— Тебя Славка с Гапоном искали. Говорят, закатим пир на весь мир!
«Пир закатим»… Лет пять назад Чумаков пришел к нему и сказал, озираясь:
— Пошли. Будет пир на весь мир!
— Я без Шурика не могу. Куда его?
Он редко брал брата с собой к ребятам, потому что тот картавил: «р» Шурик–то выговаривал, но почему–то произносил его вместо «л». А пацаны и давай учить, нарочно подбирая ему всякие хитрые фразы.
Шурик рад стараться, все с ног от хохота валятся.
В тот раз Валька его с собой все же взял. Взрослые уезжали за город и приказали — от братишки ни на шаг. А охота ли сидеть с ним в душной комнате.
Чумиций собрал ребят в овраге. Пришли Валькины одноклассники, Юрка с Пашкой, и еще Гапон.
— Сегодня праздник, — торжественно сказал Чумиций.
— Какой?
Все вытаращились на него.
— В календаре посмотрите: сто двадцать лет со дня рождения Боклевского!
— А кто это? — опешил Шурик.
— Знаменитый человек. Надо устроить пир на весь мир!
— А как? — с любопытством спросил Пашка.
— Давай по домам и все вкусное — сюда!
— У отца вино есть, — оживился Гапон. — Запас у него.
— Тащи. Живей только. А я ждать буду. Я уже принес. Вот! — Чумиций вытащил из–за пазухи газетный сверток. — Три котлеты и огурец!
Дома Валька заглянул в календарь. Чумаков не соврал: там было напечатано: «120 лет со дня рождения (1816) П.М.Боклевского, русского художника–иллюстратора. Умер в 1897 году».
Шурик уже сновал по общей кухне — в квартире было трое соседей — и складывал в кошелку пирожки. Валька открыл духовку. На противне лежало жареное мясо, на дне духовки лоснились разбухшие толстые сосиски.
— Бери.
Шурик тут же загреб горсть сосисок.
А, ладно. Валька забрал всё. И они, захлопнув дверь, помчались к оврагу. По пути им встретился Пашка. Руки у него были заняты всякими свертками, а ногами он катил здоровенный полосатый арбуз.
Начали пировать в овраге, закончили в уютной песчаной канаве у забора парка.
Съели все подчистую: мясо, пирожки, сосиски, котлеты, яблоки, яйца и огурцы, хотя есть и не очень хотелось. Но день был большой, и потому справились.
Насытившаяся компания двигалась вдоль забора, голося на весь парк: «Сашка–сорванец, голубоглазый удалец…» Любимая песня соседки тети Тони, у нее летом каждую субботу появлялся летчик с голубыми глазами. Когда он приходил, она заводила пластинку «Сашка–сорванец» по нескольку раз. Даже Шурик и тот успел запомнить песню наизусть. И почему–то считал, что все летчики обязательно Сашки.
Перед домом весь кураж неожиданно улетучился, и Валька с Шуриком долго бродили под окнами, не решаясь войти. Их смущала нервозная обстановка на кухне. Там что–то кричали соседи, наскакивая друг на друга и размахивая руками.
На крыльцо выскочила мать — видать, заметила! — схватила братьев за руки, притащила в комнату и прикрыла дверь. Когда их волокли, соседи умолкли и выжидающе проводили глазами.
Отец сидел на диване.
— Ну? — сказала мать сыновьям.
Все смотрели на них. Валька оробел и хотел дать деру, но вошел дед и встал у двери, отрезав всякую попытку к бегству.
— Валя, — ласково начал дед, — ты ничего не брал на кухне чужого?
— Нет, — промямлил Валька.
— Не брал, — поддержал Шурик.
— Валя, говори правду, — сказала мать.
— Чего говорить! — взорвался отец. — Не видишь, что ли? Был бы он такой тихий!
— Мне важно, чтобы он сам признался, — сказала мать. — Значит, ни дыню, ни варенье вишневое, ни баклажанную икру вы не брали? — коварно спросил дед.
— Откуда они? — возмутился Шурик. — Там же только сосиски, пирожки да мясо было!
Дед невольно засмеялся. Остальные тоже.
— Не будут они больше, чего вы… Спать давайте, носит вас! — Дед толкнул Вальку и Шурика за перегородку, чтоб спасти от кары.
— Ладно, — отец встал. — Ремня вы, так и быть, не получите. И без ремня понять можете.
— Хоть сами съели или так — собакам? — поинтересовался дед. Валька поспешно закивал, а Шурик провел ладонью по горлу.
— А вот с соседями как? — отец с беспокойством взглянул на мать.
— Куплю я им все. Схожу завтра, что ж делать…
— Я не про то.
— Кричите, и посильней. Будто порют! — посоветовал дед.
Валька с Шуриком завопили. Особенно младший старался.
— Мамочка! Мамочка! По головке не бей! — вдруг заорал он, не придумав ничего лучшего.
— С ума сошел! — перепугалась мать.
В дверь тут же забарабанили соседи, до этого с удовлетворением внимавшие крикам братьев.
— Не трогайте ребенка! Как не стыдно!
Вскочил рассвирепевший отец и тут же задал обоим сыновьям ремня. А так как братья теперь мужественно молчали, соседи постояли немного под дверью и разошлись.
— Надо же было вчера Боклевскому родиться! — сокрушался утром Шурик.
…С тех пор их пути с Чумаковым развела жизнь.
И даже не с тех пор, а как–то незаметно, постепенно, как уводит друг от друга людей, оставшихся на разных его половинах, большой разводной мост через Оку.
Матери у Славки не было, а когда его отец ушел на фронт, Славка бросил школу, вставил себе «фиксу» — медный блестящий зуб, завел хромовые сапоги — «пархари» и выбрал в лучшие дружки известного на всю улицу хулигана Шляпина.
Глава 10
Районная газета «Светлый путь» размещалась в старинном доме.
Через узкие окна, проделанные в приземистом каменном цоколе, виднелась типография: станки со снующими ременными шкивами, наборные рамки, ящики со шрифтом на дощатых столах и кипы серой, разлохмаченной по краям бумаги. В бревенчатом бельэтаже, обшитом зелеными досками, находилась сама редакция — три отдела в двух комнатах: в той, что побольше, — промышленно–сельскохозяйственный, агитации и пропаганды, в другой — писем и учащейся молодежи.
Юрий поднялся по дубовой лестнице и толкнул дверь в отдел писем и учащихся, там обычно бывал редактор.
На этот раз его не оказалось. За столом сидела Зина в пуховом платке, по–бабьи перехлестнутом назад.
— Приветик, — удивленно сказал ей «поэт» и развалился в единственном уцелевшем кресле. В углу валялись обломки остальных, ими топили по вечерам буржуйку.
Зина кивнула и принялась важно разбирать жиденькую пачку писем.
— Чего копаешься?
— Я не копаюсь, я работаю!
— И давно? — опешил он.
— Я уже второй день в штате!
— И сколько тебе положили?
— Чего положили?
— Ну, зарплаты.
— Я не за деньги, я за так, — смутилась она и озабоченно заметила: — Трудно знаешь как! Все на нас лежит.
— А редактор где?
— На почте. Может, хоть сегодня газеты придут. Материалов нету, хоть плачь.
— Не плачь. — «Поэт» солидно отвернул иолу пальто и положил на стол пухлую общую тетрадь. — Вот вам.
— Стихи? — оживилась она.
— Увидишь, — многозначительно сказал Тихонов, но, когда Зина взяла тетрадь, не выдержал и похвастался: — Моя поэма «Убьем врага в его берлоге». Можете дать отрывок.
Она, даже не читая, умчалась в наборную. А Юрка долго сидел, листая телефонный справочник Москвы, неизвестно как оказавшийся в редакции.
Когда он собрался уже уходить, вернулась запыхавшаяся Зина.
— Ты только не обижайся, — виновато сказала она, отводя взгляд. — Наши говорят… не пойдет поэма. Мура, говорят. Извини…
— Пусть, — сдержанно ответил он и поднялся. — Я в «Красную звезду» пошлю. Ну, пока.
— Я тоже домой, — Зина смутилась. — Обед уже…
На улицах собирали листья, набивали в мешки. Хоть и дыму от них много, а все же горят.
Про свою тетрадку с поэмой Юрка забыл от огорчения, и Зина бережно несла ее в руке.
— Зима скоро, — сказала она. — Вот тогда бы на лыжах!
— Мои на растопку пошли.
— В клубе сегодня «Чапаев».
— Сходим?
— У меня дежурство, — сразу потускнела она.
— «Дежурство»… — передразнил ее он. — А чего ж зовешь?
— А я не зову! Я просто так…
У табачного ларька стоял Чумиций со своими дружками. Они дымили цигарками и беззлобно переругивались с продавщицей, которая отказывалась отпустить им махорку без карточек.
— Поэту — с приветом! — Славка сделал дурашливый поклон.
Юрка оттолкнул его и пошел дальше.
Чумаков затянулся так, что глубоко провалились щеки.
— На, подержи. — Он сунул одному из своих окурок и зашагал за «поэтом».
Тот остановился.
— Пошли, пошли, — Зина тянула его за рукав.
— «Вы, жадною толпой стоящие у трона», — начал издалека Славка и, приблизившись, хмуро бросил Тихонову: — Разговор есть.
— А ну катись! — заверещала Зинка.
— Не смеши… — буркнул Чумаков, нагнулся, делая вид, что хочет зашнуровать ботинок, и вдруг, резко выпрямившись, заехал «поэту» кулаком в подбородок. — Это тебе за все для начала.
За спиной у Юрки стояла низенькая загородка, и он кубарем полетел в кусты. Зина кинулась к Чумицию и стала хлестать ого тетрадкой по лицу.
Он испуганно пятился и бормотал:
— Ну, ты!.. Спятила?! — И кинулся прочь.
Тихонов перемахнул через штакетник и помчался за ним.
Зина нашла своего «поэта» у базара. Он стоял возле ворот и тяжело дышал, как загнанная борзая. Нос у него был расквашен. Он задирал голову и глядел в небо, чтобы остановилась кровь. Под мышкой у него торчал оторванный рукав собственного пальто.
— Юра… — робко сказала она.
— Отойди! — рявкнул он. — Защитница тоже!
— Ах, ты так! — разозлилась она. — Так тебе и надо, косматому! Будешь знать, как с Лелей дружить!
— Я с тех пор ее не видел, — прогундосил он. — Только к школе…
Зина повернулась и пошла. Он двинулся за ней — все так же, с задранной головой:
— Ну, подожди… Чего ты?
— Пошли, — смягчилась она, — рукав пришью. Тоже мне — Пушкин!
Глава 11
Гапон никогда не мыл пол. Последний раз мыла мать. И вообще, когда она была жива, их комнатушка в бараке, даже в войну, считалась самой чистенькой. Каждую субботу мать отсылала сына в баню, а сама кипятила здоровенный чугун воды, проволочной корчеткой до бела отдраивала каждую половицу, мыла окна, заменяла вырезанные фестонами нарядные бумажные занавески, сдувала пыль с восковых цветов, протирала икону, покрывала ее свежим выглаженным полотенцем и зажигала лампаду. Глядя на этот мерцающий, чуть фиолетовый по краям огонек, Мишка дремал, засыпая, в блаженной приятности чистого белья, а мать садилась за стол и грустно пила чай.
«Про отца небось думает», — уже из дремотного далека догадывался Гапон и, плюнув на реальную действительность, крепче зажмуривал глаза и уже бежал по хрустящему песку мимо чешуйчатых сосен, продырявивших верхушками небо, и теплый ветер пузырил его рубашку, и счастье распирало грудь…
Теперь половицы были засалены, занавесок и след простыл, а икону вместе с венскими стульями порубил Гапон на разжигу.
Он ждал гостей, и встретить их надо было как положено. Вчера забежал к нему Серега и спросил, не может ли Гапон пустить квартиранта. Неожиданно обнаружился вроде бы приятель Сережкиного отца по фронту — дядя Коля. Родных у него нет — все в оккупации, а сам он инвалид, и вот ему некуда податься. Сам–то Серега жил по соседству в фабричных домах, у них было две комнаты, но народу — на целых пять: мать, три сестры, дед, жена брата с близнецами и еще кто–то. Тут он вспомнил о приятеле. Да и мать советует: все–таки человек приткнется пока, да и Гапону пофартит. Платить будут.
Нет, пол надо было мыть. Вдруг квартирант откажется, заявит: не квартира — хлев!
Мишка разулся. Вылил на пол ведро воды. Засучил штаны и, усевшись на корточки, начал тереть половицы тряпкой. Но вода почти тут же протекла сквозь щели, и лишь кое–где остались на досках крохотные лужицы.
Как раз в этот момент и заявились гости.
— Знакомьтесь: мой друг Гапон, — представил Серега хозяина пожилому мужчине в драповом полупальто. — А я побег, дела! — И исчез.
Гапон, держа в одной руке тряпку, вытер другую о штанину, но не решившись все же подать ее гостю, раскланялся.
Мужчина засмеялся. Действительно, как–то все это смешно получилось.
Растерявшийся было Мишка успокоился.
— Пол текет, холера! — неизвестно к чему сказал он и приветливо улыбнулся.
Гость скинул вещевой мешок. Поискав место посуше, поставил его у самой двери и, опираясь на клюшку, прошелся по комнате. Осмотревшись, он уселся на сундук и воззрился на хозяина, словно изучая.
Мишка, в свою очередь, бесцеремонно рассматривал будущего квартиранта.
В лице мужчины была усталость, но не та, что проходит, — он словно родился таким усталым.
— Ну, что ж, хозяин, будем знакомы. Меня можешь дядей Колей звать.
Мишка сразу догадался, что дяде Коле его каморка понравилась. Дело в шляпе!
— Будем! У меня дядьку тоже Николаем звали. Только он был короткий и лысый. — Тут он слегка замялся, не зная, как представиться посолидней: по имени или прозвищу? И, решившись, назвался не без достоинства: — Гапон.
— А почему у тебя кличка такая паршивая?
— Чего? — изумился Мишка. Он всегда гордился своим звучным прозвищем. Не то что у других: Карман, Чумиций или даже Шляпин. И вдруг на тебе!
— Гапон — это попик был такой продажный. Шкура, — пояснил квартирант и снял пальто.
— Вообще–то я Михаил. А про попа ты заливаешь? — расстроился Мишка.
— Один живешь?
— Один… Маманя под бомбежку попала, одежонку менять ездила.
— Я тоже вроде сирота. Там мои все…
— А отец у меня на фронте.
— А я вот отвоевался. — Дядя Коля постучал себе по ноге, она отозвалась деревянным звуком. — Ну, да ладно. Площадь, гляжу, у тебя подходящая, разместимся как–нибудь. Сколько с меня брать будешь?
— А я чего? Я как все. Живи.
— Пол не мой, бабье это дело. — Квартирант свернул цигарку. — Я тут договорюсь.
По коридору неожиданно разнесся топот ног, и в комнату влетели Валька с братом.
— Гапон, скорее! Жиры отоваривают!
Мишка бросил тряпку и рванулся к двери. На пороге он остановился и взглянул на квартиранта, словно спрашивая разрешения. Неудобно вот так сразу одного оставлять.
— Валяй, я сам, — кивнул дядя Коля.
К магазину со всех сторон бежали люди.
Глава 12
Это было давно, год назад… К Зине приехал двоюродный брат Леонид, москвич, лет шестнадцати. Каждый июль и август он приезжал к ним в город, видите ли, дышать воздухом.
— Летом в Москве невыносимо, — говорил он.
Ребята ему завидовали. Они завидовали человеку, которому, представьте себе, летом невыносимо жить в Москве! Более самоуверенного и независимого парня в жизни не встречали. Одним словом — москвич! Он был по–столичному худой, длинный и бледный. Его благородный острый профиль сводил с ума всех девчонок, а широченные брюки в мелкую клеточку были предметом постоянной зависти «поэта» Тихонова. Леня уже носил галстук, курил, небрежно сбрасывая пальцем пепел, — в общем, им не чета.
Тогда он ввалился к Вальке в сарай сразу после обеда. Был возбужден, прямо с поезда: «На секунду к своим забежал, чемодан бросил!»
Сразу же в сарай притопал дед, увидел Леню и засуетился. На столе появились огурцы, вобла.
Прибежал Юрка. Леонид раскрыл коробку дорогих папирос «Герцеговина Флор» и угостил деда. Валентин с Юркой не курили: влететь может, да и занятие противное, сокращает жизнь на семь–десять лет, это всем известно.
— Ерунда, — сказал дед после первой же затяжки. — Одеколоном воняет. — Выбросил папиросу и закурил свой любимый «Памир».
— А у нас в Москве… — начал Леня.
Москва! Удивительный, огромный город, где можно запросто купить папиросы «Герцеговина Флор»! Здоровенные дома, большущие кинотеатры, ноток машин, метро и Красная площадь!
— А что у тебя с Зиной вышло? — вдруг спросил столичный житель.
— При чем тут Зина? — промямлил Юрка.
— Я ей: «Пойдем вечером все на танцы». Л она: «Мне и без вас тошно!» Все цапаетесь? Деревня… К женщине надо подходить с кнутом и пряником. Ясно? Так говорит Заратустра.
Кто такой Заратустра и почему он так глупо говорит, ребята не знали, но на всякий случай согласились. Не хотелось выглядеть такими уж провинциалами.