуть эту гадость куда подальше, а циник плюет на такие мелочи и смело ложится. На самом деле – все не так уж и страшно, по крайней мере, не смертельно.
Одеяло тонкое, перештопанное вдоль и поперек, почти не греет. Я заворачиваюсь в засаленную тряпку с головой, как в кокон. Спать хочется, очень-очень, но не получается. Чертовы мысли, чертовы воспоминания, чертовы лекарства, благодаря которым сердце частит, как сумасшедшее, словно и впрямь надеется выполнить жизненную норму за оставшиеся часы.
Четче всего в памяти отпечатываются похороны. Черный, торжественный гроб, искусственные, слишком яркие и от этого еще более нелепые цветы, и запах свечей, прочно въевшийся в кожу через несколько минут. Не хватает духу подойти к гробу и поцеловать тело. Мне хочется запомнить ее другой, не холодной и будто восковой, а живой, улыбающейся. Все, что я могу, – бросить горсть земли в могилу.
В тот день я не плакал.
Накатило гораздо позже, когда я сидел на полу в темной комнате и бездумно смотрел на бледный диск луны. По щекам текли слезы. И было не стыдно. Было больно и одиноко. Говорят, что мужчины не плачут. Врут. Иногда просто нет другого выхода.
Что потом, помню смутно, только какие-то неясные обрывки, едва ли связанные между собой. Знакомые, притворяющиеся друзьями, шептали за спиной, что я стал тенью себя. Я что-то ел, не ощущая вкуса, глотал – лишь бы набить желудок, ходил на лекции – отвечал невпопад, пытался улыбаться; вроде бы у меня была девушка. Все перевернулось с ног на голову там, в больнице, где громко, навзрыд, ревел ребенок у постели старушки. Ярко-голубые, полные слез глаза - это единственное, что я отчетливо помню о нем. Не хватало денег на лекарства. Это часто бывает. В нашем правильном, чистом мире, где на каждом углу кричат о счастливом «настоящем», все зависит от пестрых бумажек.
Главная ложь жизни – добро и справедливость, этой выдумкой нас кормят с детства. Все вокруг играют в моралистов, потому что так принято, потому что так модно, потому что так делают другие.
Тогда мне стало жаль ребенка, ничего кроме. Желание, чтобы он перестал плакать, жгло изнутри раскаленным железом, а потом – накрыло. Решиться на ограбление получилось до нелепости легко. Никаких угрызений, совесть оказалась в доле. Наверное, я верил в то, что у меня появятся суперспособности, вырастут крылья, или… Что там бывает у героев в комиксах?
Жаль, но чуда не произошло.
Вышло все как-то… скучно и затянуто, рутинно. Совсем не так, как в боевиках. И маска не понадобилась. Дурак был этот Робин Гуд.
Боль ярким пятном расцветает под ребрами – туда приходится удар дубинки. Меня грубо выдергивает из разноцветной мешанины воспоминаний.
- Поднимайся! – голос охранника насквозь пропитан презрением.
Вот только не надо играть в праведника!
Хочется много чего, но сильнее всего – спать.
Криво улыбаюсь и сажусь, отбрасывая одеяло в сторону. Теплее в камере за ночь не стало. В голове – каша, и она вот-вот полезет через уши.
Коридоры подозрительно пусты, все зрители столпились в зале, за стеклом. Уверен, на мою казнь билетики продавали, а еще программки на входе всем желающим в руки впихивали. Я бы на месте других – точно сходил, хоть и знаю, ничего интересного не произойдет: со стороны все выглядит слишком уж скучно, совсем не зрелищно.
Мне не видно людей, я просто знаю - они там, жадно следят за любым моим движением, боясь пропустить хоть что-то.
В зале нас всего шестеро: пять исполнителей – по одному на каждый луч звезды, и я - главный участник этого представления. Но и тут сплошное вранье, нет ни пафоса, на который я втайне от самого себя рассчитывал, отсутствует даже какая-то торжественность, все просто и обыденно. Дурацкое ощущение, что тебя где-то наебали.
Мне подсовывают стопку бумажек, веля расписаться. От всей несуразности происходящего хочется истерично расхохотаться, кататься по полу и громко-громко материться. Но я послушный гражданин - хотя бы сегодня - поэтому просто ставлю везде крестики – чисто из-за сволочности характера.
Один из исполнителей в ярко-алой, кровавой мантии зачитывает приговор, четко произнося каждое слово, чем действует на нервы. Мысленно обзываю его Занудой. Со страшной силой клонит в сон. Бессовестно зеваю, окончательно плюнув на приличия. В конце концов, это мое сознание переместят хрен знает куда - так какое мне дело до остальных?!
Ловлю на себе возмущенный взгляд другого исполнителя, совсем молодого, он едва ли старше меня. Не могу удержаться и подмигиваю, широко улыбнувшись. Парнишку от негодования всего трясет, но он стоически терпит и никак не отвечает на провокацию, лишь чуть выше вздергивает курносый нос.
Меня подталкивают в центр пятиконечной звезды, и я послушно делаю несколько шагов, вставая там, где это требуется. Зануда, огласив вердикт, вытаскивает откуда-то из-под мантии шприц и, бесшумно подойдя, впрыскивает мне под кожу смесь ядов, травяных экстрактов и психотропных веществ. Не слишком аккуратно, болезненно. Дилетант! Недовольно морщусь, но молчу. Здесь все молчат, будто воды в рот набрали.
Тоскливо, как на похоронах.
- Раздевайтесь.
Стоило бы, наверное, устроить внеплановый стриптиз, чтобы хоть как-то оживить обстановку, но тело практически не слушается, пальцы едва гнутся, а в голове уже начал появляться туман.
Киваю Зануде и начинаю неспешно снимать одежду, не заботясь о том, чтобы сложить ее, поэтому пестрые тряпки живописной кучкой валяются у моих ног. Красиво, блин! Сдох во мне художник, в муках – как пить дать.
Изрисованные непонятными символами плиты, сделанные из какого-то особого камня, оказываются такими холодными, будто выточены изо льда, не иначе. Похоже, у меня начинают неметь ноги. Или так и задумано?
Могли бы и сценарий составить, чтобы все четко и по пунктам, а то стой теперь и гадай, по правилам я ласты склеиваю или выбиваюсь из плана.
Жаль, что раньше процесс перемещения сознания меня не очень интересовал. Мы должны изучать механизм на шестом курсе. Долгое время это считалось выдумкой, красивой байкой, пока ученые не нашли подтверждение. Ох, и скандал тогда был! Сторонников теории чуть ли не на кострах сжигали.
Исполнители начинают читать заклинания, и руны под моими ногами по очереди вспыхивают мертвым, голубым светом. Кажется, становится еще холоднее, лед сковывает не только тело, но и душу, покрывая ее прочным панцирем. Дыхание перехватывает.
- Ваше последнее слово? – голос стоящего напротив исполнителя похож на шелест листьев.
Не могу удержаться от пафоса. Должен же хоть кто-то из нас устроить шоу другим зрителям.
- Горите вы все в аду.
Он кивает, принимая к сведению, словно и впрямь собирается выполнить мое маленькое пожелание.
Бросаю последний взгляд на потолок. Там, за прочным слоем стекла – аквамариновое небо, в насмешку – яркое и чистое, насыщенное.
Исполнители синхронно, будто долго репетировали, хлопают в ладоши, и я проваливаюсь в темноту.
…Еще не все дорешено,
Еще не все разрешено.
Еще не все погасли краски дня.
Еще не жаль огня,
И Бог хранит меня. (с)
Машина времени «Костер»
Часть 1
Вздох. Глубокий и жадный, как самый первый. И нет в мире сейчас ничего вкуснее, желаннее холодного – словно с крупицами льда – воздуха, выжигающего легкие.
Что или кто я?
Другой, тот, кто был до меня, протестует, угрожающе ворочается, ворошит сознание, как тлеющие угли костра, расцвечивая темноту рябиново-рыжими всполохами боли. В этом хаосе недолго и захлебнуться. Цепляюсь из последних сил за ощущения, самые примитивные, простые, потому что иначе утону в чужой личности, как в болоте.
Выдумка перемешивается с воспоминаниями, создавая причудливую монохромную картинку, криво сшитую разноцветными толстыми нитями. Не разобрать, где правда, где ложь. Я и в собственном имени не уверен, вдруг это лишь игра свихнувшегося сознания. Важно то, что получается дышать, часто, торопливо, будто в один миг все исчезнет, растворившись во мраке.
Меня всего выворачивает наизнанку.
Тело не слушается, отказывается подчиняться, удается лишь вильнуть хвостом. Глубоко, на периферии сознания рождается паника, но причину ее возникновения не получается понять, кто-то другой внутри меня душит чувство в самом зародыше, не позволяя опомниться.
Кромешная темнота, нет полутонов и оттенков, ни намека на свет. Страшно, наверное. Собственная беспомощность должна пугать, но и на это не хватает сил.
Тепло, почти жарко. Быстрый, то и дело сбивающийся с ритма стук сердца. Мой? Чужой? Или меня волнует совсем другое?
Граница между сном и явью слишком тонкая, зыбкая, не замечаю, как пересекаю черту. Ломанная, криво собранная картинка в голове медленно, с неохотой окрашивается, только цвета тусклые, выгоревшие на солнце. Я плаваю в этой мешанине мыслей. Другой Я выдыхается, сдается, уступает лидерство, притаившись на самом дне, и в лукавой усмешке скалит острые зубы. Он вернется, я точно знаю это.
От сумасшествия спасает бесшумно подкравшийся на мягких лапах сон.
***
Дождь. Такой громкий, такой близкий, что хочется зажать уши ладонями, хоть бы он перестал отдаваться гулким эхом в ушах и между ребрами, где частит сердце, торопливо отбивая незнакомый ритм. Кроме шума воды, в моем мире нет ничего. Лишь он, да еще, пожалуй, сладость, которая дразнит слишком чувствительный нос.