Лунные пряхи - Стюарт Мэри 10 стр.


На сей раз замялся Ламбис.

— Слушай, а почему бы тебе самой не сходить за продуктами, прямо сейчас? Возьмешь только продукты, а все остальное я попозже принесу.

— Что ж, ладно. Если ты считаешь, что я найду это место.

— Оно находится у верхнего края ущелья, где я потерял этого типа. Обогнешь вон ту скалу, где ты меня заметила, — видишь? Там что-то вроде козьей тропки, пойдешь по ней вдоль подножия хребта до того места, где речка спускается в ущелье. Сверху там одни камни, но пониже и деревья растут. Отсюда видны их верхушки.

— Да. Вижу.

— В верхней части ущелья, где из скалы выбивается ключ, стоит оливковое дерево, большое и очень старое, а внутри оно совсем полое. Ты его обязательно найдешь, других там поблизости просто нет. Все вещи я в него и запрятал. А я поговорю с Марком и тоже приду.

Едва успев договорить, он резко отвернулся. У меня сложилось впечатление, что он чем-то озабочен и испытал явное облегчение, отделавшись от меня. Но эта мыслишка недолго меня занимала. Если Ламбис, который, скорее всего, поел на борту яхты, может с такой легкостью отгонять от себя мысли о еде и питье, то лично я — нет. От одной мысли о содержимом дупла этого дерева я помчалась к нему на всех парах, как булавка к магниту.

Нашла я его довольно легко. Других оливковых деревьев поблизости видно не было, но и без того я уверена, что, повинуясь инстинкту, словно хищник, преследующий свою добычу, отыскала бы эти продукты, будь они даже зарыты в самом центре лабиринта Миноса.

Я принялась нетерпеливо шарить в дупле дерева. Нашла там два одеяла, в которые было завернуто довольно много вещей. Развязав одеяла, я стала рассматривать, что принес Ламбис.

Там оказались медикаменты, бинты, антисептические средства, мыло, бритва… Но сейчас я все это отбрасывала в сторону — меня интересовали только продукты.

Наполненный чем-то термос. Кое-какие консервы, в том числе банка растворимого кофе и сгущенка с сахаром. Банки с ветчиной. Печенье. Небольшая бутылка виски. И самое главное чудо — консервный нож!

Я весело побросала все это на одно из одеял, связала его концы узлом и двинулась в обратный путь.

Пройдя половину дороги, я встретилась с Ламбисом. Ничего не сказав, он лишь кивнул мне и посторонился. И я была этому рада — ведь нелегко вежливо разговаривать, когда рот набит печеньем, а уж тем более говорить по-гречески, который изобилует горловыми звуками.

В то же время мне было бы куда приятнее, если бы он одарил меня не столь мрачным взглядом. Дело даже не в том, что он снова смотрел на меня с подозрением, — нет, во взгляде его я ощутила нечто, не поддающееся определению, от чего мне сразу стало не по себе. Скажем так: доверия я была напрочь лишена. Я вновь стала чужой, посторонней.

Интересно, подумала я, о чем же они с Марком говорили?

Марка я нашла сидящим в глубине уступа; привалившись спиной к скале, он не сводил пристального взгляда с открытого склона. Когда я заговорила, он вздрогнул и обернулся.

— Вот термос, — сказала я. — Ламбис говорит, в нем суп. Бери кружку, а я обойдусь крышкой от термоса. Давай быстрее, слышишь? А потом я снова разожгу костер — для кофе.

Я ожидала от него бурных возражений, но их не последовало. Он молча взял у меня термос. Замявшись, я добавила:

— Я… мне очень жаль, что Ламбис принес малоутешительные вести.

Крышка термоса прилипла и никак не хотела открываться. Он с силой крутанул ее здоровой рукой, и она поддалась.

— Что ж, ни на что другое я и не рассчитывал. — Он поднял глаза, но у меня сложилось впечатление, что он не совсем четко меня видит. — Не беспокойся, Никола. — Он заставил себя улыбнуться. — На сегодня с нас и так достаточно волнений. Давай-ка сначала поедим, а?

Я оставила его разливать суп, а сама поспешила в расселину, чтобы разжечь костер.

Это было чудесное пиршество! Сначала мы съели суп, потом расправились с ветчиной, соорудив из нее и печенья сэндвичи, затем принялись за пирожные с фруктами и шоколад и наконец выпили кофе, горячий, просто обжигающий, со сладкой сгущенкой. Изголодавшись, я жадно набрасывалась на еду; Ламбис, перекусивший на борту яхты, ел очень мало, а Марк, утолив первый голод, продолжал есть с видимым усилием, но держался молодцом. Когда в конце концов он уселся, баюкая в руках полупустую кружку с кофе, словно бережно храня остатки его тепла, я подумала, что вид у него стал гораздо лучше.

Когда я об этом сказала, он, кажется, вздрогнул, будто вырвавшись из плена собственных мыслей.

— Ну да, конечно, мне лучше, и все благодаря тебе и Ламбису. И теперь нам пора поговорить о том, что делать дальше.

Ламбис не проронил ни звука. Я ждала. Марк дунул на облачко дыма и смотрел, как оно постепенно растворяется в прозрачном воздухе.

— Ламбис говорит: этот человек почти наверняка шел в Агиос-Георгиос, а поскольку это ближе всего, вполне логично предположить, что вся компания, кем бы они ни были, — оттуда. Это одновременно и упрощает, и усложняет дело. То есть хоть мы и знаем теперь, откуда следует начать поиски, но совершенно очевидно, что мы не сможем обратиться туда за помощью официально. — Он бросил на меня быстрый взгляд, словно ожидая возражений, но я промолчала. Он продолжал: — И все равно ясно как день, что прежде всего нам надо каким-то образом туда добраться и заняться поисками моего брата. Я не настолько глуп, чтобы думать… — в голосе его прорвалась нотка отчаяния, — что сам смогу многое сделать, но даже если у меня не получится, туда пойдет Ламбис.

Ламбис ничего не ответил, казалось, он едва слушает. Я вдруг поняла: все, что следовало сказать, уже было сказано между этими двумя мужчинами. Пока я ходила за продуктами, военный совет уже состоялся и принял свои первые решения. И кажется, я догадывалась, что это были за решения.

— И конечно же, — ровным голосом продолжал Марк, не глядя на меня, — туда пойдет Никола.

Что ж, я была права. Первый приказ военного совета гласил: «Женщин и гражданских лиц убрать с дороги; кампания начинается».

Теперь он обращался прямо ко мне:

— Твоя кузина приезжает сегодня? Значит, ты должна быть там, иначе возникнет масса вопросов. Пожалуй, тебе следует спуститься в гостиницу и зарегистрироваться там… — он мельком глянул на часы, — скажем, к ланчу. И тогда можешь… в общем, забыть обо всем этом и наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом.

Я изучающе смотрела на него. Ну вот, приехали, подумала я; все то же самое — дружелюбная улыбка, за которой прячется тревога, упрямо поджатые губы; всей своей манерой держаться — осторожной и подозрительной — он словно давал мне понять: «Спасибо тебе большое, а теперь уходи, пожалуйста, и держись отсюда подальше».

— Ну разумеется, — сказала я и, подтянув к себе холщовую сумку, принялась как попало укладывать в нее свои вещи.

Он был совершенно прав, и я это знала; в любом случае я больше ничем не могла помочь. Раз Франсис сегодня приезжает, мне придется выметаться и держаться отсюда подальше. Более того — уж перед самой собой я могла быть совершенно честной, — мне отнюдь не хотелось снова пережить нечто подобное тому, что пришлось испытать прошлой ночью и сегодня, — неимоверное напряжение, неудобства и мгновения дикого страха. И я не была готова к тому, чтобы кто-то чувствовал себя ответственным за меня — чего, безусловно, следовало ожидать от Марка, едва тот встанет на ноги, — а уж тем более не хотела, чтобы меня считали обузой.

А посему я довольно-таки натянуто улыбнулась ему и запихала вещи в свою сумку.

— Я тебе очень признателен. — В улыбке, которой он одарил меня, сквозило явное облегчение. — Ты такая замечательная, и мне нет нужды говорить тебе, как ты мне помогла; я не хотел бы показаться сейчас грубым и неблагодарным после всего, что ты сделала, но… в общем, ты уже сама видишь, что происходит, так что я обязан сделать все возможное, чтобы оградить тебя от этого.

— Все в порядке, не беспокойся. Вообще-то я отъявленная трусиха, и пережитых здесь волнений мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Я не собираюсь становиться вам обузой. Доберусь поскорей до гостиницы — и духу моего здесь больше не будет.

— Надеюсь, твой багаж там, где ты его оставила. А если нет, придется тебе придумать какую-нибудь оправдательную историю. Так, дай-ка сообразить…

— Сплету какую-нибудь байку, которую они не смогут опровергнуть до моего отъезда. Господи, не хватало тебе еще и об этом беспокоиться. Это мое дело.

Если он и заметил шпильку, то не подал вида. Просто сидел и мял в руках потухший окурок, хмуро уставившись на него и вновь погрузившись в свои мрачные мысли.

— Вот еще что, Никола, и это очень важно. Если ты вдруг увидишь Ламбиса — или даже меня — в деревне или еще где-нибудь, запомни: ты нас не знаешь.

— Ну разумеется.

— Я должен был сказать тебе об этом.

— Ладно. — Я замялась. — Но вы-то сообщите мне как-нибудь… когда-нибудь, как у вас дела? Я ведь буду волноваться, разве не понятно?

— Само собой. В Британском посольстве в Афинах тебя можно будет найти?

Ламбис резко вскинул глаза.

— В Британском посольстве?

— Да. — Марк вперил в него свой теперь уже такой знакомый отстраненный взгляд. — Она там работает. — И тут же, обращаясь ко мне: — Я смогу тебя там найти?

— Да.

— Я напишу тебе. И еще…

— Что?

Не глядя на меня, он перебирал пальцами камни рядом с собой.

— Ты должна мне кое-что пообещать ради моего спокойствия.

— Что же?

— Ты и близко не должна подходить к полиции.

— Если я распрощаюсь с вашими проблемами, вряд ли я стану их усугублять таким образом. Но я все же не пойму, почему вам не поговорить хотя бы со старостой Агиос-Георгиос. Лично я предпочитаю, где бы ни была, прямиком обращаться к властям. Но дело ваше.

Я переводила взгляд с одного на другого. Они хранили упорное молчание. Я медленно продолжала, более чем когда-либо ощущая собственную навязчивость:

— Марк, ты же знаешь, что не сделал ничего плохого. И сейчас они уже наверняка сообразили, что ты всего лишь английский турист…

— Не стоит обманываться, — сухо оборвал меня он. — Если они не сообразили это в субботу вечером, то должны были сообразить в воскресенье или сегодня утром. Тем не менее наш приятель разыскивает меня с винтовкой в руках.

Ламбис сказал:

— Ты забыла о Колине. Ведь все это из-за него. — Он обвел рукой уступ, остатки пищи и все прочие свидетельства нашего наспех разбитого лагеря. — Как мы можем предпринимать какие-то шаги, пока не узнаем, где Колин? Если он еще жив, то он их… не знаю, как сказать… омэрос.

— Заложник, — подсказал Марк.

— Да, конечно. Я… Извините меня. В общем…

Голос мой звучал все тише, я переводила взгляд с одного на другого: Марк сидел словно неживой, а Ламбис помрачнел и вновь замкнулся в себе. И вдруг я осознала, что больше всего на свете мне хочется убежать отсюда, снова очутиться у подножия горы, вернуться во вчерашний день — лимонная рощица, залитая ярким солнечным светом, белая цапля… оттуда-то все и началось…

Я поднялась на ноги, и Ламбис встал вместе со мной. Я спросила:

— Ты тоже пойдешь?

— Провожу тебя немного.

На сей раз я не стала возражать — не хотелось. Кроме того, я предположила, что он собирается отправиться в деревню, как только отделается от меня. Я повернулась к Марку.

— Не вставай ты, к чему эти глупости. — Улыбнувшись, я протянула ему руку, которую он пожал. — Что ж, до свидания. И конечно же, удачи вам.

— Ты забрала свою кофту?

— Да.

— Жаль, что не могу вернуть нижнюю юбку.

— Ничего страшного. Надеюсь, твоя рука скоро заживет. И еще надеюсь, что все будет хорошо. — Я подняла с земли свою сумку и перебросила ее через плечо. — Я пошла. Наверное, через пару дней мне все это покажется дурным сном.

Он улыбнулся:

— Так и считай.

— Хорошо. — Но я все еще колебалась. — Можешь быть уверен, что я не наделаю никаких глупостей, хотя бы потому, что слишком напугана. Но не ждете же вы от меня, что я закрою глаза и заткну уши. Видишь ли, если Агиос-Георгиос и в самом деле логово преступников, тогда я наверняка встречу этого человека с винтовкой и выясню, кто он такой и вообще все о нем. И я непременно разузнаю, кто там говорит по-английски. Разумеется, я не стану вам докучать, если только не услышу что-нибудь чрезвычайно важное. Но в таком случае я… по-моему, мне следует знать, где вас найти. Где стоит яхта?

Ламбис бросил быстрый взгляд на Марка. Тот замялся, потом сказал через мою голову по-гречески:

— Давай скажем ей. Вреда от этого не будет. Она ничего не знает и…

— Она понимает греческий, — резко оборвал его Ламбис.

Марк метнул на меня испуганный и недоверчивый взгляд.

— Да?

— Она говорит по-гречески почти так же хорошо, как ты.

— Неужели?

Я заметила напряжение в его взгляде, словно он поспешно мысленно перебирал все сказанное раньше; на лице его впервые проступила краска.

— Все в порядке, — успокоила я его по-гречески. — Ничего особенного ты не сказал.

— Да уж, — произнес Марк, — поделом мне за грубость. Извини.

— Не страшно. Так ты скажешь мне, где лодка? В конце концов, мало ли что может случиться, вдруг мне самой понадобится помощь. Зная, где вас найти, я буду чувствовать себя спокойнее.

— Ну да, — согласился Марк, — конечно. — И начал объяснять мне, как добраться до яхты от развалин византийской церкви. — А дорогу к церкви ты можешь спросить у кого угодно, для гостьи из Англии вполне естественно пожелать сходить туда на экскурсию. Кажется, я все понятно объяснил? Да? Но надеюсь, тебе не понадобится к нам приходить.

— Да, — ответила я, — все это понятно. Ладно, еще раз до свидания. Всего тебе доброго.

Ламбис пошел первым. В последний раз я мельком глянула на Марка: он сидел, неуклюже привалившись к теплой скале, словно приклеенный к ней, возле него стояла пустая кружка, а на юном лице застыло так старившее его мрачное, тревожное выражение.

ГЛАВА 7

О госпожа, молю вас, не спешите,

Поступков безрассудных не вершите!

Мэтью Арнольд. Меропа

Пока мы спускались и шли через овраг, Ламбис говорил очень мало. Он держался чуть впереди меня, настороженно осматривая каждый потайной уголок, но большую часть времени мы шли довольно быстро — насколько позволяла неровная, ухабистая тропинка. Мы никого не встретили и, пробравшись сквозь заросли молодых дубков, очутились над лимонной рощей даже раньше намеченного времени. Сквозь ветви деревьев я уже могла различить крылья ветряной мельницы и блики солнечного света на речке.

Остановившись на небольшой полянке, залитой солнцем, Ламбис подождал, пока я догоню его. Рядом с тем местом, где он остановился, чуть в стороне от тропинки, находился крохотный придорожный алтарь. Он представлял собой простой деревянный ящик, втиснутый между камнями, с простенькими лампадками, горящими перед ярко раскрашенной иконкой, изображавшей Панагию — деву, которая одновременно являлась Богоматерью и древней богиней Земли. Сбоку стояла бутылка из-под пива, наполненная маслом для лампад. Рядом росли вербена и фиалки.

Ламбис кивнул в сторону зажженных лампад и небольшого букетика цветов, стоявших там же в ржавой банке.

— Дальше иди одна. Сюда могут прийти люди. Нельзя, чтобы меня увидели.

Я попрощалась, еще раз пожелала ему удачи и, расставшись с ним, двинулась сквозь лимонную рощу к солнечной поляне — должна признаться, испытав весьма ощутимое облегчение.

Было около полудня — самое жаркое время суток. Ветерок прекратился; шелковистые головки маков и росшая вдоль тропинки трясунка, необычайно чувствительная к малейшему дуновению ветерка, сейчас даже не шелохнулись. Белые крылья ветряных мельниц обвисли и тоже замерли в неподвижности. В тени падуба, рядом с полуразвалившейся стеной, щипал траву ослик. Мухи гудели над пылью.

Поблизости не было ни души. Наверное, люди сейчас разошлись по домам для полуденной трапезы или же перекусывают прямо в поле, где-нибудь в тени. Я разглядела лишь одного мальчика, лениво развалившегося на солнце, пока его козы пощипывали вику, да еще мужчину, работавшего вдалеке в поле, за густой изгородью из сахарного тростника. Ни тот ни другой даже не подняли глаз, когда я проходила мимо.

Назад Дальше