Эсперанс начал смеяться.
— Я не знаю ни его, ни его жены, — сказал он. — Всех этих людей, как они ни близки моей возлюбленной, я не видал никогда.
— Как же это возможно?
— Вы знаете, что я жил в маленьком имении, нанимаемом Спалеттой, моим гувернером. За милю оттуда — дом старой тетки Антрогов, очень скупой. Иногда, охотясь на зайца, я доходил до рубежа ее земель и посылал старухе убитую дичь. Однажды, семь месяцев тому назад, я отвез к ней куропаток, когда увидал за столом молодую девушку ослепительной красоты. Это была ее племянница, Анриэтта де Бальзак д’Антраг, которую родители прислали туда, чтоб избавить ее от опасностей приступа, которым король угрожал тогда Парижу.
— Э! — перебил с гневом Крильон. — Это нелепо, не было никакой опасности, если бы мы взяли Париж. Король берет города, а не женщин.
— Так говорили, — продолжал Эсперанс, — и признаюсь, видя эту чудную свежесть, этот живой цветок, я одобрил, что д’Антраг не подверг дочь огню осады и восторгу офицеров и ландскнехтов.
— Да, вы одобряли Антрага, что он прислал свою дочь развеять вас. Прекрасная Анриэтта была прислана наблюдать за наследством тетки и не допускать его попасть в другие руки.
— Я не спорю, потому что, когда тетка умерла, а наследство было получено, Анриэтта тотчас была отозвана своими родителями.
— Вот видите! Продолжайте.
— Дело в том, что, как я вам сказал, я не могу решиться отыскивать постыдную сторону поступков человечества. Итак, я увидал Анриэтту, она покраснела, увидев меня, восхищалась моими куропатками, как будто они были фазаны, и что-то говорило мне, что с этого свидания время будет проходить для нас приятнее и скорее.
Крильон с отчаянием крутил свои усы.
— Сначала мы виделись в капелле, — продолжал Эсперанс, — потом из ее и моего окна.
— Вы мне сказали, что жили за целое лье.
— Без сомнения.
— И вы видели друг друга за целое лье?.. О молодость!
— Какие у ней славные черные глаза!..
— А у вас какие славные голубые! — сказал Крильон с нежностью. — Далее!
— Это было осенью, в конце, погода стояла хорошая для прогулок. Она выезжала на маленькой лошади по желтевшему лесу…
— Особенно в те дни, когда вы охотились?
— Конечно.
— Что же делал гувернер, что говорила тетка?
— У Спалетты часто была подагра, а тетке лета не позволяли ездить верхом. Но Спалетта ворчал больше тетки.
— Славная тетушка! Как она принадлежала к этой семье! Итак, Спалетта зарабатывал-таки деньги вашей матери, он вас стеснял?
— Да, но с того дня, как было получено письмо, которое я вам показывал, Спалетта исчез, знаете?
— Черт побери!.. Помню… Он исчез, и тогда уже никто вас не стеснял?
— Никто, — наивно сказал Эсперанс.
Крильон рвал бороду и испустил вздох красноречивее десяти восклицаний.
Между собеседниками наступило молчание на несколько минут.
Глава 8
ДУРНАЯ ВСТРЕЧА
Крильон заговорил первый.
— Итак, вы любите Анриэтту д’Антраг?
— Да.
— Страстно? Вы от нее без ума?
— Она близка моему сердцу, корни, пущенные этой любовью, растут в нем глубоко.
— А она также вас любит?
— Я так думаю.
— Постарайтесь мне сказать, что вы уверены в этом.
— Я вижу, — сказал Эсперанс терпеливее и веселее, чем должен был ожидать Крильон, — что вы мне поверите только тогда, когда увидите доказательство собственными глазами. Дотроньтесь до моей груди.
— Что там такое? Еще футляр?
— Нет, записка.
— Скажите пожалуйста! Она пишет. Это честнее, чем я думал.
— Вы имеете жалкое мнение о женщинах.
— О тех, которые называются Антраг, — с пылкостью сказал Крильон, — а не о других. Но что говорится в этой записке?
— «Любезный Эсперанс, ты знаешь, где меня найти; ты не забыл ни день, ни час, назначенный твоей Анриэттой, которая тебя любит. Приезжай. Будь благоразумен».
— Написано: «Твоя Анриэтта»? — спросил Крильон.
— Именно так, буквально. Посмотрите.
— Ни числа, ни места, откуда письмо писано. Она осторожна: это добродетель Туше.
— Послушайте, молодая девушка может бояться компрометировать себя.
— Низость — это порок Антрагов.
— Право, — отвечал Эсперанс сухим тоном, — вы не снисходительны.
— Я вижу, друг мой, что я должен вам все сказать, — перебил Крильон. — Это тягостная обязанность для холодного старика, снимающего повязку любви. Обыкновенно этот старик называется Время, и я играю здесь его роль. Но это все равно. Рискуя вас прогневать, я объяснюсь. Притом, я почти затем поехал с вами.
— Я горю нетерпением узнать все, — сказал Эсперанс с иронией, но не злобной. — Посмотрим на преступления мадемуазель Анриэтты. Стало быть, их стоит труда рассказать, если храбрый Крильон удостоил взять это на себя.
— Во-первых, мой юный друг, перечислим семейство д’Антраг. Вы мне называли отца, мать, брата и сестру?
— Да.
— Вы, кажется, забыли еще кого-то.
— Кого же?
— Вторую дочь мадам д’Антраг, родную сестру мадемуазель Анриэтты.
— Она не считается. О ней никто не говорит. Вот почему я не сказал о ней.
— А! О ней никто не говорит? — сказал Крильон со странной улыбкой. — Даже мадемуазель Анриэтта?
— Никто. Анриэтта сказала мне о ней несколько слов, мимолетно.
— Может быть, мадемуазель Анриэтта имела свои причины молчать. Но не все же носят фамилию Антраг, и прошу вас, поверьте, что все ужасно много говорили о ней.
Крильон думал, что нанес жестокий удар Эсперансу. Тот даже и не пошатнулся на своем седле. Едва улыбнувшись, он отвечал:
— Я знаю, что вы хотите сказать.
— Вы знаете эту историю?
— Знаю.
— Она скандалезна?
— Это слово, может быть, слишком резко, но история есть, и я ее знаю.
— Сделайте одолжение, расскажите мне ее, как вы ее знаете.
— Я могу рассказать вам ее так, как она есть. Д’Антраг имел пажа, молодого гугенотского дворянина, который забылся до того, что объяснился в любви Марии д’Антраг, и его прогнали.
— Объяснился в любви! — вскричал Крильон. — Только-то!
— Разве этого не довольно? Конец истории серьезнее и, вероятно, более вам понравится. Это секрет, но, мне кажется, вы его знаете.
— Расскажите конец, а я вам расскажу начало.
— Ну, Мария держала себя ветрено с этим пажом, она подарила ему перстень.
— Скажите пожалуйста! Мария?
— А паж, когда оставил д’Антрага, стал этим хвастаться.
— Что же тогда?
— И так как надо было прекратить вред, который это хвастовство могло причинить чести дома, мадам д’Антраг просила одного дворянина, сына друга их семейства, вызвать на дуэль этого пажа, который уже вырос и служил в гвардейцах короля Генриха Четвертого, вы должны его знать, это Урбен дю Жарден.
— Еще бы я не знал этого бедняжку! — сказал Крильон, раскрасневшись оттого, что так долго сдерживал себя. — Но, право, мне досадно слышать от вас весь этот вздор, который заставили эту ехидну вам наговорить, гугенотский дворянин вовсе не был вызван на дуэль, он был убит.
— Я это знаю, я хотел вам это сказать.
— К этому гугеноту, который был очаровательный юноша, подослали разбойника, и на другой день Омальской битвы, где бедный юноша дрался, как храбрец, убийца положил его наземь тремя пулями, которыми выстрелил в него из-за изгороди.
— Я это знаю.
— Я его поднял, — сказал Крильон, задыхаясь от бешенства, — и я вздыхал по нем, как будто он был мой племянник или сын…
— Конечно… — начал было Эсперанс.
— И вы находите это прекрасным, — перебил его Крильон, так разгорячившись, что не мог уже остановиться, — это честно, это позволительно, потому что это сделали Антраги.
— Извините, — перебил Эсперанс, — я знаю, что это гнусное убийство, но его не следует приписывать Антрагам. Сама Анриэтта, когда рассказала мне все, ненавидела и проклинала убийцу.
— Она это сделала!.. А я клянусь небом, что я велю его повесить — нет, четвертовать, если когда-нибудь схвачу его.
— Э! Кавалер, вы не сдержали вашей клятвы, потому что вы сейчас имели его в руках, а он еще жив.
— Как! Этот разбойник?..
— Это ла Раме, — сказал Эсперанс, смеясь над бешенством Крильона.
— Черт побери! Я это чуял…
— А я его узнал, когда он представлялся де Рони, мне хотелось было выдать его гвардейцам, но опасение прогневить Анриэтту удержало меня, и я не сказал, что знал о нем.
— Злодей…
— Он только подлый хвастун, который не осмелился прямо напасть на гугенота, а предпочел украсть с его трупа перстень мадемуазель Марии.
— Опять мадемуазель Марии! — сказал Крильон, остановив свою лошадь и скрестив руки. — Молодой человек, — прибавил он тоном глубокого сострадания, — хотите теперь выслушать меня, если я вам расскажу историю так, как она случилась в самом деле? Поверите ли вы мне?
— Никто не может не верить Крильону, — взволнованно ответил Эсперанс. — Но, — прибавил он опять с той веселой живостью, которая увеличивала в нем всю прелесть и всю силу его двадцати лет, — какова бы ни была история, известная вам, я, к счастью, не занимаюсь ни мадам д’Антраг, ни мадемуазель Марией, а дочерью. Дала ли дочь свой перстень гугеноту, отправила ли мать ла Раме убить того, на ком был этот перстень, и предать земле бесславную тайну вместе с трупом, признаюсь, это отвратительно, но пусть эти гадкие люди поступают как хотят между собою. Я люблю Анриэтту, красоту, грацию, ум, честность, все совершенства души и тела, она тоже любит меня, ей шестнадцать лет, мне девятнадцать, да здравствует жизнь!
Крильон тихо взял за руку Эсперанса и пожал ее с дружеской меланхолией.
— Дитя, — сказал он, — вы не дали мне кончить признание гугенота.
— Разве есть еще что-нибудь? — вскричал Эсперанс.
— Осталось самое главное. Заметьте, что с начала нашего разговора вы все говорите о мадемуазель Марии д’Антраг, между тем как я говорю только о мадемуазель д’Антраг.
— Ну, к чему же ведет это довольно тонкое, я признаюсь, различие, со стороны месье де Крильона?
— К тому, чтобы заметить, что вы приписываете проступок одной сестре, между тем как он принадлежит другой!
— О! Это сомнение насчет Анриэтты…
— Это не сомнение, я вам сказал «может быть», щадя вас. Я должен был бы сказать «наверняка».
— Но доказательства?
— Урбен дю Жарден унес их в могилу. Но я помню то, что он мне рассказал, я знаю наверняка, что любовница, за которую его убили, была Анриэтта д’Антраг. Между двумя девицами, из которых одна заслуживает уважения честного человека, я жалею, что вы выбрали именно ту, которая его не заслуживает. Впрочем, любезный Эсперанс, дело мое кончено. Я знал тайну, открытие которой могло избавить вас от многих будущих неприятностей. Я открыл ее. Вы предупреждены. Я молчу. Что мне за дело до мадам д’Антраг и всей этой шайки? Разве у меня есть время заниматься сплетнями старух? Разве я такое ничтожное лицо на этом свете, что могу бояться каких-нибудь Антрагов? Полноте, вы оскорбляете меня. Но я вижу, что мы все сказали друг другу. Кончим этот разговор. Делайте, что вы хотите, и запомните из моих слов только это: я ваш друг, месье Эсперанс.
— О! — воскликнул молодой человек, превосходное сердце которого было наполнено признательностью. — Как я должен быть благодарен Богу! Если он лишает меня обманчивой мечты в любви, он посылает мне великодушного могущественного покровителя. Да, я родился счастливцем.
— Очаровательный юноша! — прошептал Крильон, растроганный порывом этой благородной натуры. — Как не обожать его!
Чтобы скрыть волнение, которое, может быть, было слишком заметно на его лице, храбрый кавалер отвернулся, говоря:
— Как красив этот Сен-Жерменский лес!
Оба забыли своего верного слугу Понти, который ехал за ними. Эсперанс первый вспомнил о нем и хотел вознаградить его каким-нибудь добрым словом, но, когда он обернулся, Понти позади него не было.
— Где же месье де Понти? — вскричал он.
— И правда, — сказал Крильон, — куда он девался?
Напрасно они искали, звали. Никто им не отвечал. Это было на рубеже Сен-Жерменского леса. Аржантейские дома начали появляться в беловатом вечернем тумане, уже покрывавшем равнину.
Крильон потерял терпение и хотел воротиться к перекрестку, чтобы поручить дровосеку, которого они там видели, сказать Понти, когда он воротится, куда они поехали. Но Эсперанс робко возразил, что шесть часов уже пробило в Сен-Жермене, что до Ормессона остается еще два часа езды и что свидание было назначено Анриэттой ровно на восемь часов.
— А! А! — холодно возразил Крильон. — Ну раз так, не будем ждать.
Он немного помолчал, делая нетерпеливые жесты, потом спросил развязным тоном:
— Вы решились-таки отправиться сегодня к Антрагам?
— Признаюсь вам, что мне бы хотелось получить столь серьезные объяснения у мадемуазель д’Антраг, я готов вскочить на огнедышащего дракона, только бы поскорее добраться до места. Но я еду не к Антрагам — о, нет! Анриэтта живет в павильоне, выходящем в поле.
— И у вас есть ключ?
— Он не нужен. Балкон возле великолепного каштанового дерева. Окно — самая удобная дверь.
— Прекрасно… Ну, так как я не могу делать визитов всем этим негодяям, да это и показалось бы странно, они знают, что я их терпеть не могу… Нет, я не могу, — сказал добрый кавалер, беспокойство которого, как он ни старался его скрывать, обнаруживалось в каждом его движении, в каждом слове, даже в бессвязности его мыслей.
Эсперанс понял все это.
— Боже мой! — сказал он. — Как я глуп! С одной стороны я имею слово Крильона, с другой…
— Договаривайте же! — вскричал кавалер.
— Кокетки.
— Это слабое выражение, — проворчал Крильон.
— И колеблюсь…
— Нет, вы не колеблетесь даже, потому что продолжаете приближаться к берлоге этих вонючих зверей. Вонючих, это неверно: эти сирены нарумянены и раздушены. Ну, мой бедный Эсперанс, поезжайте, не заблудитесь ни в рытвинах, ни в других местах. Прощайте… До свидания… Прощайте!
Крильон вертелся на лошади, так что бедное животное, знавшее спокойную и твердую посадку этого образцового всадника, серьезно растревожилось.
— Не думайте, чтобы я оставил вас одного! — вскричал Эсперанс.
— Почему же нет?
— Потому что, если со мною случится несчастье, в этом никто не увидит ничего важного, между тем как если вас оцарапает куст, вся Франция наденет траур.
— Послушайте, Эсперанс, я должен вас обнять, — сказал храбрый воин, наклонившись к молодому человеку и прижимая его к своей взволнованной груди, и добавил: — Я доволен. Теперь поезжайте, все мои речи отзываются старым подагриком. Двадцатилетний мужчина не должен заставлять ждать шестнадцатилетнюю красавицу. Поезжайте, говорю я вам, и сделайте бабушкой знаменитую Марию Туше… Но только не женитесь, ради бога!
Эсперанс расхохотался.
— Вот в этих словах я узнаю Крильона, — сказал он. — Но я останусь с вами, до тех пор пока Понти не воротится.
— Он остановился в каком-нибудь кабаке, пьяница!
— Он любит вино?
— Это страсть всех молодых людей. Понти — настоящая губка. Вы помните маленький кабачок на перекрестке? Негодяй, наверно, там. Мы проехали мимо в жару нашего разговора. Я пойду вытащу его за ногу из-под стола, куда он, верно, упал.
— Я следую за вами.
— Нет, нет! Отправляйтесь ко всем чертям, то есть к Антрагам. Прощайте! Ах, я слышу галоп лошади, это возвращается мой негодяй! Он большой забияка, когда напьется. Пусть остерегаются те, которые захотят придраться к нам!
— В самом деле, я слышу галоп лошади, — сказал Эсперанс, которому смертельно хотелось отправиться в путь. — Ну, если вы позволяете…
— Я вам приказываю.
— Я поеду крупной рысью. Вы позволяете мне воротиться и передать вам объяснение мадемуазель Анриэтты?
— Если вы не приедете ко мне завтра в Сен-Жермен, где я буду, я стану беспокоиться. Приезжайте узнать обо мне и привозите известия о себе в «Зеленую Решетку».
— Как вы добры для меня, а я вам наделал столько хлопот!