— У тебя на лице всё было написано, что тут замечать…
Чай дымился, а я вытирал сахар, с тоской поглядывая на полупустую раковину. Дело в том, что дома посуду мыл я — и тратил на это порой кучу времени, потому что мама питалась семь или восемь раз этими своими маленькими порциями, а контейнеры спихивала целыми кучами. Папа за губку не брался по причине фатальной рукожопости. Думаю, останься он один, у него в раковине завелись бы крокодилы.
Так что я был кухонным негром лет так с пятнадцати и автоматически брал на себя всякое такое дерьмо, где бы ни находился.
Данька, похоже, пользовался одной тарелкой целую неделю и бросал в раковине до следующего раза. Благодать, да и только, никаких хлопот.
Мысль мне пришлось остановить, потому что Новиков встал, подошел в упор и положил руку на столешницу, слегка прижав меня с одной стороны.
— А ты следишь?
— Тебя опасно выпускать из поля зрения, — говорил я, по большей части о том, что творилось прямо сейчас. — Только отвернулся, уже…
— Пожалуйста, не будь таким хорошим, ладно? — Данька перебил меня. — А то влюблюсь и что мы будем делать?
— А что влюбленные обычно делают? — ляпнул я, потянувшись за кружкой.
Новиков поймал мою руку на полпути. На этот раз — крепко, с усилием. Перевернул так, чтобы подцепить пальцы своими и потянул к лицу.
Я замер, до боли сжав челюсти. Запутавшийся в сотне, а может и в тысяче противоречий — то ли да, то ли нет, то ли а-ха-ха-продолжай, то ли прекрати, то ли отпусти, сука, то ли не останавливайся, умоляю…
Столкнувшись со мной взглядом, Данька осторожно, на самой грани ощущений, тронул пальцы губами. Не поцеловал — просто прикоснулся.
— А кто говорил про твои чувства?
И тут же отпустил, отступил на шаг, отвернулся. Открыл дверь — лобок Люцифера, Ритусечка-сан вразвалочку запёрлась на кухню, осмотрела меня скептически-придирчиво и скрылась под столом, мол, фэ, опять этот моржовый хрен.
А я стоял и слегка покачивался. Нахлынуло. Нахлынуло и пришибло.
— Дань, я тебе нравлюсь?
— Хуясе, прозрение.
— Я серьёзно.
— А тебе обязательно подтверждение с подписью? И штампом? Само собой, ты мне нравишься.
— Я говорю про другое «нравишься».
— А где же «ты-чё-пидар-что-ле»? — он прислонился поясницей к подоконнику, сложив руки на груди.
— Ты не пидар, — отбил я. — Ты встречался с девушками, поэтому точно не.
— Лэ-логика.
— Да ответь ты!
— Хотел бы я, к примеру, завалить тебя в койку и кувыркать там до потери сознания? Или засосать так, чтоб ты потерял ориентацию в пространстве?
— Ну!
— Да не знаю я!
Маргарита выползла из своего убежища на шум, чем моментально свела напряжение на нет — ссориться или повышать голос в её присутствии было сравнимо с попыткой сунуть гвоздь в розетку, и мы были близки к тому, чтобы отхватить разряд.
— Не знаю… — прошептал Данька. — Я не интересуюсь парнями. Мне всё это вообще было побоку до твоего появления. Я никогда не влюблялся в людей своего пола, я не знаю, как это должно происходить. Если мне, к примеру, хочется к тебе прикоснуться или тебе помочь, разве это означает, что я влюблен?
Ответа у меня не нашлось. Я тоже не знал. Несмотря на то, что читал всякую ересь, даже какие-то статьи о гомосексуальности, и постоянно напарывался на эту тему.
Я не знал.
— Но что-то же творится в твоей голове, так? — я вернулся к оперированию фактами, решив отложить панику на потом.
— А в твоей?
— Бывает. Всё потому, что я…
И всё. Мысль закончилась. Я вернулся к своей чашке, быстро отхлебнул, стараясь не обжечься.
— Просто скажи: да или нет. Запрети. Или согласись. Реши что-нибудь, чтобы не кидало из стороны в сторону.
— Я не могу. Давай не сейчас, ага? Я не понимаю себя, так что не могу.
Даня тихо застонал, сел на корточки. Маргарита начала вылизывать ему лицо, обрадованная доступностью оного до усрачки.
— Возьми себе псевдоним «Пытка». Охуенно же. Пытка Константин Андреевич.
— Только если ты станешь по паспорту Мудак Даниил Егорович.
— А что, тебе мало того, что я и без паспорта мудак?
— Я бы ещё татуху набил на щеке и майку с принтом сделал.
— Знаешь, я что угодно сделаю, если ты иногда будешь мять мою ногу, — он титаническим усилием уложил Риту в положение «мертва» и, наконец, снова посмотрел на меня. — Будь ты демоном, я бы душу заложил.
— Как будто в нашем королевстве демонов не хватает! — я кивнул на Риту. — Всё, я пошёл. С массажем буду помогать, мне не трудно.
— Мы с малышкой тебя проводим, — он жестом заставил её встать. — Спасибо вам ещё раз, доктор Тесаков. Пусть вы ранили моё сердце, но вы спасли меня от мучений этой ночью.
Хотя очень хотелось, я на это не ответил. Просто потому, что разговор снова свернет не туда.
Забежав в вагон метро и в ответ на сложенные сердечком руки показывая Даньке средний палец, я вспомнил, что хотел расспросить о семье Новиковых поподробнее.
Ну, думаю, у меня ещё появится такой шанс. А пока — мне надо подумать.
Очень хорошенько подумать.
========== 6 - Удачная проверка ==========
Комментарий к 6 - Удачная проверка
В тексте упоминаются слова песни:
Кипелов - Пророк
В субботу я проснулся от воплей.
Нехотя выкарабкался из постели, нацепил первые попавшиеся футболку и шорты и, расчесав гнездо на голове, двинулся на шум.
Мать с отцом развели на кухне политический спор, чем довели попугая до истерики. Ньютон, мамин жако, бегал туда-сюда по жердочке, хлопая крыльями и генерируя больше звука, чем турбина реактивного самолета.
Папа сидел за столом. Склонившись над тарелкой с яичницей, он пилил маму взглядом, пока та вертелась возле окна. Они ожесточенно спорили и так увлеклись, что умудрялись не замечать ньютоновской арии.
Достав из шкафа банку с арахисом, я сунул пару орешков сквозь прутья. Ньютон перестал орать, как потерпевший и, косясь хитрым светлым глазом, аккуратно взял протянутое лапой.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Ага, — хмыкнул я. — Почти угадал.
— Нью-нью, — возразил жако, поддев орешек клювом.
— Доброе утро, Костя, — первой меня заметила мама. — Поедешь с нами в торговый центр?
Она улыбнулась, закручивая длинные шелковые волосы в шишку и скрепляя их крабом. Папа на горизонте активно показывал отделение головы от тела посредством ребра ладони, что помогло мне принять решение в считанные секунды.
— Не, — я включил чайник. — Я бы ещё поспал. Вы меня разбудили.
— Мать совсем попутала, — недовольно буркнул папа.
— Андрей! — рявкнула она так, что у меня заложило уши. — Ещё слово, и я тебе усы сбрею!
— Ох уж эти запрещенные приемы, — подмигнув мне, он вернулся к завтраку. — Ань, иди собирайся, я пока сгоняю заправлюсь и буду ждать внизу.
— Вы скоро? — поинтересовался я.
— Скорее всего да, мне нужно в мебельный, — ответила мама.
— Ясно, — я спер несколько орешков из банки и, подхватив кружку с чаем, поплелся назад в комнату.
Думаю, с семьей мне повезло.
Мои родители были представителями среднего класса и увлеченными фанатами своего дела, а точнее — фанатами роскошных отпусков, на которые требовались воистину заоблачные суммы. Порой доходило до абсурда: они могли копить на поездку два или три года, чтобы потратить всё накопленное за неделю. Но я не вмешивался — пока меня никто не трогал, всё шло своим чередом.
Больше всего радовало отсутствие очевидного лидера. Наша семья не делилась на королей и подданных, в доме царило равноправие, баланс и демократия.
Как раз из равноправия росли корни постоянных споров — мои родные жарили друг друга в битвах доказательств круглыми сутками. Так часто, что это превратилось в повседневный ритуал. Если они не спорили о чем-нибудь, то находились слишком далеко, отвлекались на еду или на просмотр новостей.
Отец работал в сфере продаж, так что наглости ему было не занимать, и, думаю, характером я пошел в него. Что касается отношений между нами, то мама всегда держалась немножко «по ту сторону берега», а мы с папой сходились во мнениях и дипломатично поддерживали друг друга в тех вопросах, в которых они не могли найти золотую середину.
Но в споры я не лез, даже если чаще соглашался с сильной стороной семьи, а потому являлся наблюдателем и судьей, которому периодически перепадало последнее слово. Например, в выборе цвета обоев в зал.
Они меня любили, но никогда не сюсюкались по причине тотальной загруженности, и потому предоставляли свободу почти во всем — выбирать себе хобби, друзей, сферу интересов, девушек. Контроль держали лишь на двух фронтах: в вопросах выбора одежды правила мама, в вопросах денежных ресурсов — папа.
У моей матери была страшная аллергия на безвкусицу. Она просто на дух не выносила глупые вещицы, которые так любил Даня — поэтому её стараниями мой гардероб содержал вещи приглушенных тонов, в разных вариациях черного, белого, темно-синего, серого и прочих унылых оттенков. Яркие вещи у нас были практически запрещены, так что штуки вроде подаренной первой девчонкой ярко-желтой футболки с вызывающей надписью на пузе мне приходилось прятать с усердием наркодилера.
Нет, я не бунтовал против системы и не пытался противиться модному терроризму — у меня никогда не болела голова на тему, да и привык, с детства-то. Но её несгибаемость меня забавляла до сих пор, притом настолько, что иногда доходило до открытой провокации.
К примеру, как-то раз я притащил шапку адского фиолетового цвета, с помпоном и косичками до пупка, доставшуюся мне даром от одной подруги. Напялил её на себя и, радостно вылетев из комнаты навстречу вернувшейся с фотосессии матери, приготовился слушать.
«Сними это дерьмо немедленно, а то жопу надеру так, что кожа слезет, ты, неблагодарная личинка»! — орала она, переходя на ультрачастоты.
Короче, от шапочки я избавлялся, как от трупа — выносил в черном пакете и под покровом ночи.
Отец же был человеком практично-лаконичным, довольно сдержанным, но с убийственным чувством юмора, который я называл не иначе, как космический. А всё потому, что он говорил так, что понять в чем соль подъеба было элементарно, но никогда никого открыто не оскорблял.
— Выкинь мусор, — как-то попросила мама, тыкая пальцем в дисплей мультиварки.
— Пошли, сын, — серьезно кивнул батя, вытащив меня из анналов интернета.
— Куда? — не понял я, прослушав разговор и приняв его серьезное лицо за чистую монету. Даже из-за стола встал.
— Внимательность, — заметил папа и улыбнулся так, что пятно съехало в лучинки глаз. — Интернет делает из охотников несчастных жертв. Я начинаю бояться за человечество. Вот так уведет кто-нибудь парня под венец — не заметит же.
— Чё-ё-ё-ё? — всё еще недоумевал я.
— Этот мусор нам ещё пригодится, Андрей, — рассмеялась мама. — Еще два курса, и он сам себя отсюда вынесет. Я про этот.
И указала на свежезавязанный узелком пакет.
Короче, своеобразные у меня были родители.
Тема семьи захватила мою голову целиком и безраздельно. Я думал о Даньке и о том, что хочу знать подробности. Если честно, я хотел знать всё. Хотел убедиться, что этот человек тот, за кого себя выдает, потому что он нравился мне весь, целиком и полностью. Но ведь даже у него должны быть минусы. Настоящие, отвратительные человеческие слабости?
Я хотел увидеть их, прежде чем дать себе ответ на вопрос, хочу ли чего-то большего. Некрасивая была мысль, но возникла она не на пустом месте — из страха неудачи. Я страшно боялся всё разрушить. И был уверен, что из-за моей придирчивости всё пойдет по пизде.
Шанс проверить Даньку на терпение представился довольно скоро — в воскресенье.
Я притащился к нему без разрешения и самым жестоким образом вытащил из кровати в восемь утра. Он открыл дверь лохматый, в одних семейниках в шотландскую клетку, офигевший и, сонными глазами осмотрев мою хмурую физиономию, без вопросов пропустил в коридор.
— Что случилось? — спросил он.
— Хрень, — признался я.
С меня не капало — лилось, поскольку выскочил я в первом, что попало под руку, а этим предметом оказалось пальто без капюшона.
— Проблема даже внимания твоего не стоит, если честно, — прошептал я, прислонившись спиной к стене и забыв даже о Рите. — Сам не знаю, зачем пришел.
— Ты весь промок, — вздохнул он. — Я пойду умоюсь, а ты пока раздевайся. Потом всё расскажешь.
И скрылся в глубине квартиры.
Рита вышла из дальней комнаты, процокала по полу, облапала пристальным взглядом мою истекающую дождевой водой фигуру и, чудо чудное, ушла обратно досыпать.
Через полчаса я сидел в спальне Новикова, на сложенном диване, сгорбившись над чашкой горячего чая и с накинутым на голову полотенцем.
— Рассказывай, — сказал Даня, подъехав ко мне на своем шикарном кожаном кресле на колесиках.
— Я с отцом поругался, — начал я, сделав крупный глоток и отставив чашку от греха подальше. — Мама сказала, что нашла врача, который готов взяться за моё лицо. Но обмолвилась, что придется подписать соглашение о том, что какими бы ни были последствия, я отказываюсь от претензий. Я спросил, какие последствия он пророчит. Потеря зрения, воспаление нерва при неудачной операции или неправильном уходе… в принципе, то же самое, что я слышал у тех врачей, которые отказались.
— Ты согласился? — я ожидал услышать насмешку, но Данька слушал очень внимательно и спокойно.
— Отец запретил. Он очень редко бывает так категоричен — вышел из себя, когда я начал спорить. Сказал, что не позволит лечь под лазер, даже если это возможно. И что случиться может что угодно, и вообще… мы вспылили.
Данька положил ладони на мою голову и осторожно начал двигать полотенце туда-сюда, подсушивая волосы. Я почувствовал себя маленьким ребенком, только что вернувшимся из детского садика.
Было приятно.
— Если бы я мог что-то решать, я бы тоже был против, — сказал он. — Это действительно настолько важно, что ты готов рисковать?
— Я не могу просто забыть об этом. Извини, что поднял так рано, ага? Просто не знал, куда себя деть. Скоро пойду…
— Так, стоп.
Отодвинув стул, Даня двинулся к компьютерному столу и залез в ящики. Достал что-то — я не смог увидеть с такого расстояния. И ушел.
Когда он вернулся, я мигом забыл о печали. Да вообще обо всём.
С левой стороны под глазом Данька маркером нарисовал небольшой хуец.
— Меня зовут Константин Тесаков, — грустно забормотал он, усевшись обратно в кресло и пригладив челку на бок. — Я очень зависим от мнения окружающих.
— Вот же говнюк, а, — заржал я.
— Понимаете, доктор, у меня на лице хуй, — трагично вещал Данька, чуть сутулясь в моей манере. — Люди думают, что я забор. Это очень мешает мне жить.
Напрочь игнорируя мой истерический смех, Даня продолжил вживаться в роль, заламывать руки и изображать нечто среднее между Пьеро и грустным клоуном.
— Только вот я чертовски офигенный, — признался он. — Я умный, веселый, обаятельный и заботливый. Я просто душечка. Но хуй определенно всё портит.
— Значит, к черту его, Костенька, — просипел я.
— Но ведь тогда я перестану быть собой. И совсем без минусов стану заносчивым засранцем.
— Так хуй тебе мешает или нет?
— А мы про который хуй сейчас говорим?
Меня разорвало. Я сдерживался, правда пытался, но не выдержал — захлебываясь смехом, сполз с дивана и уткнулся в колени лицом.
— Сука ты, — выдавил я. — В депрессию впасть не дал, а так хотелось.
— Что мне сделать, чтобы окончательно выбить из тебя эту дурь, а?
Я прислушался. Никаких признаков Риты не уловил, что очень странно. Походу, она тоже спала подольше в выходные.
Данька встал, начал вертеться-кружиться, якобы изображая меня, чем-то одухотворенного. Навертелся так, что свалился на пол и растянулся на ковре звездочкой.
— Я придумал. Я отвоюю у тебя пятно, как территорию. Когда оно не будет тебе принадлежать, всё наладится.
— Варвар.
Даня отскребся от пола, сел передо мной на корточки. Я попытался стереть хуй с его щеки, но весь — не смог. Яички были расположены слишком близко к глазу.
— Жаль, я не знаю твоего отца лично. Я бы пожал ему руку, потому что не хочу, чтобы ты менялся. Эгоистично не хочу.