Тут подошел певец, и все стали слушать песню.
Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть торговец считает себя тружеником - всякие установления бывают у варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ УРОЖАЙ И ПОКУПАЛ СЕМЕНА? В ойкумене государство выдает семена и сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а урожай отбирают сеньоры, - но ни государство, ни крестьянин, ни сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время великих несчастий. Что ж, в этой стране - каждый день по несчастью?
А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о чем-то... Великий Вей, никак о налогах на шерсть!
Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен обернулся: это был Бредшо.
- Привет, - сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз. - Вы мне, помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду вмешиваться. А сами чего делаете?
- Я ни во что не вмешивался, - сказал Ванвейлен. - Я старался завоевать расположение Арфарры.
- А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу.
И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец.
Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок, украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням, от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел вверх, словно лист в аэродинамической трубе, - экий стал проворный!
Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами влезть на небоскреб.
А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и увидел, далеко под собой, залу Ста Полей.
- Сегодняшнее представление, - сказал Бредшо, - проходило по сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и набил всякими ходами. Он все спланировал заранее - и мангусту вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь, лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие царапины.
- Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так устроены. Он мне сам сказал, что кречет - его душа, а мангуста - душа Арфарры!
- Чушь собачья! Арфарра сам знает, что все решат, что кречета выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог! Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу? Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во дворце построил, чем тайные ходы!
- Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо канализации, а аборигенам нельзя? - осведомился Ванвейлен.
- Тише!
По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его имя - эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко, по-мальчишески.
- Господин эконом! Господин эконом!
Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник Арфарры - Неревен.
- Ты чего кричишь, постреленок, - напустился на него Шавия.
- Ах, господин эконом, - я только хотел спросить вас об одной вещи.
- Ну?
- А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные ноги?
Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча, покатился вниз. "Ну, все, подумал Ванвейлен, - сейчас этот дурак поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить его тихонечко на полчасика".
Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене. Что-то скрипнуло, - эконом подобрал фонарь и сгинул в камне.
Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую песенку.
- Вот еще одна твоя заслуга, - ядовито сказал Бредшо. - Кто хотел запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что нам теперь делать? Слушать шуточки пацана?
- Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, - сказал задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, - так он его сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек.
Помолчал и добавил:
- Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А ты?
- Останусь здесь, - сказал Бредшо. Видишь ли, эти ходы есть и во дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, - так сказать, карту либеральных намерений Арфарры.
Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден длинный, узкий рубец у подбородка.
В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой - красивый обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как душа истекает из него желтой змейкой.
- Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, сказал Кукушонок, - а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал улыбку совсем неуверенной.
- Остролист был очень хороший меч, - продолжал Марбод, - но однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед смертью, и удача ушла от меня.
Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка. Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в клинке. Посередине шел желобок для стока крови.
- Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте там с восходом первой луны и белого куренка принесите.
Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого внимания.
Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого приказал их до утра не беспокоить.
Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый - без узлов и букв, - просто белая стальная чешуйка.
"А Марбод Ятун не так глуп, - думал Неревен. - Ведь он пришел мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел... И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским советником..."
Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял один из гиблых цветков: так и есть - в чашечке, свернувшись, дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного сорта, в сущности, - то же самое дерево.
Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман, сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне лет сорок назад - но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.
6
Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
В городе в этот день королевский декрет запретил работу, трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы, лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде.
- А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день, - сказал один мастер другому.
Тот ответил:
- Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если бы строили дворец государыни Касии!
Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле, - вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами.
Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии, подошел к Ванвейлену и сказал:
- Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна?
- Что ты врешь! - сказала его жена.
- А вот и не вру, - сказал мастер, - а в каждую стрелу пишу свое имя.
- Что ты врешь! - повторила женщина. - Настоящий Ятун без образа и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб сегодня кровяной идол, бог сеньоров.
Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы и согласился:
- Можно и так...
Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было.
А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых.
Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Подземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, - то он располагал великолепным know-how для производства чудес, к которым был, по-видимому, неравнодушен.
Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, - того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, - думал Бредшо. - Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов со сверхдальних рейсов, и если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет... Досада сделала торговца храбрым...
Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны.
Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала.
- Надо быть очень плохим колдуном, - сказал Марбод, поднимаясь, чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи.
Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину.