— Скорее они придут в бешенство, — уныло заметила я.
— Итак, нам осталось договориться лишь об одном.
Мы подошли к церкви и остановились у входа.
— О чем?
— Я уже говорил, что не желаю покидать эти места, не убедившись, что с вами все в порядке.
— Знаю, но что тут поделаешь? Как только я отсюда уйду, тебе придется принять это на веру.
— Я не собираюсь принимать на веру ничего, что связано с твоей безопасностью.
Странно, но на сей раз его холодная решимость и желание принять ответственность на себя ничуть не возмутили меня. Я вдруг ощутила предательски разливающееся тепло где-то в области живота. Я провела рукой по настоящей дорической колонне, нащупала занозистые края дырки, оставленной пулей.
— Не вижу, что тут можно сделать.
— А я, кажется, придумал. Послушайте. Сейчас Ламбис спустится вместе с Николой и проводит ее до полей. Мы с Колином будем ждать тебя, Ламбис, здесь, в церкви. Я… я отдохну до твоего возвращения. Затем мы втроем спустимся к яхте и отчалим от берега. Скоро стемнеет, мы дождемся сумерек, а затем двинемся вдоль побережья, пока не окажемся западнее Агиос-Георгиос. После наступления темноты подплывем ближе и остановимся ненадолго на некотором расстоянии от берега. Море сейчас гладкое, словно зеркало, и, кажется, таковым и останется, благодарение небесам; Ламбис, тебе знакомо побережье к западу от Агиос-Георгиос?
— Самую малость. Как и здесь, там небольшие бухточки у подножия скал. Вблизи деревни бухточки мелкие, с песчаным дном.
— Найдется там укромное местечко, чтобы в случае необходимости причалить?
Ламбис нахмурился, задумавшись.
— Не знаю. Заметил я тут одну бухточку, чуть западнее…
Я вмешалась:
— Думаю, такое местечко найдется. Здесь есть бухточка, которую дети называют Дельфиньей бухтой, — сразу за вторым мысом, если смотреть со стороны деревни. Там скалы выдаются далеко вперед и глубоко; я наблюдала их издалека, что-то вроде невысокого горного кряжа, выдвинутого вперед, словно волнолом. Там должно быть глубоко — дети сказали мне, что с них можно нырять.
Ламбис кивнул.
— Думаю, эту самую бухту я и видел. За вторым мысом к западу от деревни? Да, я заметил это место, когда мы проходили мимо.
— Ты сможешь там причалить, если понадобится? — спросил Марк.
— А огни можно будет включить, когда мыс отделит нас от гостиницы?
— Конечно.
Ламбис кивнул:
— При такой погоде это будет совсем несложно.
— Отлично. — Марк повернулся ко мне. — Как тебе такой вариант? Если сегодня вечером, когда ты туда спустишься, у тебя возникнет хоть малейшее сомнение… какое-то подозрение, ощущение опасности… ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Иными словами, если ты почувствуешь, что вам с Франсис имеет смысл оттуда смываться, и побыстрей, не дожидаясь утра, на этот случай мы будем ждать вас у входа в твою Дельфинью бухту до… скажем, до двух часов ночи. Нет, лучше до полтретьего — так вам наверняка хватит времени. Есть у тебя фонарик? Прекрасно. Так вот, от полуночи до половины третьего ночи мы будем ждать вашего сигнала. Надо нам придумать условный сигнал… скажем, две долгие вспышки, потом две короткие, потом пауза на полминуты, и снова повторить. Мы вам ответим. Идет?
Я улыбнулась ему:
— Весьма банально.
— Ты можешь придумать что-нибудь получше?
— Нет.
— А что будем делать, если бухта окажется полным-полна ночных рыболовов? — поинтересовался Колин.
— Не окажется, — заверила его я. — Там стоят садки, но их опорожняют гораздо раньше. Нет, все чудесно, Марк. Прямо не дождусь.
— Вот это здорово!
В Колине снова взыграла мальчишеская жажда приключений.
Марк расхохотался.
— Вообще-то задумка действительно дурацкая, но лучше ничего не придумаешь — разве что ворваться в Агиос-Георгиос и расшугать всех на многие мили.
— Этого даже не понадобится, — заметила я. — Достаточно будет Марку появиться в этом пиратском одеянии и… Ладно, я пойду. Никого там не видать, сестрица Анна? — обратилась я к Колину, который взобрался на какую-то гнилую подпорку возле наружной стены церкви и снова осматривал окрестности с помощью бинокля Джозефа.
— Ни хрена.
— Тогда я пошла. Господи, только бы успеть в гостиницу к ужину! Иначе как же я оправдаюсь? Да нет, не волнуйтесь, просто скажу, что ходила посмотреть на церковь — Стратос сам мне это советовал, так что он, наверное, будет доволен. Всегда лучше сказать правду.
— Ты мне говорила, — раздался сверху голос Колина, — что будто бы отправилась собирать цветы.
— Боже, ну конечно! Что ж, нагребу одну-две охапки, пока буду спускаться.
— Для начала возьми-ка это… и это… и это… — Колин уже успел сорвать с полдюжины растений из щелей между камнями у себя над головой. — А эта штука, я уверен, жутко редкая.
Потянувшись, он сорвал целый пучок цветов из высокой вертикальной трещины.
— На Франсис эта уйма раритетов, вероятно, произведет глубокое впечатление, — сухо заметил Марк. — Да и на Стратоса тоже.
— А почему нет? Возможно, все они чертовски редко встречаются в Англии.
— В том числе одуванчики? Не забывай, он прожил там двадцать лет, а Тони вообще англичанин.
— Да ладно вам, господа лондонцы. — Колин спрыгнул вниз, нимало не растерявшись. — Ничего они в этом не понимают. Можешь сказать им, что это разновидность, встречающаяся только на Крите и только на высоте двух тысяч футов. А погляди-ка на эту пурпурную штучку, черт возьми, клянусь, ее-то в Кью точно нету! Держи, Никола, — и он вручил мне охапку экзотических растений, — и не забывай, что это «данделиона лэнглиэнсис хирсута» и она жутко редкая.
— Постараюсь не забыть. — Я с благодарностью приняла у него букет, воздержавшись от замечания, что «данделиона лэнглиэнсис» по сути обыкновенная ястребинка. — Большое спасибо. Уверена, что Франсис они очень понравятся.
— Я позвоню тебе в «Астир», — пообещал Марк, — и расскажу, как идут дела. А потом, полагаю, мы увидимся в Афинах?
— Если не встретимся сегодня ночью в Дельфиньей бухте, — весело заметила я. — Пока. До встречи в Афинах. Колин, веди себя хорошо и позаботься о Марке. А обо мне можете не беспокоиться. Со мной все будет в порядке.
— Это были ее знаменательные последние слова, — радостно прокомментировал Колин.
— Заткнись, болван, — сердито оборвал его Марк.
ГЛАВА 17
Опустошив уловок арсеналы
И исчерпав запасы лжи,
Она вдруг поняла, что час настал…
Джон Драйден. Басня об Ифисе и Янте
Ламбис покинул меня возле камней, положенных для перехода через речку, — очень вовремя, как оказалось. Рядом с придорожным алтарем меня поджидал Тони, сидя на камнях в гуще вербены и покуривая.
— Приветствую вас, моя радость. Хорошо погуляли?
— Чудесно. А кузина моя, как я поняла, выдохлась и вернулась к чаю?
— Вернулась. Она, видать, ничуть о вас не беспокоилась, однако я, признаться, собирался пойти поискать вас. По этим горам не стоит гулять в одиночку.
— Да, наверное. — Я присела рядом с ним. — Но я все время шла по тропинке, к тому же, если подняться достаточно высоко, видно море. Право же, я бы не заблудилась.
— Но вы могли подвернуть ногу. Хотите сигарету? Нет? И тогда нам бы пришлось всю ночь вас разыскивать. Вот ужас был бы!
Я засмеялась.
— Да уж. Но нельзя всю жизнь прожить в ожидании худшего. И потом, мне так хотелось увидать ту церквушку.
— Ага, так вот где вы были!
— Да. Мой приятель-датчанин рассказывал мне о ней, а мистер Алексиакис сказал, что ее легко отыскать, если все время придерживаться тропинки, вот я и пошла. Далеко, конечно, но игра стоит свеч, верно?
Тони выпустил кольцо дыма и, грациозно запрокинув голову, наблюдал, как оно расширяется, расплывается и наконец рассеивается в воздухе.
— Откуда мне знать, дорогая, дальше этого места я никуда не ходил. Горы не моя стихия.
— Серьезно? Франсис говорит то же самое. Вообще-то раньше она любила горы, но однажды сломала щиколотку и слегка хромает, так что теперь много по горам не лазает.
Это было правдой.
— Она так и сказала. Это для нее?
— Да.
Я нерешительно взглянула на свои цветы. Мы с Ламбисом, пока спускались, добавили к букету что смогли, но даже при самом лояльном отношении едва ли можно было назвать эту коллекцию достойной восхищения профессионального ботаника. Я намеревалась выдернуть из букета наиболее неподходящие экземпляры, прежде чем доберусь до гостиницы; теперь же мне оставалось лишь надеяться, что Тони не заметит, что большинство жемчужин из моей коллекции растут прямо на деревенской улице.
— Не знаю, правда, понравятся ли они ей. — Я с надеждой подняла на него глаза. — Вы разбираетесь в цветах?
— Ну, розу от лилии я могу отличить, и еще орхидею — от них обеих.
— Я и сама-то не слишком большой знаток. Собирала все подряд, что попадалось на глаза. Вот в птицах я больше понимаю, но Франсис говорит, я и тут не сильна. — Я повертела охапку цветов. — Наверняка большинство из них ничего собой не представляет.
— Для начала, это вот одуванчик. Право же, дорогая…
— А вот и нет, это ястребинка, совсем другое дело. Этот вид называется «лэнглиэнсис хирсута» и растет только выше двух тысяч футов над уровнем моря. Уж это-то я знаю. Франсис просила меня поискать ее.
— Вот как? Что ж, видать, вы не зря провели день. Встретили кого-нибудь наверху?
— Ни души. — Я улыбнулась. — Вы же говорили, что мы выбрали самое подходящее местечко, если нуждаемся в тишине и спокойствии. Там нет ни малейших признаков жизни, если, конечно, не принимать в расчет птиц, да и то я заметила лишь одну серую ворону, парочку степных пустельг и стайку щеглов возле ручья.
Судя по всему, птиц Тони не принимал в расчет. Он поднялся.
— Ну как, отдохнули? Пойдем вниз?
— Боже, неужели вы приходили сюда лишь затем, чтобы встретить меня?
— Хотел прогуляться. Чудесно пахнут лимоны, не правда ли?
Мы вышли из лимонной рощицы и двинулись в обход ноля, на котором стояла мельница. Бросив быстрый взгляд в ее сторону, я заметила, что дверь плотно закрыта, а из скважины не торчит никакого ключа. Я поспешно отвернулась, мозг мой лихорадочно работал. Действительно ли Тони поднялся сюда, чтобы меня встретить и, возможно, выяснить, где я была и что видела; или же он поднимался на мельницу? Известно ли ему, что Колина там больше нет? Если да, подозревает ли он Софью или предположил, что Джозеф увел мальчишку высоко в горы, чтобы заставить замолчать навеки? Возможно даже, что сама Софья во всем ему призналась; ведь он, как и она, возражал против дальнейших убийств. Я украдкой глянула на него. Ни в лице его, ни в манере держаться ничто не выдавало серьезной озабоченности; казалось, он думает лишь о том, как бы не вляпаться в помет мулов, красующийся на тропинке. Ни малейшего намека на то, что он ведет со мной нечто вроде шахматной партии.
Что ж, до сих пор каждый из нас делал те ходы, которые хотел. Если б я могла, то помешала бы ему сделать очередной ход. Я попыталась отвлечь его внимание и указала на росший поблизости падуб.
— Поглядите, там сойка! До чего же милые пташки! Они так робко ведут себя дома, что толком и не рассмотришь их.
— Неужто? — Он едва удостоил ее взглядом. И тут же сделал следующий ход — пешка продвигалась к клетке королевы: — Эти мельницы просто прелесть, вы не находите?
— Да, они чудесные. — Я понадеялась, что замешательство королевы осталось незамеченным. Впрочем, что бы ни было ему известно, я должна разговаривать и вести себя совершенно естественно. И я решилась на экспромт: — Сегодня утром мы там немного поснимали на кинопленку — в полях работали люди, и Франсис сделала несколько удачных кадров с этой мельницей.
— Софья тоже была здесь?
— Сестра мистера Алексиакиса? Да, была. Приятная женщина, правда? Никогда бы не подумала, что она его сестра, — она выглядит настолько старше его.
— Вот вам и разница между сытой жизнью в Сохо и пустыми рыболовными сетями в Агиос-Георгиос. Особенно если ваш муж — рыбак, который не желает рыбачить. Джозеф полагает, что успеха в жизни можно добиться, слоняясь по горам вооруженным до зубов, словно критский разбойник. Нельзя сказать, чтоб в здешних краях не водилось дичи. Однако ежели он принесет раз в месяц куропатку, то уже считает, что внес свою лепту в обеспечение семейного счастья.
Я рассмеялась.
— А я его уже видела? Это он убивает время, за игрой в триктрак в гостинице?
— Нет, не он. Он и сейчас где-нибудь шляется по своим делам. Я думал, вдруг вы его встретили в горах. Потому и спросил. Софья пустила вас внутрь мельницы?
Шах королеве. Значит, и этот отвлекающий маневр не сработал. Но тут я вдруг подумала, что все эти ловушки — плод моего больного воображения, сознания своей причастности к этому делу. У Тони же нет никаких оснований заподозрить, что мне вообще что-то известно. И вопросы мне он задает лишь потому, что действительно хочет это выяснить.
Значит, Софья ничего ему не сказала. На мгновение меня охватило смятение — что ответить? Потом я вдруг решилась. Что ж, придется Софье самой себя защитить. В конце концов, мое дело — позаботиться о своей команде, а значит, и о себе лично. Для Тони и Стратоса сейчас будет мало проку узнать, что Колин исчез. Им до него не добраться. Софье все равно когда-нибудь придется с ними объясниться. А пока что я должна позаботиться о себе и о Франсис. Чтобы не возбудить подозрений, лучше говорить правду.
Я нагнулась, чтобы сорвать ирис, получив таким образом желанное мгновение передышки. Потом выпрямилась и засунула цветок в свою охапку.
— Внутрь мельницы? Ну да, пустила. Ужасно любезно с ее стороны — по-моему, она очень спешила, однако все нам показала, и Франсис даже засняла на пленку внутреннее убранство мельницы. Удачные, должно быть, кадры получились. Нам чертовски повезло, что мы ее повстречали, — я ведь даже не знала, чья это мельница, и она, наверное, обычно заперта?
— Да, — ответил Тони. Его светлые глаза не выражали ничего, кроме сдержанного интереса. — Значит, вы все там осмотрели? Здорово. Жернова и все такое прочее?
— О да. Софья показала Франсис, как они работают.
— А-а, — отозвался Тони.
Он бросил сигарету на пыльную тропинку и раздавил ее каблуком. Потом улыбнулся мне — Тони, которому было наплевать, прикончили Колина на рассвете или нет; Тони, равнодушный прохожий, сторонний наблюдатель; гроссмейстер, получающий удовольствие от партии, в ходе которой у меня вспотели ладони от усилий казаться естественной.
— Что ж, моя прелесть, — беззаботно заметил он. — Я рад, что вы удачно провели день. А вот и мостик, теперь уже недолго идти. У вас как раз хватит времени, чтобы переодеться к ужину, а на ужин у нас осьминог, и вы найдете его изумительным, если вам по вкусу резина с приправой.
Значит, партия закончена. Словно гора свалилась с моих плеч, и я тут же повеселела.
— Ничего не имею против, но это, конечно же, не главное блюдо? Ох, Тони, как же я проголодалась!
— Я же снабдил вас обеих двойными порциями ленча.
— Да, конечно, и я почти все съела, а объедки оставила птичкам. Если бы вы дали мне меньшую порцию, я бы свалилась уже часа два назад. Полагаю, пустая бутылка вам не нужна?
— Нет. Надеюсь, вы убрали ее с глаз долой? Местные божества обижаются, — вкрадчиво продолжал он, — если на виду валяются разные неподходящие предметы.
— Не волнуйтесь, я запрятала ее под камнями, после того как истратила остатки вина на положенные возлияния.
— Положенные возлияния?
— Ну да. Во-первых, для Зевса — он все-таки здесь родился. А потом, лично от себя, для прядильщиц лунного света.
— Кого-кого?!
— Для прядильщиц лунного света. Это три девушки, которые каждый месяц наматывают на свои веретена лунный свет, чтобы в конце месяца наступила абсолютно безлунная ночь. В противоположность полнолунию — или, как еще говорят, ночи охотника, — эта ночь для тех живых существ, на которых охотятся… вроде куропаток Джозефа.