- Радуйся: теперь я от тебя отстану.
- А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как и я тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы это не было суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так было суждено. И вдруг конец? Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не желаю тебе несчастья, но если ты покинешь меня, тебе его не миновать. Другую ты любить не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их не мне. У нас все общее, даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой это до конца жизни!"
Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу. Лицо ее и все тело попеременно выражали то борьбу, то покорность, прекрасные гибкие руки дополняли то, что она говорила, заклинали, тянулись, дрожа от желания схватить и удержать. Но он уклонился от них.
Тогда она поникла без сил.
- Что я сделала тебе?
Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала по-прежнему.
- Я люблю тебя одну, Леа. У меня не было мужества откровенно поговорить с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив, потому я и решаюсь на такой мучительный шаг. Только потому. Я и сам бы хотел отказаться.
Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.
- Так откажись! - надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась в ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:
- Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.
Тогда она вырвалась от него и вскочила.
- Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? - спросила она, глядя на него невидящими глазами.
Он понял, что надвигается гроза, и протянул руку. Но она успела отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то предмет, поднесла его к губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.
- Оставь! - сурово сказал он.
- Это повредило бы тебе! - Она пронзительно захохотала. - Но это всего лишь губная помада, милый.
Тогда он отстранился, и она опустилась на пол, чтобы наплакаться вволю. А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком волнении. Вдруг он услышал, что она говорит и голос у нее, как у ребенка.
- Я не желаю тебе несчастья, - говорила она так смиренно, не вставая с пола. - Но что, если твое несчастье во мне? Тогда я отпущу тебя. Только зачем именно под конец ты мне дал столько счастья! - Покинутое дитя плакало там, на полу.
"Надо быть настороже! - про себя решил мужчина. - Сцена со слезами в третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать". Он скрестил руки.
Не слыша от него ни звука, она кротко поднялась и, поправляя прическу, заговорила:
- Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. - Тон был какой-то уж очень многозначительный, он насторожился. - Будь у меня настоящий яд, я все равно ни за что не позволила бы себе принять его здесь. Знакомая актриса найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез повредить тебе. Прости! - Ирония в голосе, а взгляд, манящий исподтишка. Он еще больше нахмурился. Она собралась уходить.
- Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем ковре, ни в любом другом месте, - успел он сказать, когда она была уже в дверях.
- Охотно верю, - проговорила она, совсем уже не скрывая иронии, иронии высокодраматической. - Но все-таки я не знаю, удастся ли тебе избежать полицейского протокола.
И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по рукам и ногам, во власти ее угрозы.
Когда она пришла домой, уже стемнело, но она различила сидящего на диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь лбом на руки, и ничего не слышал, совсем как в те времена, когда он сосредоточенно вникал в тот пресловутый договор. Вдруг он поднялся и произнес: - Отдай мне яд!
- У меня нет никакого яда, - ответила сестра.
- Ты хотела только запугать его? Говори правду!
Сестра, ничуть не удивившись:
- Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь яд, но и мужество в придачу к нему.
Он усадил ее на диван.
- Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании непреложных данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна любви к самому себе. Глупо было бы нам кончать с собой: бог и жизнь с готовностью берут на себя всю ответственность в этом вопросе.
Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться с ним взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у него из глаз. Голос был придушен, речь бессвязна:
- Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не настолько молоды, чтобы дурачить себя отжившими бреднями. Послушай: я буду рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.
Ее рука перестала быть безучастной. Она с дрожью прильнула к его руке.
- Ты будешь счастлива по-прежнему, - горячо прошептал брат.
- Я больше ничего не хочу. Верь мне, я рада, что все кончилось, - тоже шепотом ответила сестра и после паузы: - А кто она, эта женщина?
Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!
Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала она его описание Беллоны Кнак.
И с надменной улыбкой:
- Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.
Брат с готовностью:
- Брак по расчету, в полном смысле слова. Ручаюсь тебе, он будет глубоко несчастен. - А про себя: "Не вполне. Ты примешь его и в роли чужого супруга".
- Он тебе не написал? Не послал извещения? - спросила она, как будто совсем равнодушно; но едва у нее в руках очутилось письмо, как она бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя его застывшим взглядом, впитывая всем существом.
- Ты нынче не играешь? - окликнул ее брат. И вспомнил. - В это время обычно является Куршмид.
- Куршмид не показывается, - сказала она как во сне.
- Давно?
- Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах, да, - с того вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.
- С того самого вечера?
- Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.
- Ты не видала его лица?
- Его лица? Почему?
- Я разыщу его, - сказал Терра и ушел, не медля ни минуты. В театре он узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам, выехал даже из города, - может быть, в провинцию, на гастроли? Терра отыскал агентов, которые могли дать какие-нибудь сведения, но и это ни к чему не привело.
В назначенный час он явился к Мангольфу. Мангольф взволнованно бросился ему навстречу, но подавил вопрос, который чуть не вырвался у него, и от усилия воли даже побледнел. Но тут же постарался сгладить свой порыв светской беспечностью. Лишь когда друг напомнил: "Урожденная Кнак ждет", лицо его омрачилось.
- Прошу тебя, помоги мне соблюсти декорум, - сказал он официальным тоном. - Впрочем, госпожу фон Толлебен я люблю. "В довершение всего, он даже влюбился в ту, что воплощает для него успех!"
- Что делает Леа? - неожиданно спросил он на улице и сбился при этом с шага.
- Она великолепно настроена и желает тебе счастья, за недостатком времени через меня, - весело, тоном человека, понятия не имеющего о всяких сложных взаимоотношениях, ответил Терра и с удовольствием констатировал, что друг побледнел больше прежнего.
Они заехали за невестой и ее родней. Второй свидетель, рейхсканцлер, должен был прибыть прямо в ратушу к заключению гражданского брака. Он появился в самую подходящую минуту. Все были в сборе, и наступила пауза. Ничего лучше жених не мог бы пожелать.
Затем внушительной вереницей карет все двинулись к церкви. У входа в ризницу, от самой мостовой стройными шпалерами выстроились зрители. Дальше тянулся коридор, уставленный растениями в кадках. Дверь в глубине была, по недоразумению, закрыта, рейхсканцлер собственноручно распахнул ее перед дамами из родни невесты. В то время как он сам проследовал за ними, а на другом конце коридора показались первые приглашенные, жених и невеста очутились одни, сбоку, спиной к группе пальм. Только Терра, сменивший у двери рейхсканцлера, заметил, как пальмовые листья заколебались и из-за них высунулась рука. Рука сжимала кинжал и уже направила его в спину Мангольфа, когда Терра схватил эту руку и отвел. Кинжал упал на землю. В тот же миг пальмы рухнули, и показался отчаянно сопротивляющийся Куршмид.
- Образумьтесь вы, сумасшедший! - прохрипел Терра.
Мангольф пригнулся, спасаясь от кинжала, который уже не грозил ему. Его молодая супруга в первый миг забыла о нем; она отскочила в сторону, заботясь лишь о собственной безопасности. Потом она спохватилась и упала без чувств, как раз на руки возвращавшегося рейхсканцлера. Тот передал ее отцу, и Кнак, не владея собой от гнева на судьбу, преследовавшую замужество его дочери, торопливо поволок ее в ризницу.
Рейхсканцлер тем временем решительно и прямо направился к зрителям, как по команде ринувшимся с противоположного конца. Несколько негромких, но внушительных слов - и он уже был господином положения, Любопытные отскочили, словно их дернули за веревочку. Они даже поспешили уверить напирающих сзади, что ничего не произошло. Мангольф искал Терра, он хотел что-то сказать ему, но Терра уже исчез вместе с Куршмидом.
Он вовремя обнаружил дверь в сад. Твердым шагом вышел он за ограду, на улицу. Куршмид еле плелся рядом с ним. Терра все еще держал его как в тисках, но это было уже ни к чему, Куршмид сдался.
- У вас всегда хромало чувство такта, - сказал Терра, ища глазами, на чем бы сплавить Куршмида. Боковая улица была пустынна.
- Я не помнил себя, - сказал Куршмид сокрушенно. И добавил с гордостью: - Леа была бы отомщена!
- Опозорена, - поправил Терра и махнул рукой подъезжавшему экипажу.
Куршмид был водворен в экипаж.
- Проваливайте! - грозно прошипел ему Терра прямо в осунувшееся лицо. Проваливайте! Поняли?
- Учитель, я ваш до последнего вздоха. - Под глазами у него мерцали синеватые полукруги. С тем он и отбыл.
Когда Терра вошел в ризницу, ситуация была такова: несчастная жертва, Беллона, возлежала на скамье для хора, скрытая стаей дам, успокаивавших ее. Господа Ланна и Кнак защищали вход от свадебных гостей, шумевших в церкви. Свадьба будто бы отложена, в воздухе пахло скандалом. Рейхсканцлер опровергал слухи. Кнак убеждал гостей поверить слову такого человека.
Всеми забытый новобрачный одиноко жался за раскрытой створкой двери.
Хмурясь, он подозвал Терра:
- Я сразу же хотел тебе сказать: твое вмешательство было лишним... Ну, все равно благодарю тебя. А его нет? - спросил он и, не в силах дождаться ответа: - Все уже известно?
Терра отер лоб; он был возмущен за друга, равно как и за сестру.
- Этот субъект всех нас подвел.
- Слава богу, что он не выбрал время перед гражданским бракосочетанием! - сказал Мангольф.
- Для Леи это просто смерть, - подхватил Терра тоном искусителя. - Даже идиоту понятно, что после сегодняшнего скандала вам надо бежать друг от друга, как от чумы, иначе в самом деле одному из вас несдобровать. - А взгляд его впивался в глаза Мангольфа.
Мангольф ничего не возразил.
- Его уже нет? - помолчав, спросил он снова, и Терра утвердительно кивнул.
Потом заговорил, глядя прямо в глаза Мангольфу:
- Этот субъект явился в мир, как воплощенное недоразумение, каждый факт он неизменно умудрялся толковать самым извращенным образом. Стоит ли проявлять столько осмотрительности и такта в житейских делах, чтобы в итоге какой-то фанатичный болван размахивал у тебя под носом кинжалом?
- Именно кинжалом, какая пошлость! - пробормотал Мангольф, при этом он становился все бледнее и бледнее, взгляд Терра жег его.
- Пошлость можно бы еще перенести, если бы она была доведена до конца, - изрек Терра замогильным голосом. Он показал, что кинжал у него в кармане. - Тогда бы и Леа не зависела от превратностей твоей карьеры, - добавил он, скрежеща зубами.
Обороняясь, Мангольф выставил вперед руку, но сейчас же опомнился:
- Нет уж, только не ты, - сказал он, заискивающе смеясь. - На твою дружбу я рассчитываю больше, чем когда-либо. Надо избежать огласки. Пусть газеты в крайнем случае опубликуют ложные сведения. - Он схватил друга за лацканы сюртука, жест совсем ему непривычный. - Вспомни, что благодаря своей женитьбе я ближайший кандидат на пост помощника статс-секретаря.
Терра стоял обезоруженный, раскрыв рот. "Браво!" - произнес он затем. Оба облегченно вздохнули и отошли друг от друга.
- Только спаси меня! - напоследок повторил Мангольф.
Дверь, скрывавшая их, затворилась. Рейхсканцлер увидел Терра и отвел его в сторону. Лицо его, сиявшее доброжелательством, пока он закрывал дверь, сразу стало обиженным и очень недовольным.