Он крепко зажмурил глаза, будто надеялся, что непроницаемая пелена, сквозь которую он пробирался на ощупь вот уже третьи сутки, наконец развеется и всё прояснится. Но этого не произошло. Этого не произошло!
Бейли глубоко вздохнул. Ему стало неловко за себя. Расхныкался перед холодной бесчувственной машиной, которая только и могла, что молча пялиться на него.
— Ладно, не обращайте внимания, — хрипло сказал он. — Так почему всё-таки космониты уходят?
— Наш проект завершен. Мы убеждены, что Земля начнёт колонизацию.
— Выходит, вы превратились в оптимистов?
Сыщик сделал первую успокаивающую затяжку и почувствовал, что постепенно начинает овладевать собой.
— Да. Мы, жители Космотауна, уже долгое время пытаемся изменить Землю, меняя её экономику. Мы пытались внедрить здесь свою собственную C/Fe-культуру. Правительство вашей планеты, а также правительства различных Городов сотрудничали с нами, подчиняясь необходимости. И всё же за эти двадцать пять лет мы ничего не сумели добиться. Чем больше мы прилагали усилий, тем сильнее становилось движение медиевистов.
— Всё это мне известно, — заметил Бейли и тут же подумал: «Бесполезно. Он всё равно будет рассказывать всё по порядку. Его не остановишь. Вот чертова машина!»
… Тем временем Р.Дэниел продолжал:
— Именно доктор Сартон первым предложил коренным образом изменить нашу тактику и создал новую теорию, по которой мы должны были найти среди населения Земли людей, желавших того же, что и мы, или способных увлечься нашими идеями. Всячески поддерживая их, мы могли бы добиться того, что новое движение разрасталось бы изнутри, а не насаждалось извне. Главная трудность заключалась в том, чтобы отыскать таких людей. Вы сами, Элайдж, стали объектом интересного эксперимента.
— Я? Я? Как так? — удивился Бейли.
— Мы были рады, что комиссар порекомендовал именно вас. Судя по вашему психическому профилю, мы поняли, что вы подходящий субъект. Цереброанализ, которому я вас подверг при нашей первой встрече, подтвердил наше суждение. Вы человек практического склада ума, Элайдж. Вы не предаётесь ностальгическим мечтаниям о прошлом Земли, хотя и проявляете к нему здоровый интерес. С другой стороны, вас не назовешь слепым сторонником современной городской культуры. Мы думаем, что люди, подобные вам, могли бы снова повести землян к звёздам. В этом и заключается одна из причин того, что доктор Фастольф хотел встретиться с вами вчера утром.
Надо сказать, ваша практичность доведена до крайности. Вы отказываетесь понимать, что фанатическое служение идеалу, даже ошибочному идеалу, может заставить человека совершать поступки, на которые в обычных условиях он абсолютно не способен. Например, пересечь ночью открытое пространство, чтобы уничтожить того, кто, по его мнению, является злейшим врагом его дела. Поэтому мы не были слишком удивлены, когда вы так упорно и дерзко пытались доказать фальсификацию убийства. В каком-то смысле это подтвердило, что вы как раз тот человек, который и нужен для нашего эксперимента.
— Какого эксперимента, чёрт возьми?
Бейли стукнул кулаком по столу.
— Эксперимента, цель которого заключалась в том, чтобы Убедить вас, будто колонизация разрешит проблемы Земли.
— Что ж, должен признаться, вы убедили меня.
— Да, но под воздействием соответствующего наркотика.
Зубы Бейли разжались, и он на лету поймал выпавшую изо рта трубку. Перед ним снова возникла сцена в куполе Фастольфа. Вот он с трудом приходит в себя от шока, вызванного тем, что Р.Дэниел оказался в конце концов роботом; вот гладкие пальцы Р.Дэниела оттягивают кожу на его руке; вот тёмным пятном проступает сквозь его кожу и затем исчезает гипокапсула.
— Что было в гипокапсуле? — спросил он прерывающимся голосом.
— Ничего страшного, Элайдж. Слабый наркотик, предназначенный лишь для усиления восприимчивости вашего мозга.
— Потому-то я и принимал на веру всё, что мне говорили. Так получается?
— Не совсем. Вы отказывались верить тому, что было чуждо образу вашего мышления. В сущности, результаты эксперимента оказались разочаровывающими. Доктор Фастольф надеялся, что вы станете фанатичным сторонником нашей идеи. Вместо этого вы выражали лишь отдаленное одобрение, не больше. Мешал ваш практичный ум. Это заставило нас прийти к выводу, что единственная наша надежда — это романтически настроенные люди, но, к сожалению, почти все романтики участвуют в медиевистском движении или симпатизируют ему.
Бейли почувствовал невольную гордость за себя, он радовался своему упрямству и был счастлив, что разочаровал их. Пусть экспериментируют на ком-нибудь другом.
Он не без злорадства усмехнулся:
— И вот теперь вы отступились и решили отправиться восвояси?
— Нет, это не так. Я только что сказал, что мы убеждены в том, что Земля начнёт колонизацию. И именно вы вселили в нас эту уверенность.
— Я? Каким образом?
— Вы говорили с Фрэнсисом Клаусарром о преимуществах колонизации. Насколько я могу судить, вы говорили с увлечением. Эксперимент над вами помог добиться хотя бы этого. И церебральные характеристики Клаусарра изменились. Очень незначительно, конечно, но изменились.
— Вы хотите сказать, что я убедил его в своей правоте? Не верю.
— Нет, убежденность так легко не приходит. Но церебральные изменения определённо показали, что ум медиевистов открыт для такого убеждения. Затем я сам провёл ещё один эксперимент. Когда мы возвращались из Йист-тауна, я пытался по его церебральным изменениям догадаться о том, что между вами произошло, и подал ему идею о школе для эмигрантов в качестве способа обеспечения будущего его детей. Он отверг эту мысль, но и на этот раз его ментальное поле изменилось, и мне стало совершенно ясно, что я избрал правильный метод убеждения. — Немного помолчав, Дэниел заговорил снова: — То, что вы называете медиевизмом, есть не что иное, как стремление к новому. Оно обращено к Земле; это естественно: она близко, и у неё есть великое прошлое. Нечто подобное представляет собой и видение новых миров, и оно легко может увлечь романтически настроенную натуру. Возьмите Клаусарра, для которого оказалось достаточно всего лишь одной беседы с вами.
Так что, как видите, космониты, сами не зная того, уже достигли успеха. Скорее всего землян раздражают не наши идеи, а мы сами. Из-за нас романтические настроения на Земле оформились в идеологию медиевизма, а сами романтики объединились в организацию. В конце концов, именно медиевисты хотят разрушить установившиеся традиции, а не городские власти, больше всех заинтересованные в сохранении существующего порядка. Если мы сейчас свернём Космотаун, то больше не будем раздражать медиевистов своим затянувшимся присутствием, и они не успеют окончательно замкнуться на своих идеях на Земле, и только на Земле. Мы оставим после себя несколько подобных мне роботов, которые вместе с сочувствующими землянами, такими, как вы, смогут создать школы для тех, кто отправится осваивать новые миры, и медиевист со временем отвернётся от Земли. Ему понадобятся роботы, и он либо получит их от нас, либо построит свои собственные. Он создаст культуру
И тут Бейли прорвало. Он заговорил охрипшим от внезапно охватившего его отчаяния голосом:
— А что будет со мной? Комиссар немедленно прекратит расследование убийства доктора Сартона, если этого захочет Космотаун. Но расследование по делу Р.Сэмми обязательно будет продолжено, поскольку речь идёт о коррупции внутри департамента. Тот, кто всё это устроил, в любой момент появится в департаменте с кучей улик против меня. Я это знаю. Всё было подстроено нарочно. Меня деклассифицируют, Дэниел. А что будет с Джесси? Её заклеймят как преступницу. И ещё Бентли…
— Не думайте, Элайдж, — перебил его Р.Дэниел, — что я не понимаю, в каком положении вы оказались. Но во имя блага всего человечества приходится мириться с личными невзгодами. У доктора Сартона остались жена, двое детей, родители, многочисленные друзья. Все они скорбят о его смерти и будут опечалены тем, что его убийца остался безнаказанным.
— В таком случае почему не остаться и не найти его?
— В этом больше нет необходимости.
— Тогда признайтесь, что всё расследование с самого начала было лишь предлогом для изучения нас в экстремальных условиях, — с горечью сказал Бейли. — Вам всегда было наплевать на то, кто убил доктора Сартона.
— Нам бы хотелось узнать, — холодно возразил Р.Дэниел, — но мы никогда не сомневались насчёт того, что важнее: отдельный человек или человечество. Продолжение расследования в настоящее время привело бы к нарушению создавшегося положения дел, которое мы находим удовлетворительным. Мы не можем предугадать, какой вред могли бы причинить наши действия.
— Вы хотите сказать, что убийцей может оказаться какой-нибудь выдающийся медиевист, а в данный момент космониты не хотят делать ничего, что может вызвать враждебность со стороны их новых друзей?
— Я бы так не сказал, но в ваших словах есть доля правды.
— Куда подевалась ваша цепь справедливости, Дэниел? Разве это справедливость?
— Существуют различные степени справедливости, Элайдж. Когда меньшая не совместима с большей, она должна уступить.
Казалось, будто ум Бейли кружил вокруг непробиваемой логики позитронного мозга Р.Дэниела, стараясь найти в нём хоть одну лазейку, хоть какое-нибудь слабое место.
— А разве вам самому не любопытно, Дэниел? Вы назвали себя детективом. Знаете ли вы, что это такое? Понимаете ли вы, что расследование — это больше чем просто работа? Это вызов. Столкновение твоего разума с разумом преступника. Борьба интеллектов. Разве вы можете покинуть поле сражения и признать себя побежденным?
— Конечно, если продолжение не служит стоящей цели.
— И вам не будет жалко? Не будет интересно? Разве у вас не возникнет чувство разочарования? Неудовлетворенного любопытства?
С самого начала у Бейли ещё была небольшая надежда, что ему удастся уговорить робота, но, пока он говорил, она совсем ослабла. Слово «любопытство», произнесенное им второй раз, вызвало в памяти его собственные слова, сказанные Фрэнсису Клаусарру четыре часа назад. Тогда он достаточно хорошо знал те качества, которые отличают человека от машины. И любопытство, конечно же, было одним из них. Любому полуторамесячному котенку знакомо это чувство, но разве может быть любопытной машина, пусть даже очень похожая на человека?
Р.Дэниел эхом отозвался на мысли Бейли:
— Что вы подразумеваете под любопытством?
Бейли постарался представить это понятие в наилучшем свете:
— Любопытством мы называем желание расширить свои знания.
— Во мне существует такое желание, когда расширение знаний необходимо для выполнения полученной задачи.
— Да, — с сарказмом проговорил Бейли, — когда, например, вы расспрашиваете о контактных линзах Бентли, чтобы побольше разузнать о своеобразных нравах землян.
— Именно, — подтвердил Р.Дэниел, совершенно не почувствовав сарказма в словах Бейли. — Однако бесцельное расширение знаний, что, я думаю, вы в действительности и подразумеваете под словом «любопытство», является лишь проявлением неэффективности. А я сконструирован так, чтобы избегать неэффективных действий.
Вот тут-то к Элайджу Бейли и пришла та одна долгожданная фраза, которой ему так недоставало. Окутывавшая его непроницаемая пелена задрожала и рассеялась, и постепенно всё начало проясняться.
Пока Р.Дэниел говорил, рот Бейли открылся, да так и остался в этом положении. У него не могла сразу же сложиться полная, ясная картина всего происшедшего. Так не бывает. Где-то глубоко в своем подсознании он восстанавливал её, восстанавливал тщательно, не упуская ни одной детали, но всё время наталкивался на одно-единственное противоречие. Одно противоречие, которое не обойдешь и от которого не отмахнешься. Пока оно существовало, выстроенная им версия оставалась похороненной под его мыслями, недосягаемой для его сознательного анализа.
Но вот последняя недостающая деталь стала на своё место; противоречие исчезло; разгадка наконец найдена.
Наступившее просветление, казалось, придало Бейли новые силы. По крайней мере, он неожиданно понял, в чём должна заключаться слабость Р.Дэниела, слабость любой думающей машины. Он с надеждой подумал: «Эта штуковина должна понимать всё буквально».
— Значит, проект космонитов завершается сегодня, а с ним прекращается и расследование убийства доктора Сартона. Верно? — спросил Бейли.
— Таково решение наших людей в Космотауне, — спокойно согласился Р.Дэниел.
— Но сегодняшний день ещё не закончился. — Бейли посмотрел на часы. — До полуночи ещё полтора часа.
Р.Дэниел ничего на это не ответил. Казалось, он над чем-то задумался.
— Значит, до полуночи проект остаётся в силе, — заторопился Бейли. — Вы мой напарник, и расследование продолжается. — В спешке он говорил так, будто отбивал телеграмму. — Давайте действовать как прежде. Позвольте мне работать. Вашим это не повредит. Это им только поможет. Даю слово. Если, по-вашему, я начну делать что-то не то, остановите меня. Я прошу лишь полтора часа.
— Всё, что вы сказали, верно, — ответил наконец робот. — Сегодняшний день ещё не закончился. Я не подумал об этом, коллега Элайдж.
Итак, Бейли снова стал «коллегой Элайджем». Он усмехнулся и спросил:
— Когда я был в Космотауне, доктор Фастольф, кажется, упомянул о фильме, заснятом на месте преступления?
— Да, упомянул, — подтвердил Р.Дэниел.
— Вы можете достать копию?
— Да, коллега Элайдж.
— Я имею в виду, сейчас. Немедленно!
— Через десять минут, если я смогу воспользоваться передатчиком департамента.
Меньше чем через десять минут Бейли пристально разглядывал маленький алюминиевый кубик, который держал в дрожащих руках. Внутри его в определённом атомарном рисунке отпечатались слабые сигналы, переданные из Космотауна.
И в этот момент в дверях появился комиссар Джулиус Эндерби. Он увидел Бейли, и выражение беспокойства на его круглом лице уступило место крайнему негодованию.
— Послушайте, Лайдж, вы тратите на еду чёрт знает сколько времени.
— Я ужасно устал, комиссар. Прошу прошения, если я задержал вас.
— Я бы ничего не имел против, но… Лучше пройдёмте в мой кабинет.
Бейли бросил быстрый взгляд на Р.Дэниела, но тот отвернулся. Все вместе они вышли из буфета.
Джулиус Эндерби тяжелой поступью ходил взад-вперёд перед своим столом. Бейли, сам едва сохранявший внешнее спокойствие, наблюдал за ним, время от времени поглядывая на часы. Было двадцать два часа сорок пять минут.
Комиссар сдвинул очки на лоб и потёр глаза, оставив вокруг них красные пятна. Затем опустил очки и, быстро моргая, уставился из-под них на Бейли.
— Лайдж, — внезапно сказал он, — когда вы были на Уильямсбургской силовой станции в последний раз?
— Вчера, после того как ушёл из департамента. Примерно в шесть вечера или немного позднее.
Комиссар покачал головой.
— Почему вы не сообщили об этом?
— Я как раз собирался это сделать.