Только легли спать, как Шурик вдруг ни с того ни с сего вспомнил про рога и, запоздало поддакивая брату, стал говорить, что вовсе их не жаль. Кончится война, можно будет купить сто таких рогов и развесить повсюду. И на старом месте, в передней, тоже повесить. Отец вернется с фронта и даже не догадается. Они ведь все одинаковые, рога–то!..
В ответ Валька двинул ему локтем в спину: пора, мол, спать, и сам стал умащиваться под одеялом.
Шурик тут же начал ныть, что брат прижимает его к стенке и стаскивает на себя все одеяло. Валька промолчал и лег на самый краешек, успокаивая себя тем, что, как только младший выздоровеет, он будет сам спать у стенки и при случае даст своему разлюбезному братцу по шее, если тот опять станет ныть.
Валька долго не мог заснуть, потому что все время клял себя, настойчиво повторяя: «Все… Больше ни за что!» И пытался не переживать, но безуспешно. Хочешь не хочешь, но в нем говорило только одно чувство: а все–таки спасся, повезло!
Глава 20
Валька и Леля свернули на главную улицу. Через город, к переправе, по снегу шли и шли беженцы. Машины, телеги, тачки…
— Гапон!
Мишка обернулся. Он стоял в хвосте длиннющей очереди у магазина.
Валентин расстегнул противогазную сумку.
— Як тебе сто раз заходил. Мария Николаевна просила записку передать.
Гапон развернул листок, прочитал и подмигнул Леле.
— Всё учиться зовет… Передай Николаевне: не буду. После войны доучусь. Я уж лучше на работу определюсь, там вшивость не проверяют и руки можно не мыть.
— Опаздываем, — сказала Леля.
— Ну, давай, Миша, заходи. — Валька заторопился.
— После войны в морское училище махнем, слышишь! — сказал Гапон вдогонку.
Валька с Лелей пролезли сквозь пролом в заборе и пошли по железнодорожным путям. Леля, балансируя, быстро переступала по рельсу, словно по буму.
— Я так и не выучил монолог Чацкого, — говорил Валька. — Не успел. И вообще стихи плохо запоминаю.
— А я, я все представляю себе, как наяву. — И Леля восторженно продекламировала: — «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…»
— «Карету мне, карету!» — подхватил Валька и засмеялся.
— Ложись! — внезапно завопил кто–то. — Воздух!
Леля юркнула под вагон, Валька за ней — рывком на другую сторону.
Почему–то не слышится ни гула самолетов, ни свиста бомб, а сразу вырастают взрывы, они на мгновение будто зачарованно останавливаются в воздухе, прежде чем опасть. И зазвенело, взвыло, загрохотало!
Подальше от станции… Подальше!
У–ах–х!!! По паровозу — землей, трубы как не бывало… Туман из снежной пыли… Носом в сугроб… С треском стянуло доски с забора, как мехи у гармошки…
— Открой! Открой! Погибаем!
Вверху в решетчатом оконце вагона мельтешат лица с разинутыми ртами, вытесняя друг друга. Стриженые головы… Вагон почему–то закрыт на засов, а дужки связаны толстой проволокой. Люди кричат и колотят изнутри по стенам и двери.
И снова взрыв, совсем близкий. С визгом разлетелся гравий, садануло воздушной волной. Валька прижался к рельсам. Сверху неожиданно посыпались люди, ныряли под вагоны, кидались на шпалы…
Валька приподнял голову и увидел совсем уже непонятное. Несколько человек, пригибаясь, бежали вдоль состава. Один из них, высокий, черный и горбоносый, отстал, таща за собой пожилого дядьку. Тот упирался и что–то кричал. Тогда горбоносый ударил его и помчался за остальными… Бомбежка кончилась так же неожиданно, как и началась. Валька даже не услышал, а почувствовал эту растерянную тишину. Повертел головой, искоса посмотрел — все лежат. Не шевелятся, смотрят друг на друга.
— Леля–а! — завопил Валька.
— Я здесь! — Она лежала неподалеку, по другую сторону полотна, прикрыв портфелем голову.
Поднимались люди, спрыгнувшие из вагона. Их было человек пятнадцать. Они собрались кучкой, о чем–то быстро переговаривались, спорили. Умолкли и обернулись к Вальке.
Он встал. Тот пожилой дядька бросился к нему:
— Стой! Не уходи, малый! Конвоира убило, видишь?
У колеса вагона лежал милиционер с зажатой между колен винтовкой. С его головы стекали тяжелые багровые капли.
Валька помчался прочь, спотыкаясь о шпалы. Но пожилой дядька догнал, схватил за руку:
— Не бойся, дурак… Пойми, на нас подумают, что часового убили. А ты видел… как все это тут было. Его волной бросило, ты же видел? Нам веры–то нет! Сынок!
— А чего я — то? — затравленно озирался Валька. — Я не видел!
— Отпустите его! Чего вы там! — испуганно закричала Леля.
— Не уходи. Побудь. Придут — все расскажешь. Мы из пересыльной тюрьмы. Из нашего вагона семеро бежало. А мы не хотим. — Дядька крепко держал его, заискивающе заглядывая в глаза. — Эй, в вагон давай! — крикнул он остальным. Люди послушно полезли в вагон.
Пожилой выпустил Вальку и сел рядом на рельс. Леля нерешительно двинулась к ним, отряхивая пальто.
— Может, мне сбегать на вокзал? — пробормотал Валька.
— Нет, не уходи. Придут. — Пожилой даже попытался улыбнуться. — Ты не бойся, парень. Тебе же ничего не будет.
У вагона был выбит взрывом угол, там зиял пролом. Заключенные выбрасывали изнутри землю, время от времени кто–нибудь из них высовывался и смотрел. Из–за состава показался военный патруль.
— Сюда! — закричала Леля. Патрульные прибавили шагу.
…В тот же день в угрозыске, в кабинете майора Молоткова — отца Лели, — срочно собрались оперативники: капитан Митин, сержант Никишов и начальник школы курсантов лейтенант Немолякин.
— Пока есть основания считать, что группа бежавших уголовников осела у нас, — говорил Митин. — В городе неразбериха, много пришлых, беженцы. Это им на руку.
— А что, если они хотят отступлением воспользоваться и уйти на оккупированную территорию? — вставил Никишов.
— Уж скорее они попытаются в тыл, — сказал Молотков.
— А для этого нужны документы, — подчеркнул Митин. — И они их будут доставать любыми путями. Я тоже полагаю, что они тут. Отсиживаются.
— Мы опросили оставшихся, вот приметы бежавших. — Никишов положил на стол папку. — Уже размножили. Военные тоже помогут. На станциях и дорогах предупреждены посты.
— Нам придана школа курсантов, — сказал Молотков. — Но мы ими, само собой, можем воспользоваться только в экстренном случае.
Немолякин кивнул.
Молотков один за другим переворачивал листки, на которых были напечатаны приметы, примерный возраст, воровские клички семерых бежавших уголовников: Кривой, Сыч, Мышь, Артист, Пахан, Тумба, Хрящ.
— Удрали самые матерые. Вот этот, например, — сказал Никишов о Хряще, — уже десять лет отсидел. Им теперь терять нечего. На все готовы, лишь бы шкуру свою спасти.
— Сопроводиловки погибли при бомбежке. Фотоснимков нет и не будет. Город, откуда их перевозили, на оккупированной территории. — Молотков встал. — По–прежнему держать под наблюдением толкучку, вокзал, пристань…
Глава 21
Валентин подолгу носил с собой дорогие отцовские письма, каждый раз заменяя одно другим…
«…Я жив и здоров. Попал на переподготовку. Рекомендуют в училище. Там по окончании лейтенанта присваивают. Глядишь, к концу войны маршалом стану. Кормят нас вполне. Как у вас с питанием? Продавайте все, не жалейте. Будут эвакуировать, сообщите. И главное — адрес. Как там дети? Учатся? Помогают? Поочередно всех целую в обе щеки. Василий».
«…В училище не еду. Отменилось. Снова на фронт. Пишу в поезде. Сейчас нас отправят. Письмо кому–нибудь передам, бросят. Полевую почту сообщу с места. Целую всех в обе щеки. Василий».
После долгого молчания письма вдруг пошли часто. Только почему–то они приходили, когда Вальки и Шурика не было дома. У отца все шло нормально. Он был жив–здоров и поочередно всех целовал в обе щеки.
Эти письма Валька с собой не носил. Он знал, что их пишет мать. Нарочно мелкими буквами, подделывая почерк отца.
Прочитав письма вслух, мать испуганно смотрела на старшего сына, когда он потом брал их в руки. Но он научился притворяться, и она ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Шурик верил — и на том спасибо.
Как–то Валентин ей сказал:
— Ты хоть скажи, когда настоящее будет.
Она вздрогнула:
— Сам поймешь…
И они долго ревели вдвоем, уткнувшись друг другу в плечо.
Глава 22
Разговаривали двое, высокий и низкий. Они схоронились за искореженной от бомбежки стеной, сверху свисали на железных прутьях глыбы бетона. У высокого голос был густой, взрослый, у низкого — тонкий, как у подростка.
— А это точно они? — спросил взрослый.
— Кому же еще! Я сам случайно увидел, как туда полезли, — тихо сказал подросток.
Разговор был загадочный, о чем–то понятном только им.
— А больше их никто не заметил?
— Где там… Давно бы уже их схватили. Откуда узнать — все тогда от бомбежки попрятались. А я тут обычно прячусь, лучше всякого убежища. Бомба в одно и то же место не падает.
— Не скажи. А тебя они видели?
— Нет. Я другим ходом выбрался. А потом на вокзале услышал: семеро ушло. Людей там расспрашивали, не заприметил ли кто. Удивляюсь, что собаку по следам не пустили.
— После бомбежки — глупо. Вот что… Держи рюкзак. Передашь, о чем договорились.
— А они меня не тронут? — спросил подросток.
— Они за любую соломинку ухватятся. Им выбирать не приходится.
— Зачем они тебе? Ну их!
— Не пойдешь, я тебя везде найду!
…Подросток нырнул в глубь развалин. Повиснув на руках, он бесшумно спустился вниз через пролом в полу. Придерживаясь рукой стены, двинулся по заваленному землей и прелой бумагой ходу, пока не уперся в дощатую дверь. Он заглянул в щель и смутно увидел заброшенный складской подвал. В дальнем углу лежала груда ящиков. Открыл дверь… Не слышно было ни шороха, ни шагов. С потолка падали невидимые капли, они звонко стучали по каменному полу. Он испуганно громко сказал:
— Спокойно. Я не из милиции. Держите. — И бросил на пол рюкзак. — Харчи. Одежда тоже будет.
Из темноты молча выступили фигуры каких–то людей.
— Ну?.. Никто не знает, что вы здесь. А я свой. Чуть погодя найдем вам другую хату.
— Ты кто?
— Родственник. Привет вам от Седого, он тоже вор, настоящий.
Глава 23
Серой нестройной колонной двигались они с товарной станции, впереди шагал пожилой командир. Новобранцы, молодые ребята, которым только что стукнуло восемнадцать. Одеты они по–разному: в ватниках, поддевках, тулупах… Котомки, чемоданы, мешки с пожитками и снедью.
Сколько раз вот так же по этой дороге шли такие колонны. Валька и Гапон знали, что сейчас новобранцев поведут в баню, потом отберут все лишнее, дадут обмундирование и разместят в бывшем педагогическом техникуме для кратковременной пехотной подготовки. А вскоре опять по этой дороге, только назад, и уже более стройно, под музыку, отправятся они к вокзалу, откуда прямиком на фронт. И будут бежать за ними пацаны и долго махать руками. Потом поредеет на перроне ребячья толпа, потянется по домам, а издалека будет доноситься военный марш…
Колонна остановилась, парни уселись у обочины на противотанковые рогатки, задымив самокрутками.
Гапон подсел к одному из них. Он был выше и кряжистей всех, и, может, поэтому Мишка выбрал именно его.
— Из деревни?
— Ага, — ответил парень.
— Оставь! — вовремя спохватился Мишка, когда парень вознамерился было выбросить шикарный бычок.
Тот помедлил, потом все же растоптал окурок, приведя тем Мишку в молчаливое бешенство, и не спеша достал из кисета здоровенную щепоть табаку — самокрутки на три. Гапон тут же расплылся в улыбке, мгновенно позабыв об окурке.
— Слушай, у тебя, наверное, в сидоре сухари да лепешки, угадал?.. Так вот, все у вас в бане отберут, и сядете вы на паек.
— Это почему? — обеспокоился парень.
— Потому. Положено так. Только и видели вашу провизию!
Парень заволновался еще больше.
— Да ты не вздыхай, давай сидор, мы его пока у себя оставим. Мы себе ничего не возьмем, — заверил Мишка, — хочешь, побожусь?
— По–о–дъем! — скомандовал командир, и новобранцы зашевелились.
Парень быстро развязал свой сидор, вынул из него туго набитую котомку и дал ее Га нону.
— Не забудь: вон дом с красной крышей. Валентина, вот его, спроси, слышишь? — сказал Мишка.
— Ладно!
Колонну повели к бане.
Прошел день, другой, но знакомец что–то не приходил. Валька и Мишка не раз слонялись у ограды техникума, высматривая парня, но безуспешно.
…Было часов шесть утра, когда Валентин проснулся. Его разбудил давно знакомый марш. Опрометью оделся и выскочил на улицу. От техникума шла колонна солдат. Она была не такая большая, как прежние, и оркестр был меньше, и ряды были не такие четкие, как в предыдущих.
Рядом с Валькой оказался неизвестно откуда появившийся заспанный Гапон.
— Вон он! Вон!
В первом ряду, крайний справа, шел их парень. Колонна проходила мимо.
Валька и Гапон побежали сбоку:
— Эй, парень! Что ж ты! Цело все!
Солдат взглянул на них, узнал и развел руками. Потом что–то крикнул.
— Чего? — не понял Мишка.
— Себе, себе! — Солдат тыкал пальцем в их сторону и улыбался. Улыбка у него была какая–то странная: то ли он извинялся, то ли смущался.
Новобранцев посадили в вагон, парень еще раз обернулся и крикнул, показывая на себя пальцем:
— Степан! — И помахал рукой.
— Мишка! Мишка! — пронзительно вопил Гапон и подпрыгивал, чтоб тому было его лучше видно.
Солдат улыбался. Улыбались через силу мальчишки.
— Недоучили, — вздохнул Гапон.
Оркестранты полезли в последний вагон. Поезд тронулся и пополз к роще. Неизвестно по чьему заказу оркестр заиграл бодрую полечку.
Неожиданно все это заглушил рокот моторов, из туч выползли немецкие бомбардировщики.
За сосняком, где только что скрылся состав, вскинулись взрывы, взлетели щепки, колеса!..
Бомбардировщики шли и шли в пике.
Но вот один из них, подбитый из пулеметов с уцелевших вагонов, полетел вверх, оставляя за собой полосу дыма. Под самолетом одна за другой появились две точки, над ними белыми горошинами повисли парашюты. Их несло к городу. И тут гул уходящего ввысь подбитого самолета смолк. Бомбардировщик, завалившись набок, ринулся вниз, на своем пути он зацепил крылом купол парашюта, и летчик, завертевшись волчком на стропах, канул вместе с машиной за кромку рощи. Второго несло все ближе и ближе к станции. И тогда из толпы провожавших отделилась седая старуха и побежала. И весь народ побежал туда, где вот–вот должен был приземлиться немецкий летчик. Бежали молча, стремительной волной.
Фашист, обезумев от страха, смотрел на колышущуюся внизу толпу. К нему тянулись сотни рук.
Еле его военные отстояли…
В котомке Степана оказались две буханки хлеба домашней выпечки и сухари. Смахивая слезы, Гапон молча поделил все поровну, отломил от своей буханки ломоть и вдруг обнаружил внутри запеченные яйца. В буханке же Валентина ничего не оказалось.
— Сухари бери себе. И мои возьми, — сказал Мишка. — Так по–честному. Пускай они у тебя. — Он начал суетливо совать сухари Вальке в карманы. — Мне ж еще и яйца достались.
— Не могу я, — отвернулся Валька.
— С голоду помрешь! — страшно закричал Мишка.
…Вечером Молоткова вызвали в ОГПУ и сообщили, что в городе — человек, работающий на немцев. Кто–то передавал по рации об отправке состава с солдатами за сорок минут до отхода поезда. Пока сумели разобраться в перехваченной шифровке, состав уже бомбили… Вражеский радист сообщал сведения на прифронтовой немецкий аэродром. Недавний налет на минный завод тоже, думается, не случаен.
— Имейте это в виду и в вашей работе. Черт знает, под кого враг камуфлируется и с кем связан!
Глава 24
Майор Молотков работал в угрозыске давно. До войны было спокойно, дела раскрывались сравнительно легко. Но с началом войны небольшой аппарат сотрудников плохо справлялся с работой. Город был забит беженцами, множеством людей без прописки.