– Я обещал вам сорок дней и ночей своего времени, сир! – твердил Тибо.
– Как бы то ни было, вам придется остаться. Если вы не подчинитесь, я сровняю с землей ваши замки в Шампани.
– Вы встретите достойное сопротивление, сир, если попытаетесь это сделать.
– Изменники будут наказаны!
Тибо ответил на это заявление высокомерной усмешкой, что обозлило Людовика больше, чем дерзкие высказывания вассала.
– Советую обдумывать свои слова и поступки. В противном случае вас ждут великие несчастья.
Сказав это, король проследовал дальше.
Новость быстро распространилась по лагерю. Тибо готовился к отъезду. Филипп Лохматый принялся увещевать его:
– Ты совершаешь величайшую глупость. Еретики долго не продержатся, и, если ты покинешь нас сейчас, король станет твоим злейшим врагом на всю жизнь.
– Я отслужил положенный срок. Почему я должен оставаться?
– Потому что, если все последуют твоему примеру, король проиграет.
– Невелик выигрыш – жалкий Авиньон!
– Будь благоразумен, Тибо!
– Я устал от этой осады. Я обещал королю сорок дней и ночей и присягу свою не нарушил.
– Потом ты пожалеешь, что так поступил.
– Ты только о своем брате и печешься, Филипп.
– А разве ты сам не родственник королю?
– Он редко об этом вспоминает.
Другие тоже приходили его уговаривать, указывая на нелепость и даже на изменнический характер его намерений. Некоторые открыто выражали ему свое презрение. Тибо был удивлен количеством тех, кто поддерживал короля, хотя всем надоела затянувшаяся осада и в умах крепло убеждение, что осаждающие находятся в гораздо более плачевном положении, чем осажденные.
Тибо осознал, что большинство настроено против него. Он понимал, что когда-нибудь король все же овладеет Авиньоном, что его уход ему припомнится и что он наживет себе врага в лице короля, способного доставить Тибо немало неприятностей. Но противиться охватившему его желанию досадить Людовику он не мог.
Людовик недостоин Бланш, и Тибо жаждал занять его место на любовном ложе. Он никогда не будет счастлив с другой женщиной, поэтому посвятил всего себя служению этой безумной идее. Людовик не затратил ни малейших усилий для завоевания Бланш – он получил ее в собственность только потому, что был наследником престола. Какая вопиющая несправедливость! А он, Тибо Шампанский, будет сражаться за Бланш, сражаться с Людовиком!
Такое отчаянное и безрассудное решение противоречило его беспечной натуре и инстинкту самосохранения. И все же он лез на рожон, будучи не в состоянии ничего с собой поделать.
Уже в сумерках он собрал своих рыцарей и приготовился покинуть лагерь.
– Ты еще пожалеешь об этом! – напутствовал его рассерженный Филипп Юперель.
– Я рассчитался с долгами и перед Людовиком чист.
– Ты дурак! – сказал Филипп.
– Зато ты умник и преданный братец, – усмехнулся Тибо. – Кто скажет, как дорого обойдется мне мое дезертирство и как дешево оценят твою верность? Адью, Лохматый! Не сомневаюсь, что мы очень скоро встретимся вновь.
Затем Тибо пришпорил коня и во главе своего отряда направился в Шампань.
– Изменник! – вскричал Людовик. – Как я еще терпел возле себя этого жирного мерзавца? Только ради его песенок. Некоторые мне даже нравились. Трубадур он, безусловно, хороший. Как вы считаете, Блуа, Бурбон, Юперель, другие последуют за ним?
Филипп Юперель заявил с уверенностью, что у короля достаточно сторонников, чтобы общими усилиями овладеть Авиньоном.
– Не сомневаюсь. Но мне не по душе, когда кто-то меня покидает.
– Тибо слишком тучен, чтобы хорошо сражаться, – сказал Бурбон. – Пером он владеет искуснее, чем копьем.
– Перо тоже может стать оружием, – задумчиво произнес Людовик. Ему было совестно признаться себе, что злосчастные стишки, воспевающие Бланш, подогревали его ненависть к их автору.
Как он и опасался, поведение Тибо усилило брожение в лагере, увеличило число недовольных. Защитники Авиньона отлично подготовились к отражению любых атак. Тем, кто стоял возле его стен, город стал казаться вообще неприступной твердыней. Никакая армия не в силах его взять.
Здоровье Людовика вновь ухудшилось, и друзья взирали на него со всевозрастающей тревогой. Все чаще возникали разговоры о том, что лучше было бы снять осаду и махнуть рукой на Авиньон.
Настал август, а с ним началась такая жара, что все вокруг плавилось. Солдаты заявляли, что еще никогда солнце не пекло так нещадно. Дизентерия свирепствовала, о больных и умирающих некому было позаботиться.
– Кажется, нашего Луи скоро постигнет та же участь, если мы не уберемся из этих проклятых мест, – сказал Филипп Лохматый.
Бурбон придерживался мнения, что Людовик ни за что не отступит.
– Может, Тибо оказался умнее нас, – предположил граф Блуа, – во всяком случае, он избежал многих напастей.
– Он заплатит за свой подлый поступок сполна, – заявил верный Филипп.
По прошествии нескольких дней после этого обмена мнениями среди приближенных короля комендант осажденной крепости прислал гонца к Его Величеству.
Город готов сдаться, так как исчерпаны все ресурсы для сопротивления. Это была победа, но купленная дорогой ценой!
Людовик не имел желания впускать солдат в захваченный город, чтобы они там грабили, насиловали и убивали, хотя это и полагалось по обычаям того времени. Он не мог не испытывать уважения к столь стойким и мужественным людям, какими были защитники города. Поэтому король объявил, что готов пощадить население, хотя сознавал, что если город, стоивший ему таких больших потерь в людях, в деньгах и вооружении, не понесет наказания, то это будет расценено как проявление непростительной слабости с его стороны.
Исходя из этих соображений, он приказал снести до основания крепостные стены и наложил на жителей контрибуцию.
Труды его по взятию Авиньона хотя и неожиданно, но благополучно завершились. Он мог наконец-то вернуться в Париж.
Бланш уже заждалась его. В ее умиротворяющих объятиях он найдет успокоение. Как он нуждался в этом!
Итак, он отправился в путь.
Город сдался в конце августа, но ему пришлось еще многое улаживать, и выступил Людовик только в последних числах октября. Он испытывал смертельную усталость, и после дня, проведенного в седле, ему требовался день отдыха.
По прибытии в замок Мотленсьер он без сил упал на постель, а наутро, собираясь встать и продолжить путь, уже не смог этого сделать.
– Увы, друзья, – сказал он. – Боюсь, что нам придется задержаться здесь.
Бланш велела привести к ней всех пятерых сыновей. Изабелла была еще слишком мала и оставалась в детской, где вскоре другая малышка или малыш составит ей компанию.
– Ваш папа возвращается домой, – сообщила королева детям. – И мы должны встретить его и приветствовать. Это доставит ему столько же радости, сколько и одержанная им победа.
Юный Луи поинтересовался:
– А что будет с жителями Авиньона, миледи?
Бланш глянула на него пристально. В голосе его чувствовалось сострадание, и она задавалась вопросом, что побудило сына обеспокоиться прежде всего судьбой побежденных.
– Ваш отец лучше нас знает, как с ними поступить.
– Он отрубит им руки, – сказал Роберт, – … или ноги. Или выколет всем глаза.
– Наш папа так не сделает, – заявил Луи.
– Он накажет их обязательно, – настаивал Роберт.
– Виноваты их вожди, – справедливо заметил Луи. – Вот кого надо наказать. Правда, миледи?
– Когда ваш папа вернется, – сказала Бланш, – вы можете у него спросить, что сталось с жителями Авиньона. И наверняка, услышите что все было сделано по справедливости.
– А наш отец все делает по справедливости? – спросил неугомонный Роберт.
– Ваш отец всегда поступает так, как советует ему Господь, – ответила Бланш.
– А если Господь молчит? Как быть тогда? – заволновался Луи.
– Господу не обязательно говорить вслух. Он своей Божьей волей направляет нас. Ты это поймешь, когда станешь королем, но это будет еще через много лет. Сперва ты научишься у своего отца, как править государством.
Бланш с детьми выехала навстречу Людовику. Как она гордилась ими, когда они гарцевали рядом с нею на своих пони! Как прекрасно, что они все вместе встретят отца и поздравят его с победой при Авиньоне! Она была счастлива, что испытаниям пришел конец. Одно время она боялась, что осаду придется снять и это будет плохо и для Франции, и для Людовика.
На подъезде к замку Мотленсьер она настояла, чтобы юный Луи со своей свитой выехал вперед и, таким образом, первым увидел и приветствовал отца.
Мальчуган рвался сделать это. В двенадцать лет он уже обладал горделивой осанкой и душой, жаждущей подвигов. Точеное личико и сияющее золото длинных шелковистых волос привлекали к нему всеобщее внимание. Серьезность и чувство собственного достоинства сочетались в его характере с мягкостью обращения к тем, кто ниже его по рангу.
Бланш не считала обидным для короля, что из двух Людовиков младший выглядит более по-королевски. Людовик сам на это неоднократно обращал внимание.
Мальчик чуть опередил свиту, сгорая от нетерпения увидеть отца. Он заметил группу всадников, выехавших из замка.
Он натянул поводья и крикнул:
– Где мой отец? Я здесь, чтобы приветствовать его!
– Милорд, – обратился к нему возглавляющий группу всадник, – где королева?
– Она немного отстала. Я поскакал вперед. Она так хотела.
– Не возвратитесь ли вы к ней и не попросите ли как можно скорее прибыть в замок?
– Но мой отец…
– Будет хорошо, если вы с матерью поторопитесь.
Луи повернул лошадку и поскакал обратно.
Когда Бланш увидела возвращающегося сына, ее пронзил ужас. Она пришпорила лошадь и во весь опор помчалась к замку.
Там ее ждал Филипп Юперель. На глазах у него были слезы, и она обо всем догадалась, прежде чем он сказал:
– Миледи! Король умер. Да здравствует Людовик Девятый!
Бланш теперь заправляла всем, ведь новому королю было всего двенадцать лет. И хоть он и обладал недюжинными способностями, но по сути был еще ребенок.
Она должна была скрывать в глубине души свое горе. Для оплакивания умершего не хватало времени. Ночью она мучительно размышляла над разрешением дневных проблем, а поутру перед ней возникали новые…
Ей было даже некогда подумать о юном Луи. Позже она найдет с маленьким королем взаимопонимание. И даже вспоминать о Людовике ей было некогда. А ведь они счастливо прожили столько лет. Как ее родители, они жили душа в душу, но теперь ей надо думать о будущем. Когда умирает король и оставляет незрелого наследника, всегда возникает опасность.
Король умер, да здравствует король!
Это древний ритуальный клич, но новый король еще не существует, он лишь тень скончавшегося отца, пока он не коронован.
Скорбеть об умершем она могла только в тиши и одиночестве, но хлопоты о скорейшей коронации сына целиком захватили ее.
Ей придется руководить маленьким королем, подыскивать ему советников, на которых можно положиться. А где они? Друзья покойного короля? Они были друзьями взрослого человека, а не мальчугана. Захотят ли они склонить перед ним головы и преданно служить ему?
От Филиппа Лохматого и графа Блуа Бланш узнала все о последних днях Людовика. Он изнурил себя, осаждая Авиньон. Он презрел собственную слабость и болезнь, исполняя священный долг крестоносца. Не надо тревожиться о его душе. Она уже пребывает на небесах.
– А я никогда и не боялась того, что он попадет в адское пекло! – не выдержала Бланш и зашлась криком. – Он был слишком хорош для этого грязного мира!
Мужчины разом склонили головы и произнесли хором:
– Аминь!
– За его душу нечего беспокоиться, – продолжала Бланш. – Ему хорошо… там, на небесах. Давайте прислушаемся к тому, о чем он просит нас оттуда. У нас новый король – Людовик Девятый. Он замечательный мальчик, но… еще мальчик. Согласны ли вы, владетельные сеньоры, короновать его немедленно?
Все выразили свое согласие.
– Тогда рассмотрим вместе, как это сделать.
Филипп Лохматый мягко возразил:
– Не стоит ли вам отдохнуть пару дней, прежде чем мы все обсудим? Потеря любимого супруга – такая трагедия для вас…
Бланш одарила его истинно женской улыбкой.
– Вы мужчины – вам и решать. Я пробуду в двухдневном трауре.
Она уединилась в своих покоях, предалась горю, но непрестанно посылала верных служанок разузнать – о чем совещаются мужчины – друзья покойного короля. А в промежутках между докладами пронырливых прислужниц она мысленно восклицала: «О, милый Луи, мой добрый, ласковый супруг!.. Как мне тебя не хватает! Как я хочу услышать твой голос с небес, твой совет… и увидеть тебя».
Вернувшаяся после шпионской миссии служанка застала госпожу сидящей на кровати с глазами, полными слез.
Она отерла ей мокрые щеки платочком.
– Миледи, чем я могу вам помочь?
– Только тем, что дашь мне меч, а я проткну им себя.
– Не говорите такие ужасные вещи, миледи!
– Это не ужасно и не так уж неразумно, – тряхнула головой Бланш. – Мне хочется поскорее лечь в ту же могилу, где нашел успокоение Людовик. Я ему посвятила всю жизнь, мы были всегда вместе – и в горе, и в радости. Ты хоть понимаешь, что это такое, бедное дитя?
Молодая служанка сама залилась слезами.
– Когда мы видели вас вместе с королем, всегда любовались вами. Какая вы прекрасная пара!
– Значит, и ты заметила это? Как я могу жить без него!
– У нас теперь новый король, миледи! Не вы первая, кто лишается мужа-короля и направляет на путь истинный маленького сына.
– О ком ты говоришь?
– Я слышала об Изабелле Английской, – призналась девчонка испуганно.
– Об этой шлюхе?! Что о ней говорят?
– Ничего хорошего. И еще о том, что вы оказались в подобном положении…
Бланш вновь обрела способность повелевать.
– Скажи, чтобы ко мне привели нашего короля.
Служанка, удивленная внезапной переменой в настроении госпожи, метнулась за дверь.
Луи явился тотчас же и припал с рыданиями к ногам матери.
– Мой возлюбленный сын, – сказала Бланш, лаская его светлые локоны, на которые упал луч солнца из узкого замкового окошка. – Ты потерял лучшего из отцов, а я – лучшего из мужей. Мы должны вместе как-то справиться с этой потерей. Но не забыть о нем…
– Нет, миледи. Я всегда буду хранить память о нем.
– Его кончина принесла горе мне, его вдове, но сделала тебя королем. Будь достоин его памяти, сын.
– Я буду таким. Я не совершу ничего, за что отцу было бы стыдно там, на небесах.
– Да благословит тебя Господь!
Они провели несколько минут в молчании.
Это были последние минуты, когда они были неразрывны – мать и сын. Потом наступят худшие времена – так думала Бланш.
Ей было суждено показать свое истинное лицо, выпустить на свет Божий всю вулканическую лаву, что годами копилась в ее душе.
КОЗНИ ИЗАБЕЛЛЫ
Шесть лет супружества не охладили страсть Хьюго Лузиньяна к своей чертовке-жене, наоборот, он распалялся все больше. Он позволил ей руководить собою во всех мелочах. Она управляла хозяйством и принимала судьбоносные решения, весьма опасные и грозившие ему смертью.
Он ничего не предпринимал без ее одобрения. В качестве вознаграждения Хьюго получал сказочное наслаждение в постели. Ему было известно, что подобными ласками она одаривала и многих других мужчин, но он не верил слухам. Он убеждал себя, что Изабелла любит и любила всегда только его одного.
Изабелле нечего было сетовать на свою судьбу. Она теперь жила в родном своем Ангулеме, где каждая тропинка и роща напоминала ей о безоблачном детстве. Рождающиеся от Лузиньяна дети не доставляли ей беспокойств – разве только беременность мешала ей какое-то время заниматься с ним любовью. Она была плодоносна, как умело выращенная и тщательно ухоженная яблоня.