Вот голода он совсем не чувствует. Ну, если только горбушку и баночку сгущённого молока, этой пайки ему бы хватило надолго. И ещё не забыть набрать воды, непременно набрать воды. Вон там, у бани, валяется коричневая пластиковая бутылка, большая и толстая. Он наберет в неё воду, и ему хватит надолго, дня два он точно продержится. А через два дня, если… Если всё будет благополучно, он будет в таких глухих местах… Хорошо бы выйти к какой-то избушке в лесу, каик это называется: зимовье? заимка? Там могут быть какие-то припасы, а рядом речка или озеро, только бы не солёное. Нет, не надо соленого… Но тут ещё один, из тех, что жил в нем, злой и неприятный, раздражённо осадил: всё планы строишь? всё мечтаешь? И пришлось замолчать, на споры с самим собой сил точно не было. А женщина всё не выходила и не выходила. Куда она подевалась? Смыла сама себя водой?
Она вышла, когда беглец был готов выпрыгнуть из кустов и, отшвыривая всё на своём пути, искать воду. Где она там у них: в бочке, бачке, ведре, корыте, лохани, ушате, перечислял в ярости обезумевший человек. Его сдерживали только остатки — нет, не разума, какой к чёрту разум! — а инстинкта, того, что иногда нас бережёт. И когда между ветками смородины увидел, как открылась дверь, как женщина, встав на пороге, и медленно, пуговица за пуговицей застёгивает халат, гневно задышал: «Иди домой! Немедленно иди домой! Там тебя ждут! Иди, слышишь!» Но вымытая в бане дама никуда не торопилась и всё стояла и стояла на пороге, и халат её был до того красен, что, казалось, она объята пламенем. О! Если бы он мог, то и сам испепелил бы её взглядом! И нисколечко не пожалел!
Но вот она, медлительная, как черепаха, ничего не подозревая о его намерениях, прошлась к берёзам, повесила на верёвку мокрое полотенце и только потом, мурлыкая себе под нос, пошла по тропинке. Пошла к дому. Наконец-то! Мужчин в доме точно нет. Насколько он знает, в деревнях супружеские пары моются вместе. Ну да, он большой знаток деревенских нравов! Может, этот мужик просто занят и скоро подъедет на мотоцикле или на машине и, пропахший бензином, пойдёт в баню мыться. Придёт хозяин, а там посторонний сидит… Но он ведь быстро, туда и обратно! Только напьётся воды, наберет в бутылку — и всё! Он успеет!
Успеет? А если его обнаружат? И начнут обыскивать, обязательно начнут… Как он не додумался до этого раньше! Надо немедленно спрятать паспорт, прямо здесь, в кирпичах. И, перевернувшись на левый бок, беглец с трудом вытащил из тесного кармана джинсов документ и, отсчитав несколько кирпичей от земли, втиснул документ в узкую щель. Красноватая оболочка паспорта почти сливалась со старыми кирпичами. Как он будет его доставать? Ничего, достанет! Если до этого дойдёт…
А что делать с сумкой, не тащить же её в баню? Нет, нельзя. Если его обнаружат, он может сказать, мол, зашёл воды попить, а с сумкой это будет выглядеть как вторжение. Господи, да и без сумки — незаконное вторжение. И что теперь? Чёрт с ней, с сумкой, он оставит её у кирпичей, и все дела. Нет, всё-таки заболевает и уже не понимает, это галлюцинации, или он действительно слышатся звуки музыки. Откуда эта томная мелодия? Кто-то включил магнитофон, или это телевизор? Наверное, особа в красном зашла в дом, теперь сидит, чай пьёт, звуками наслаждается. Всё, хватит! Он рее переждал мельтешение этих толстых теток, стоит ли переслушивать? Кстати, а где та, вторая? Может он что-то пропустил, и она давно в доме? Разумеется, и вторая и третья, и десятая — все в доме…
И, наконец, решившись, он ползком переместился к бане и толкнул дверь кулаком, она не поддалась, и двумя руками не получилось. Надо посильней двинуть эту чёртову дверь, но чем? Рядом была поленница, но тогда нужно встать, нет, он не будет этого делать. И, перевернувшись на спину, толкнул дверь ногами, и она тут же распахнулась и стукнулась с грохотом о стену. Или показалось? Нет, не показалось, где-то рядом залаяла собака, её поддержали другие, такие же чуткие, и в других дворах…
Пришлось замереть: собачий хор набирал силу, и солировал голос собаки с его двора. Почему он так решил, и сам не знал, но уже хорошо то, что собака себя обнаружила, и впредь он будет осторожнее. Сколько бы продолжался собачий концерт, неизвестно, но тут какой-то мужской голос что-то выкрикнул, потом гикнул, и лай стих, будто ансамбль только и ждал этой команды. И лишь одна продолжала подтявкивать, но скоро в одиночестве сбилась и затихла. Но откуда взялся мужчина? Он что, живет в этом доме, или в том, что рядом, мелькнула у беглеца вялая мысль и тут же отлетела. Он перевалился в долгожданное тепло бани и, свалившись в изнеможении на пол в предбаннике, больно стукнулся спиной о лавку. Боль и приковала его к деревянным плахам, и не давала двинуть ни рукой, ни ногой. Вода была рядом, но сил дотянуться до бачка уже не осталось.
И бог его знает, сколько бы он так лежал, только в чувство его привёл короткий женский вскрик. И, подняв тяжёлые веки, он увидел перед собой большое красное пятно, оно заполняло всё пространство. У него что, голодный обморок? Пришлось снова закрыть глаза и подождать, само пройдёт. Но и женщина, всматриваясь в лицо незнакомца, пыталась понять, каким ветром в баню занесло мужика. Она, уже настроившись скоротать вечер у телевизора, вспомнила, и совсем некстати, что забыла погасить керосиновую лампу. И уже, было, решила: ну, и фиг с ней, прогорит — и ладно! Но через несколько минут какое-то неясное беспокойство заставило сбросить ноги с диванчика и побежать к бане, а то вдруг, и правда, мышь пробежит, сбросит с полки лампу и… Она и открытую дверь баньки сначала не заметила, так была занята сюжетом с лампой, керосином и мышкой…
И, только переступив порог, в неярком свете той самой керосиновой лампы увидела на полу человеческое тело, оно, вытянувшись, перегораживало весь предбанник. Вот тебе и мышка! Это потом женщина, смеясь, будет рассказывать, как увидела на полу деревенской бани того самого… Представляете? Вот прямо так и лежал… А страшный был! Ну, прямо, как чучелка какой! Вот не поверите, а совсем ничего не соображал. Я его спрашиваю: мол, кто такой, а он мычал только, слова сказать не мог…
А в тот вечер женщина сама испугалась и, прикрыв рот рукой, вскрикнула. Незнакомец не отозвался, так и лежал с закрытыми глазами. Эээ! — толкнула она ногой фигуру. Человек застонал и зашевелился, пытаясь приподняться. Кто такой? Откуда? На местного пьяницу не похож… Так ведь и беглец, придя в себя, застонал от досады: определённо, эта особа его достала! Но если это другая, а не та, что бегала туда-сюда от бани к дому и обратно, он ведь чётко видел только филейные части… Теперь же в полутьме что там, на лице — не разобрать, но чувствуется и испуг, и брезгливость. И брезгливости было больше, она же видит, он, лежащий, не может ей угрожать. Надо успокоить, сказать: не бойтесь! Он дёрнулся и открыл рот, но из горла вырывались лишь отдельные звуки. И женщина, не дождавшись от незнакомца внятности, рассердилась: что там бормочет этот забулдыга, и тут же пошла в наступление.
— Нет, ты кто такой? — наклонилась она над телом, шаря рукой возле двери: где-то тут должен быть черенок от лопаты, коим иногда подпирали дверь.
— Мо…жж… вды? — прохрипел незнакомец.
— Да кто ты? Как ты сюда… Ты что это тут разлёгся? — осмелев, крикнула женщина. Она так и не обнаружила черенок, зато берёзовый веник был рядом.
— Пи…ть, — выговорил незнакомец, пытаясь сесть.
— Да пей! — разрешила хозяйка. — Ты кто? — повторила она уже тише, наблюдая, как чужак елозит рукой, пытаясь дотянуться до алюминиевого ковшика на лавке. И тогда, переступив через вытянутые ноги, она зачерпнула из бака и подала ему воды. Незнакомец пил с такой жадностью, что было ясно: мужик, должно быть, с глубокого похмелья. Но как она ни раздувала ноздри, как ни принюхивалась, но кроме крепкого запаха пота ничего не доносилось, а уж запах перегара она бы учуяла и за несколько метров.
А незнакомец, выдув целый ковшик, стал на колени и, обняв бак с водой, сам зачерпнул из кадки теплую мутноватую воду. Он зачерпывал ещё несколько раз и всё пил и пил, постанывая и захлёбываясь, и вода текла по груди, а он всё не мог напиться. Наконец, прижав к груди ковшик и часто дыша, откинулся на стену. Теперь он испытывал сложные чувства: и неловкости, и равнодушия, и удовлетворённости — напился! И ему было всё равно, что подумает о нем женщина. Нет, не всё равно! Он сейчас отдышится, сейчас, сейчас… И попытается убедить её, большую и красную: он не опасен. Нет, конечно, опасен, но он не задержится, ну, если только до утра, а потом уйдёт. Ну, не может он идти, совсем нет сил, а тут ещё ночь на дворе… Жаль, вид у него неавантажный, а то бы уговорил не поднимать шума.
О, если бы беглец знал, насколько этот вид был неавантажным: в пыли с ног до головы, с мелким сором, застрявшим в щетине, с чёрным ртом и в очках в разводах — ещё то пугало!
Но женщина, кажется, и не собирается кричать и созывать народ. Она выжидательно и требовательно смотрела на незваного гостя, и он почему-то не казался ей опасным.
— Ну, ты даёшь! Заблудился, что ли? — уже чуть сочувственнее спрашивала она.
— За…за…заблудился, — с готовностью подтвердил незнакомец. — Mo…можно снять комнату на ночь… только на одну ночь… я заплачу… у меня есть деньги… есть. — И, подняв тяжёлую голову, пытался прочесть согласие.
— Ну, конечно, дайте попить, а то переночевать негде! Так, что ли? — не то насмешливо, не то серьёзно укорила хозяйка бочки с водой.
— Про…прошу… изви…нить меня…
Женщина, задумавшись, разглядывала приблудного человека. А тот, сняв каскетку, стал вытирать мокрое лицо. Голова его была седой, серое лицо безжизненным, но похмельным он точно не был. Она медлила с ответом, молчал и незнакомец, только, сняв очки, пытался протереть их краем куртки. А когда поднял голову, глаза его были как у больной незрячей собаки.
— Ты это… Посиди пока, посиди, я счас! — выкрикнула женщина и исчезла в дверном проёме. Куда она побежала? Звать соседей? Поднимать на борьбу с захватчиком бани всё село? Тогда что он сидит? Надо уходить! Но как уходить, когда он не чувствует ног, и руки еле удерживали чёртов ковшик. Мучился неизвестностью он недолго, женщина скоро появилась, с ней был кто-то ещё, он не различал лица, но кажется, это была старушкой в зелёной шали. Значит, женщин здесь одна и одна, а не две и одна…
— Ну, вот, баушка, посмотри… Что делать-то будем?
— Не нукай, — рассматривала незнакомца старушка. — Ты откудова такой? Заплутал, чё ли? — Тот согласно кивнул. — А что ж так-то украдкой пробралсси? Людей пугашь, калитка ведь есть. — Попыталась она обучить нежданного гостя правилам этикета.
— Я от реки иду… У вас там не загорожено, — оправдывался гость, расслабленно застыв на лавке. В брюхе колыхалось ведро воды, и что там будет дальше — плевать! Теперь пусть выдают! Ну, не совсем плевать…
— Ты это… давно в дороге-то? Сколь блукал?
— Не помню… Несколько дней, — виновато бормотал он. Они что, собрались его допрашивать?
— Ну, так оголодал мужик, — догадалась старшая. — Не кормленый мужик и не мужик вовсе! А ты из каковских будешь, никак с рудника? — стала уточнять она для порядка.
— Да… — подхватил версию незнакомец, опустив голову. Ему неприятны были рассматривающие взгляды хозяек и вопросы, вопросы…
— Инженер, поди? Тут их нонесь понаехало…
— Да, — не погрешил он против истины, — инженер.
— С пьяных глаз, небось. А ты, батюшко, а не пьюшка ли ты?
Помотав головой, инженер запротестовал: нет, нет.
— Ой, да рассказывай, рассказывай! Знаем мы вас, непьющих! — подала голос молодая. Раз старушка приходится ей бабушкой, то должна быть молодой. Женщина оперлась о косяк, сложила руки на груди, рассматривала.
— Да перегаром от него вроде не шшибает! Тверёзый! А штой тогда так-то изгваздалси? Экой ты грязной!
— Упал с обрыва.
— С какого такого обрыва? С сопки, чё ли?
— Ну, да…
— А сам с каких же краев? — куталась в шаль бойкая старушка. И пришлось махнуть рукой, показывая куда-то за спину. Этот допрос был уже поперёк горла. Неужели они не видят, что он держится из последних сил, а тут ещё врать приходится. Ну, так не ври, скажи правду!
— Из Читы небось?
С ума сошли, какая Чита. Никакой Читы! Надо как можно твёрже сказать «нет», но получилось только: ннн…
— Из Новосибирска. Угадала? — прыснула особа в красном.
— Угу, — невнятно согласился тот.
— Да, издалёка, — будто в раздумье проговорила старшая. Нельзя же, в самом деле, так сразу запускать в дом мужчину. Но сама уже решила: бог с ним, пусть ночует.
— Он деньги предлагал, — напомнила внучка.
— Деньги не помешают. Токо, ты должон знать, у нас в дому строго, и выпивки у нас нет…
— …И за сигаретами по соседям не пойдём, — добавила сарказма особа в красном. «Господи, что ж у них за опыт такой?» — слабо удивился беглец. — Извините, устал… Переночую и уйду… мне на станцию надо, — еле слышно бормотал он.
— Ладно, чего уж! Токо ты всё ж помойси, а то в дом грязи нанесёшь, — распорядилась старуха. — Раз инженер, то надо тебя помыть.
«Да, да! — нашёл силы усмехнуться беглец. — Инженеров помыть, всех остальных — расстрелять».
— Вода-то осталась, не всю выхлестала? Тольки деньги зря платила, дожж будет. Говорила тебе, не бери покупной воды. Покажи ему, игде чего, а я в дом пойду! — распорядилась старуха и неуверенно перешагнула высокий порог.
— Ба, тебя довесть? — кинулась к ней женщина в красном, та отмахнулась: сама дойду!
— Ну, что же, раз баушка наказала, придётся тебе мыться! Воды немного, так что особо не размывайся. Вот тут и тряпочка есть, вот эта, полосатая, и мыло тут… Ну, и напугал ты меня! Надо было в дом постучаться. Я уж думала, местный пьяница какой забурился… Ты мойся, да быстрее, а то вода остыла, мы особо баню и не топили… Я пойду, а ты дверь не закрывай, счас воды принесу…
Потом стало тихо, и беглец понял, что остался один. Слабеющий свет керосиновой лампы едва освещал тёмные бревна, железный бак в одном углу, пустую деревянную бочку в другом. Зачем мыться? Он прямо здесь на лавке и ляжет. А вдруг возьмут и откажут немытому переночевать в бане. Нет, если есть баня и вода, то надо вымыться, а то когда ещё придётся, согласился беглец с очевидным. И стал расстёгивать пуговицы на рубашке, но петли не поддавались, пальцы совершенно онемели. Надо же, выпил столько воды, а слабость не проходит! Он вяло повторял попытки раздеться, но больше прислушивался, не заколет ли в груди слева. Голова болела нестерпимо, но хуже, если что-то случится с сердцем, тогда он точно сляжет. Но где? Там, за кустами? Хозяйки боятся его, а если он ещё заболеет…
— О! Что, так и будешь сидеть? Я вот полотенечко принесла, — услышал он над собой голос женщины в красном халате, а потом она снова куда-то исчезла. Он ещё размышлял о стремительности её перемещений, когда снова увидел перед собой и бабушку, и внучку.
— А ты и вправду никак больной? — где-то сбоку шелестела старушка.
— Ой, баушка, а вдруг что-то заразное? — пищала рядом молодая.
— Руки не слушаются, — стал оправдаться он. — Пуговицы не могу расстегнуть.
— Давай, помоги человеку, сними с него одёжу!
— Боюсь я, и грязный он, а я помытая. Ты же сама рассказывала, у бродяжек, ещё у живых, черви заводятся…
— Эк, куда тебя понесло! Забыла, как свово пьяного разболокала? Я, что ль, буду его… Я и забыла, как оно делаесса.
— И я не буду. Ба, ты уж сама! — капризничала внучка, а старуха ей всё что-то выговаривала. Хорошо, приблудившийся инженер не очень понимал, о чём они там шепчутся, его больше беспокоила нервозность женщин, они что, хотят его выгнать? Вроде нет, речь о другом. Собираются его раздевать? Нет, зачем же, он сам. И снова принялся терзать пуговицы на запястьях.
— Иди, иди уж, там самовар, поди, поспел, выкипит! Боисса она! Чего мужика боясса-то, кода он еле шевелисса? — И скоро красный халат исчез, растворился в темноте. И правильно, согласился беглец со старушкой, а то стоит, рассматривает…
— Давай разболакаем тебя, — приступила к инженеру старуха, и ловко расстегнула пуговицы. — Подыми руки-то, подыми! — И он покорно выполнял команды, и вот старушка стащила с него и курточку, и футболку. Потом, кряхтя, нагнулась и взялась за брючины… Собирается джинсы стягивать, схватился инженер за пояс.
— Не надо… Дальше я сам… Да, да, справлюсь сам…
— Меня, чё ли, боисса? — усмехнулась старушка. — И то сказать, напугал мужик бабу мудями! Я таких, как ты, в больнице санитаркой стольких пораздевала, и не вспомнить. А покойников сколь обмыла… Ну сам, так сам! Я отвернуся, а ты скидавай одёжу-то, скидавай!