- Ну, чего вы стоите? - сказал Кобчик. - Мало вам будет славы, если вы убьете человека в таком состоянии.
Ванвейлен изумился и поскорей отошел.
Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не сомневался, что вся проделка с кречетом принадлежала Арфарре от начала и до конца. Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о правильности его политических взглядов. А какие слухи распускают о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то, что говорят!
Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали, рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам воспользовался веществом раза три, для кое-каких высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, - одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли, проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли ему вносить потребные Даттаму изменения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит.
И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье Арфарре, и что проклятый реформатор выманил у Даттама отказ от монополии ни за что ни про что!
Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был неприятно возбужден, - кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока, или иметь женщину...
- Господин Даттам!
Даттам оглянулся.
Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, - дядя короля, граф Най Енот, один из чистокровных представителей местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, - особенно с тех пор, как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил обратно своего посланца - с обрубленными ушами и словами о том, что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые, всякому мужичью из империи.
- Это что же такое делается, - спросил Най, - вы видели, господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того, что он ездил по небесам, он ездил точно на той кобыле, которая у меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал...
- Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, - закричал Даттам, - мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы!
Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила ему в голову.
- Гм, - проговорил Най, - однако мой домашний шаман не решится под такое дело сгубить мою лучшую кобылу...
Даттам сухо сказал:
- Вы дождетесь того, что он не только вашу кобылу сгубит, вы дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам.
Най безмерно удивился:
- Значит, вы с ним не заодно? - спросил он.
Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная.
- Я, - сказал Най, - все думаю о тех серебряных рудниках, - пожалуй, их стоит сдать вам в аренду.
Даттам молчал.
- Пожалуй, их стоит подарить вам, - сказал Най.
Даттам усмехнулся и промолвил:
- Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на земле, мои люди не станут в это вмешиваться.
Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре:
- Даттам и граф Най беседовали между собой! - выпалил он.
- О чем?
- Я не знаю, - потупился мальчик, - я заметил их из двора, они стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам.
Арфарра погладил мальчика по голове.
- А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, - дружны между собой или лаются?
- Лаются, - сказал Неревен, - а почему вы спрашиваете, учитель?
- Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе, пугая гибелью другого. А если они враждуют, то лучше оставить их на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга.
Неревен наморщил лобик:
- Тогда, пожалуй, они дружны между собой, - сказал он.
- Иди, поговори с ними, - сказал Арфарра.
- А о чем?
- Да ни о чем. Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о чем, и он сам начнет говорить о самом важном, - промолвил Арфарра.
Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец сидел у огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и дружинниками, жадно жевали баранину, завернутую в лепешки, и смеялись.
Неревен подошел к костру.
- А кто это такой тощий? - спросили справа по-аломски.
- А это раб королевского чародея.
Неревен возразил:
- В ойкумене нет рабов, я не раб, я - ученик.
- А почему кольцо рабье на руке?
У варваров железные кольца на левой руке были у рабов, и послушники храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что учителю приятно, когда не нарушают традиции, и не снимал кольца.
- Да дайте вы ему поесть, - сказал нежно один из королевских конюхов. - Хозяин его, что ли, совсем не кормит.
Неревен прислушивался. Конюх возбужденно рассказывал, как сегодня Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу:
- Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и полетел в небо...
Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал, не про то, что было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах. И даже в зале он, судя по всему, не был. Потому что если бы он сам видел рисунки, он бы говорил не "конь бежал быстро", а "восьминогий конь". И не "конь обернулся птицей, а "с одной стороны то был конь, а с другой - птица".
Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена. Тот слушал рассказчика. Лицо - как протухшего угря съел.
- А вы, господин, чего видели? - тихо спросил он.
- Ничего, - буркнул Ванвейлен.
- Ну, хоть небо-то видели? Какое оно?
- Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес....
Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает наяву, что небо черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за черная душа увидит черное небо во сне?
- Правильно, сударь, говорите, - заметил сбоку пожилой лучник. - На небо лазить - это и деревенский колдун умеет. А королевский советник... У нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так Арфарра велел принести соломы, помолился, набрал в рот воды, попрыскал на солому, и к утру было сорок тысяч штук.
- Эка врет! - сказал кто-то и засмеялся.
Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный дружинник. Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх ворота висело ожерелье из человечьих зубов: не один зуб, где-нибудь в укромном месте, а прямо как воротник. Шлем дружинник привесил на шнурках через плечо, и защитные пластины и гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы у него были совсем короткие. Раньше аломы стригли волосы, только если убьют кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали, как раньше.
- Я сам был в Шаддуне, - обиженно сказал дружинник, - и никакого колдовства там не было. Просто королю донесли, что советник похваляется: могу, мол, за одну ночь добыть двадцать тысяч стрел. Король призвал советника и говорит ему: "Так добудь!" Тот на это: "Дайте мне соломенные тюки и лодки на целую ночь". Хорошо, дали ему и то и другое. Так что он сделал? Обвязал борта лодок тюками, вывел их на середину реки, прямо напротив вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь была темная и спокойная, в лагере герцога решили, что королевские войска переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали солому стрелами, как репьями... Но где же тут колдовство?
- А погода нужная по-твоему, сама собой сделалась? - насмешливо возразили скептику. - Сама собой и каша не варится...
- Все равно - чародей...
- Махнул мечом - и сшиб герцогский замок...
- Скачет на железной лошади...
- Ну и что? У короля Ятуна тоже железная лошадь была: так вынули затычку и убили....
- Давайте я расскажу, - вмешался Неревен.
А Неревен многое мог рассказать!
Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на его отца имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали ночи.
Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял листок бумаги и одним движением кисти изобразил на нем тигра. Махнул рукавом - тигр ожил и спрыгнул с листа. Хозяин было бросился на него с мечом, но Арфарра засмеялся и остановил его: путники устали, хотят спать и часовых ставить не будут: пусть их охраняет этот тигр.
Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда кончилась. Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и бросил ее в землю. Пальма выросла быстро, немного не до небес, расцвела и созрела ячменными лепешками.
- Ой, как мы наелись! - сказал Неревен, грустно вздохнув (лепешки тогда пахли домом, - в точности как мать пекла, далеким домом за стеклянными горами). - Взять-то с собой ничего было нельзя, как на поминках.
- Да, запастись нельзя, - засмеялся кто-то сзади. - И продать тоже нельзя. Так?
Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел неприязненно, как жрец на зерно, нетронутое священным хомяком, расстройство в мироздании. Торговец полез за пазуху и достал оттуда золотой ишевик. Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал: если здесь человек держит золотой в руках, то его слушают так, словно он казенный указ читает.
- Вот, - сказал Ванвейлен, - я, к примеру, крестьянин. Я беру золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею ячмень, собираю урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к примеру, я пекарь. Покупаю зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю его в печь, пеку лепешки. Продаю их, получаю четыре золотых. Или, к примеру, я торговец. Я знаю, что вскоре будет большая ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой страх и риск по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых.
Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало шесть, и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не просто превратилось в лепешку. Оно обросло плугом, бороной, мельницей, печью, повозкой, дорогой, ярмаркой, договорами и обменами.
Среди всех этих вещей лепешка - самое неважное. Ее съедаешь, а мельницы и договора остаются. Так вот, положим, волшебник может вырастить лепешку из ничего. Но ведь она и останется ничем. Ее съешь, - и не останется ни мельницы, ни договора, и общество, которое верит в волшебную лепешку, никогда не разбогатеет. Оно никогда не сможет получить из одного золотого - шесть золотых. Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом деле заколдовано общество. Волшебство размножается слухами, а деньги нет.
Торговец оглянулся на слушателей. Те морщили лбы, стараясь понять ошибку в рассуждениях.
Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена.
- Я, конечно, не учитель, - сказал он.
Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету. Заровнял ямку, пошептал, разрыл - вышло два золотых.
Зрители заволновались.
Неревен накрыл золотые платком, сдернул его - их стало четыре.
Зрители зашептались.
Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но если учесть, что случайностей в мире не бывает, - то, наверное, за этим их Парчовый Старец и послал. Ведь варвары мыслить связно не умели. Их убеждала не истинность слов, а ложность фактов.
"Торговец! - думал Неревен. - Тоже мне, труженик! Сулит молоко, продает сыворотку... Если он купил за четыре монеты, а сбыл за шесть - то откуда ему взять недостающие две, не надув покупателя?"
Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть.
- Заберите, - сказал Неревен.
Ванвейлен замотал головой.
- Это - твое...
- Зачем, - удивился Неревен. - Люди меняют на деньги то, чего у них нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу лепешки?
Монеты в конце концов расхватали лучники. Не без опаски: с одной стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой стороны, - кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет.