Виктор поморщил нос и чихнул; явно не от дыма.
— Зачем киллер? Все так плохо?
— По крайне мере, это интереснее, чем два часа сидеть в кабинете у придурка, которому просто скучно и он хочет найти, к чему придраться.
Эш чуть оттянул ворот водолазки. Он их за это не любил — дышать невозможно.
— Я приношу этому идиоту пару миллионов в неделю, а он считает меня мальчишкой, которого можно отчитывать словно школьника.
— Раз он все же это делает, значит, действительно можно, — пожал плечами Вик и пояснил: — Не говорю, что это правильно. Он просто пользуется имеющейся у него возможностью. До смены работы не довел пока?
— Я зарабатываю тут слишком хорошо, чтобы уходить, — пожал плечами Эш. Он прекрасно понимал, что ему дают много поблажек и что он работает в общей сложности дня три в неделю. Но общение с боссом выводило его из равновесия.
— Тогда нет смысла злиться, — пожалуй, из уст Виктора, который уже не раз срывался из-за мелочей, это звучало не очень убедительно. Но мужчина отличался трудоспособностью и впахивательностью, и рабочие конфликты его максимум изматывали; срывался он только, когда затрагивались его личные интересы.
Они все же были совершенно разные. Эш всегда выражал все эмоции сразу, моментально. Никогда не копил в себе. Может, не объяснял причин, но недовольство показывал всегда.
Виктор припарковался у обочины и заглушил двигатель.
— Бутылку с заднего забери, пожалуйста, — попросил он, выходя из автомобиля и направляясь к подъезду.
Эштон через сидение перегнулся и взял бутылку. Снова поправив воротник, он вылез из машины и пошел вслед за Виктором.
Седьмой этаж, замок на двери. Виктор пропустил парня вперед, указал ему на кухню, куда следовало отнести бутылку, сбросил с плеча сумку и прошелся пальцами по голове, взъерошивая волосы и выдыхая.
В своей квартире действовали только свои правила, своя субординация, свои нормы, мораль и личные устои. В квартире никогда не решалось никаких рабочих дел, все остальное мгновенно перекидывалось в ежедневнике в графу “завтра”, можно было начать расслабляться и отвлекаться. Вик любил свою работу, ему очень нравилось заниматься и лошадьми, и всем сопутствующим, это приносило и деньги, и удовлетворение, но сил иногда забирало слишком много.
Разувшись, мужчина прошел к Эштону на кухню, вставая сзади и притягивая к себе, сжал пальцами бок, зарылся носом в волосы — извечная привычка — и слегка прикусил хрящик уха. В целом, это можно было классифицировать как “я скучал”, хотя подобная фраза вряд ли была действительно применима к их отношениям. С позиции Виктора это было даже, скорее, “тебя не хватало”, лишенное романтического окраса и размешанное в концентрированном моральном прагматизме.
Эштон улыбнулся, немного повернув голову и поймав взгляд мужчины. Он знал эти жесты и примерно представлял, что они значат. И внимание было приятно. Потому что осознавать, что такой человек как Виктор нуждается в нем — это на самом деле то, что приносило удовлетворение и поднимало его самооценку.
Парень открыл виски и, выскользнув из хватки Виктора (пальцы мужчины почти рефлекторно сжались в кулак), подошел к шкафчику, чтобы достать бокалы.
— Что ж, — разлив по бокалам виски, Эш подал один Виктору. — За мой выходной.
Хил выдохнул и принял бокал, следом столкнувшись им с бокалом в руке Эштона.
— За выходной, — согласно повторил он, отпивая из бокала. — И за спокойствие, что уж.
— Ты уверен, что со мной будет спокойно? — хмыкнул Эш, подходя ближе. Он привлек мужчину к себе, прикасаясь к его губам, оттягивая зубами нижнюю. — Не думал, что вызываю такие чувства.
— Именно потому и за спокойствие, что нихуя с тобой не спокойно, — с ухмылкой отозвался Вик; картаво из-за губы. Он отставил стакан и притянул Эштона за талию, прижимая к своему телу. Двинулся навстречу, ведясь за оттянутой кожей, и в отместку зажал зубами верхнюю губу любовника. Парень поморщился от немного болезненного укуса. Пальцы на пояснице Эштона сцепились в замок, не давая отстраниться. Он дернулся и попытался отстраниться, но тут же остановил себя — зачем лишние телодвижения?
— Но тебе же это нравится? — сказал Эш. Тоже не очень внятно, придвигаясь к мужчине вплотную.
Виктор оставил фразу без ответа. Воспользовавшись тем, что Эштон для вопроса разжал зубы, мужчина выпустил его губу и проник в рот языком, целуя глубоко и не внимая никаким возражениям. Вик не любил неопределенных ответов, а сейчас ничего, кроме “не знаю” сказать и не мог. Он еще не решил, не понял и не осознал. С одной стороны — нервировало, с другой — иногда было даже занятным; вызывало противоречивые ощущения.
Вероятно, носи Эштон ошейник, Виктор уже склонился бы к “да”.
Эштон ответил на поцелуй с энтузиазмом. Он сильнее прижался, хотя, казалось, что теснее некуда, запрокинул немного голову и позволил себя целовать так глубоко, как Виктору хотелось.
Иногда он мог себе позволить вести себя как пластилин.
Иногда.
После тяжелой рабочей недели или когда просто хотелось расслабиться.
И в такие моменты Виктор почти постигал всемирную гармонию. Он был спокоен, расчетлив и исключительно уверен, ни на что не отвлекался и концентрировался на поддающемся ему теле.
— Вернемся немного назад, — подал он голос, отстранившись после долгого поцелуя, — мне плевать, что было до меня, — губами мужчина касался шеи, чуть забираясь под ворот водолазки, но не оставляя новых засосов, — но во время меня — никакой наркоты. Ты меня так даже не спровоцируешь ни на что. Это та тема, которая не подлежит никакому обсуждению или компромиссам. Либо да, либо нет.
— Но ты ведь даже не узнаешь, — Эш рассматривал Виктора из-под полуопущенных ресниц. Взгляд был внимательным, крайне цепким и оценивающим шансы. — О том, что ты не должен знать, ты и не узнаешь, — проговорил парень, едва заметно улыбаясь.
Эштон не хотел снова провоцировать конфликт. Он говорил то, что было. Если бы он сам не захотел, чтобы Вик узнал о нем эти вещи, он бы не сказал ему, куда едет, не позвал бы с собой и не заставил выйти на сцену. Хотя, конечно, на то, что выдадут секрет с его прошлой работой, он не рассчитывал.
— В этом твоя проблема, Эштон, — покачал головой Виктор и тут же поправил себя: — Наша.
Он с усилием, но расцепил пальцы, выпуская Эша из захвата. На скуле снова прорезалась жила, но мужчина уселся на стул и кивнул Эштону на второй.
— Приведу тебе наглядный пример в виде моего бывшего. — Виктор движением руки предупредил любые перебивания, основанные на возникших предположениях о продолжении “истории”, и отпил из своего стакана.
Эш развалился на стуле с огромной долей сомнения во взгляде. Вик, что, серьезно хочет привести пример с бывшим любовником? Сравнить его и Эша и поставить в пример? Скептически поджав губы, он рассматривал мужчину, понимая, что такие разговоры ему нравятся еще меньше, чем все запреты. Но он стоически молчал, даже почти с интересом ожидая, что скажет ему Виктор.
— Наглядный тем, что отлично показывает, чего я от тебя хочу. Так вот: Лео умудрился сделать то, что я ему никогда бы не позволил. Есть предположения, что именно? Не наркотики, если ты о них подумал. Не суть, на самом деле, но ради интереса.
Виктор внимательно всмотрелся в лицо Эштона.
На вопрос парень тоже не ответил, лишь приподнял брови — мол, ну же, поведай. Не заставляй гадать.
— Он застрелился, — выдал, пожалуй, самый абсурдный из возможных вариантов Виктор и добавил с откровенной усмешкой: — Случайно.
Мужчина допил виски и отставил стакан.
— Лео был азартным игроком, а я привык брать на себя всю ответственность за доверившегося мне человека. Естественно, об играх тогда не могло быть и речи, но уходить из этого Лео не собирался, он сразу мне об этом заявил. Мы нашли компромисс. Я знал о нем все, он мне полностью доверял: я был с ним на всех играх, и он останавливался по первому моему кивку, даже если ему везло нечеловечески. Лео играл, я не давал ему уйти в минус.
А потом он застрелился.
А потом я узнал, что ко всему прочему, в том же самом клубе, подпольно, он играл в русскую рулетку, где и проиграл таким сомнительным способом.
В течение нескольких месяцев он играл, — акцентировал Виктор, — при том, что мы жили здесь, — палец ткнулся в поверхность стола, — и я знал о его жизни все с точностью до минуты. Он играл, а я и не догадывался.
Мужчина откинулся на спинку стула.
— Потому я и говорю об этом спокойно, Эш. Это был его выбор. Озвучь он мне, что играет, дело автоматически стало бы моим, и он лишился бы этой чертовой рулетки насильно, чего бы мне этого ни стоило, иначе я бы себе не простил. Потому что я не могу иначе, и любому, соглашающемуся на отношения со мной, с этим приходится сосуществовать. Так или иначе.
Вик покачал головой и развел руками.
— Потому ты сейчас либо отказываешься, и мы расходимся, либо соглашаешься и убеждаешь меня, что соглашаешься без корыстных побуждений. И тогда, пока ты сам не проколешься, не попадешься, не расскажешь… ты можешь упарываться хоть до ебеней и любой дурью. Я буду мирно смотреть телевизор, уверенный, что ты кушаешь тортики на дне рождения несуществующей сестры. Уверенный, доверяющий тебе и спокойный.
И никто. Никому. Не треплет. Нервы. Либо ты открыто заявляешь мне, что отправляешься упарываться с какими-то мудаками, как ты заявил мне позавчера о клубе. И тогда ты либо одновременно заявляешь мне о разрыве отношений, либо уходишь в нокаут и потом несколько дней сидишь привязанным к батарее, пока не откажешься от этой идеи, и затем еще полгода страдаешь от моей параноидальной деспотии.
Мужчина выдохнул и пожал плечами, снова опираясь локтями на стол.
— Честно говоря, мне странно, что ты до сих пор не понял некоторых закономерностей общения со мной. Я не хочу трепать себе нервы. По крайней мере, трепать их напрасно. Ты либо откровенен со мной, либо заставляешь меня так думать.
Эштон молчал. Достаточно долго, чтобы молчание стало неловким. Но не для Эша. Он обдумывал все сказанное, пытаясь прийти к какому-то определенному мнению. Но пока выходило плохо.
— Ты просто боишься, что когда-нибудь кто-то переборщит. Сейчас — что переборщу я, — парень сделал несколько глотков из своего стакана, потом вновь потянулся за сигаретами. Час от часу не легче. Не на работе мозг выебут, так любовничек постарается. — Я умею себя контролировать. И у меня нет зависимости. Я не сдохну в туалете какого-нибудь клуба от передоза, потому что я знаю меру и чудесным образом, — да, даже я не понимаю этого, — мне удалось не подсесть крепко. Я прекрасно осознаю, сколько можно и нужно, и границы дозволенного. Ты хочешь, чтобы я был откровенен с тобой — я откровенен. Я говорю тебе, куда направляюсь и что буду там делать, а ты опять недоволен. Почему? А, главное, зачем? Ты хочешь оставаться в блаженном неведении о том, что я делаю в твое отсутствие? — на лице Эштона появилось искреннее недоумение. — Но тогда зачем ты требовал от меня еще пару дней назад совершенно другого? Я не понимаю, — сигарета дотлела, и парень ее размашисто затушил в пепельнице, придавив подушечкой пальца.
Кажется, даже не обжегся. То ли был слишком зол и не заметил.
Он в самом деле злился. Нет, ну серьезно, какого хера ему говорят сначала одно, потом другое? Завтра будет третье, и он снова останется крайним? Нахер тогда такие отношения, где он понятия не имеет, что и как делать.
— С наркотиками у меня отдельные счеты, — чуть поморщился Виктор, но вернулся к начальной теме. — Я хочу, чтобы ты понял одно: мне нужна откровенность, но если ты на нее согласен, то будь готов к не менее откровенной реакции на это.
Вик развел руками и сделал это как-то резко.
— Я не понимаю, на что ты рассчитываешь, когда открыто заявляешь, что куда-то там свалишь неизвестно с кем. Ты ведь осознаешь, что я не пойду на это и не отпущу тебя никуда, потому что уже не в первый раз ты с этим сталкиваешься. Но следом ты возмущаешься, что я не отпустил, причем возмущаешься бурно, словно в первый раз, и искренне, серьезно мне потом за это мстишь, все только усугубляя.
Виктор добрался до своей пачки сигарет и закурил. Голос зазвучал тверже. Из памяти не выходил выключенный телефон и все за ним последовавшее.
— Ты не сможешь усидеть на двух стульях, я говорил. Ты либо адекватно реагируешь на запрет, либо реагируешь неадекватно, но это будет нормой, либо молчи и обманывай, раз на то пошло, — на последнем варианте злость в голосе стала заметна, и Виктор затянулся, используя паузу для успокоения. — Если ты думаешь, что однажды я привыкну и смирюсь — ты ошибаешься. А то, что я не уверен в твоем знании меры относительно чего-либо… У меня есть на то полное право, мне кажется.
Эштон смотрел на него, не сводя глаз. Что ж, при этом разговоре вроде бы многое вставало на свои места, но он все больше запутывался.
— Ты не понимаешь, — сказал он, допивая одним махом виски, фыркая и вздыхая одновременно. — Я не хочу молчать и обманывать. Я хочу себя вести так, как веду. Быть самим собой. Если я буду со всем соглашаться, то это буду уже не я. Ты хочешь быть со мной или просто с тем, кто соглашается и слушается тебя?
Парень потер переносицу, потом встал и подошел к окну. Распахнув его, он впустил в помещение свежий воздух. Не из-за нехватки кислорода, а потому что надо было как-то отвлечься.
— Я не знаю, — Виктор произнес это спустя достаточно долгое молчание, наполненное попытками сделать выбор. Бутылка звякнула, когда Хил зацепил горлышком край бокала, наливая себе алкоголь.
— Но любая твоя подобная честность неизменно даже не в тупик заводит, ибо слова назад не возьмешь, а сбрасывает, извини, в бетонный высокий колодец. Ты из него выбираться не хочешь, потому что “ведешь себя так, как ведешь”, — в нервный голос закрались нотки саркастичной пародии, — а я НЕ ЗНАЮ, как из него выбраться, понимаешь ты это?! — Виктор уронил на стол кулак и спешно глотнул виски. — Представь ебаную гипотетическую ситуацию. “Хей, Вик, пойду упорюсь с друзьями!” — Хил расходился все сильнее, — диспозиция: ты — перед выходом, я — между тобой и дверью. Что дальше, Эш? Что дальше, если я никогда не поверю, что в наркотиках можно знать меру, и с собой меня позвать из-за этого тоже не выйдет? Вот что ты делать будешь?
Виктор как-то очень экспрессивно развел руками, едва не свернув со стола оба стакана вместе с бутылкой и пепельницей. Подобное действительно было тупиком. Точнее, варианты были уже озвучены. Мгновенный разрыв, отказ от идеи или насильственный запрет, приводящий с равной вероятностью к любому из первых двух озвученных вариантов. Только Эштон, по его словам, говорит о своих намерениях совсем не для того, чтобы от них отказаться. Сразу ли, после побоев ли — не важно.
Помолчав и затянувшись, Виктор добавил:
— Перефразируя: ты со мной хочешь быть или с тем, кому похуй на тебя и такие вещи? Я не могу нормально существовать, если мне звонят и сообщают, что отправляются понятно куда и понятно, зачем, но не хотят ничего слушать и просто поставили перед фактом. Я уже говорил, что такое бессилие — больно, и нахуй мне сдалась такая честность, больше похожая на издевательство. Неужели не догадывался об этом?
Эш не догадывался. Как вообще можно догадаться о чем-то из коротких приказных фраз, совершенно необоснованных к тому же. По мнению Эштона, конечно же.
Парень запустил в волосы пятерню, взлохмачивая их и тяжело выдыхая. Во что он ввязался в погоне за острыми ощущениями? Скучно было, решил попробовать. Теперь не слезть, как бы херово не было.
Вот где настоящий наркотик.
Отношения.
Если это можно так назвать.
Потому что отношения в понимании Эша это нечто другое. Доверие, желание прислушиваться друг к другу. А у них что? Каждый говорит - много, но никто не желает слышать, несмотря на то, что слушает. Стоит ли вообще тратить время и силы на разговоры, если каждый из них все равно останется при своем мнении? Эштон не понимал, почему и зачем о нем волноваться. О нем никогда никто не волновался, он к этому просто не привык и воспринимал сейчас как дикость.