— Меня задержали дольше, чем я думала, — ответила в смущении Берта, — но будьте уверены, что вы от этого ничего не потеряете.
— О! — возразил Пьер Лорио. — Я не о себе говорю, а о моих бедных лошадках. К счастью, еще дождь-то теплый. Садитесь же, постараемся наверстать потерянное время. Куда прикажете везти вас?
— Улица Нотр-Дам-де-Шан.
— Вот это хорошо. Я живу очень близко оттуда. Тромпетта и Риголетта получат двойную порцию овса, их вытрут соломенной фланелью, и завтра они будут свежи, как розы. А номер который?
— Я скажу, где остановиться.
— Ладно!
Фиакр покатился.
Сенатор и Тефер выбежали из дома, точно за ними кто-нибудь гнался. Герцог шел с такой быстротой, что его спутник, хотя и был гораздо моложе, едва мог за ним поспевать.
Они скоро дошли до квартиры инспектора, и там герцог сменил насквозь промокший костюм на свое прежнее платье. Он был мрачен и не говорил ни слова.
Тефер, переодеваясь, украдкой наблюдал за ним.
— Позволите вы задать один вопрос, господин герцог?
— Конечно!
— Относительно этой женщины… Этой безумной…
Сенатор вздрогнул.
— Ну, что же? — прошептал он.
— Господин герцог ее знает?
— Да, я ее знаю. Она действительно безумна, и ее появление немного взволновало меня. Я считал ее давно умершей.
— Я должен был следовать за господином герцогом, — продолжал Тефер, — но наш поспешный уход был, несомненно, ошибкой.
— Почему же?
— Мы должны были запереть дверь и заставить выйти эту женщину.
— Да, это правда.
— Я боюсь, что она узнала господина герцога.
— Невозможно, ведь она безумна. Да и разве вы не слышали, что она называла меня убийцей? Это ясно доказывает, что она не понимала, что говорила.
Тефер промолчал.
— Что же могла сделать несчастная после нашего ухода? — продолжал сенатор.
— Возможно, что она осталась в квартире Рене Мулена.
— Для нас это не имеет значения, да и наконец мы скоро все узнаем, так как завтра там будет обыск. Ну, хватит об этом говорить! В черновике письма, которое я там сжег, я прочел, что особа, о которой я вам не раз уже говорил, Клодия Варни, рассчитывает скоро приехать в Париж. Я хотел бы узнать как можно раньше о ее прибытии.
— Я буду наблюдать за всеми большими отелями, где останавливаются богатые иностранцы. Эта дама, не имея дома в Париже, неминуемо должна будет прожить какое-то время в отеле.
— Хорошо.
— А что касается вдовы и ее дочери?…
— Их можно теперь оставить в покое! Тефер, я доволен вашим усердием. Сегодня вы оказали мне важную услугу. Возьмите это… это только задаток.
И Жорж де Латур-Водье положил в руку инспектора бумажник, в котором было пять билетов по тысяче франков.
Тефер рассыпался в выражениях благодарности.
— Однако я очень устал, — сказал сенатор. — Достаньте мне фиакр…
— Господину герцогу придется вооружиться терпением. При такой погоде фиакры очень редки на улицах.
— Постарайтесь найти. Я подожду.
В это время Пьер Лорио, спеша скорее вернуться домой, гнал своих лошадей крупной рысью.
Тромпетта и Риголетта бежали, как кровные рысаки.
При повороте на улицу Нотр-Дам-де-Шан, почти против дома 15, Берта постучала в стекло.
Фиакр остановился.
— Вот, — сказала она, отдавая деньги Пьеру Лорио, — благодарю вас!
Дядя доктора Этьена приподнял свою кожаную шляпу.
— Это я должен вас благодарить! Три франка на чай! Славно! Надеюсь еще не раз возить вас, когда вам захочется съездить к вашему молодчику…
Берта его не слушала. Она подбежала уже к своему дому и проскользнула в приотворенную дверь.
Пьер Лорио повернул лошадей и пустился рысью домой.
— Славная девочка! — бормотал он себе под нос. — Может быть, любит гулять чаще, чем следует. Но что же вы хотите? Годы уж такие! Все мы были молоды!
Госпожа Леруа ждала дочь с мучительным страхом и нетерпением.
Отсутствие Берты продолжалось дольше, чем можно было предполагать, и бедная мать напрасно старалась объяснить это промедление. Самые мрачные предположения приходили ей в голову.
Она представляла себе Берту жертвой какого-нибудь несчастного случая или что она попала в западню, подстроенную полицией, наблюдавшей за домом Рене Мулена.
Может быть, агенты арестовали ее, лишь только она вошла в квартиру механика…
Все это казалось возможным, и бедная женщина в отчаянии горько упрекала себя, что пожертвовала дочерью ради слепого желания смыть позор с памяти мученика.
Буря, бушевавшая над городом, еще усиливала ее страх.
Время от времени она собирала последние силы, чтобы дотащиться до окна, и, открыв его, смотрела на улицу, ожидая, не покажется ли дочь.
Ее бедное больное сердце билось, точно хотело выскочить из груди. Припадки удушья следовали один за другим. Несколько раз ей казалось, что она умрет, не увидев дочери.
— Боже мой! — шептала она, ломая руки. — Дай мне дожить до ее возвращения! Дай мне еще раз обнять ее!
Моральные муки в соединении с физической болью привели наконец к неизбежному кризису.
«Ну, все кончено!… — сказала себе Анжела. — Бог осудил меня… Берта, вернувшись, не найдет меня живой».
И она лишилась чувств.
Когда она очнулась наконец после долгого обморока, она все еще была одна.
Первый взгляд был на часы: они показывали одиннадцать.
«Надеяться дольше было бы безумием… — подумала умирающая. — С Бертой случилось несчастье».
В это время через открытое окно донесся стук быстро приближавшегося экипажа; немного не доезжая до номера 15, экипаж остановился.
Госпожа Леруа нашла в себе силы встать и подойти к окну. Она увидела красные фонари фиакра, но темнота и расстояние не позволяли ей разглядеть, кто вышел из него.
Когда фиакр повернул назад, Анжела заперла окно и, подойдя к дверям, стала прислушиваться.
Скоро по лестнице послышались быстрые и легкие шаги.
Бедная женщина едва дышала.
Шаги остановились на площадке. Дверь быстро распахнулась, и Берта вбежала бледная как смерть.
Анжела вскрикнула, и дочь упала ей на грудь.
— Берта, милая моя, — шептала мать, — отчего эти слезы?… Отчего ты так бледна?… Что случилось?… Тебе грозила опасность?… Говори же!…
Берта задыхалась от волнения. Она хотела было заговорить, но не могла произнести ни слова, только губы ее беззвучно шевелились.
— Дорогая моя, говори же! Умоляю тебя! Твое молчание меня пугает. Что с тобой случилось? Ты ведь была на Королевской площади?
Девушка кивнула головой.
— Ты входила в квартиру Рене Мулена?
— Да…
— Ты нашла письменный стол?
— Да.
— А пакет, за которым ты ходила?
— У меня его нет.
Госпожа Леруа едва не лишилась чувств.
— У тебя его нет? — повторила она.
— Он не существует больше!
— Что же с ним стало?
— Его сожгли.
— Кто тебе это сказал?
— Я видела сама…
Вдова казненного зарыдала, ломая руки.
— Он не существует, — прошептала она в отчаянии. — Боже мой! Это последний удар!
Берта вернулась домой подавленная, разбитая драмой, которой она была невидимым свидетелем. Но при виде горя и отчаяния матери она забыла о себе.
— Милая мама, — сказала она, обнимая Анжелу, — ради Бога, не падай духом. Будь мужественна и сильна, я умоляю тебя на коленях!
— Я постараюсь, но я хочу все знать. Что произошло на Королевской площади?
— Ужасные вещи!…
— Я должна все знать!… Не скрывай ничего!
— Слушай же…
И Берта дрожащим голосом рассказала малейшие подробности событий, произошедших в квартире Рене Мулена.
Мадам Леруа с трепетом слушала ее. Все ее внимание было сосредоточено на рассказе дочери.
— И эта женщина… Эта безумная… Ушла, унеся остатки обгорелой бумаги? — спросила она, когда Берта закончила.
— Да.
— И ты не попыталась отнять у нее или хотя бы пойти за нею?
Берта покачала головой.
— Я была слишком поражена…
— Взяли эти люди деньги Мулена?
— Нет, это не простые воры… Они даже не взглянули на деньги. Я все принесла… Я взяла также бумагу, положенную одним из злодеев в конверт, распечатанный им… Бумагу, которая, по их словам, должна была погубить Рене.
Говоря это, Берта вынимала из кармана золото и банковские билеты и наконец подала матери синий конверт с надписью «Правосудие!».
Анжела вынула из конверта листок, на котором измененным почерком было написано:
« Увидеться со всеми предводителями.
Сообщить им о скором приезде в Париж избавителя.
Меры так хорошо приняты, что ничто не спасет тирана от гибели.
Первое покушение произойдет в оперный день.
Все будут уведомлены накануне и должны быть готовы действовать.
Пароль — Рим и Лондон».
— А! Негодяи! — сказала Анжела, закончив чтение. — Они погубили бы Рене. Эта бумага превратила бы его для всех в сообщника заговорщиков! Но кто же враги нашего друга?
— Не знаю, я слышала только одно имя — «Ледюк»… но лица их остались у меня в памяти. Если я их когда-нибудь встречу, хотя бы через десять или двадцать лет, — их узнаю.
— К какому классу общества принадлежат они по на ружности?
— Один казался богатым буржуа, другой был в платье рабочего… но, может быть, они переодеты… Когда последний прочел письмо, он сказал: «Эта женщина в Париже и грозит мне! У этого человека была эта бумага, которой он конечно, знал цену!… Если бы не случай, я бы погиб!»
— Он сказал это! — воскликнула вдова странным тоном.
— Да, мама, если и не такие именно слова, но смысл тот же… Я хорошо помню.
— Рене был прав! — продолжала мадам Леруа. — Он не зря дорожил этим письмом. Он знал, что, доставив его, сделал бы нам бесценный подарок. Это письмо привязывало меня к жизни, пробуждая надежды. Это письмо изменяло твою будущность! А теперь — ничего! Все уничтожено… Да, мы осуждены! Мы прокляты!
— Зачем отчаиваться, мама? Конечно, Рене Мулен знает наизусть содержание этого письма и передаст тебе, когда будет на свободе.
— Я умру прежде, чем его освободят! — печально прошептала Анжела.
— Мама! Не говори этого!… Разве ты хочешь отнять у меня мужество, которое теперь мне так нужно? Да и к чему отчаяние? Ты хорошо знаешь, что я люблю тебя, и не одна я… нас трое… Рене Мулен… и другой еще…
— Другой?
— Да, наш брат, который не мог спасти бедного Абеля, но который вылечит тебя, он это обещал мне.
— Доктор Этьен?
— Да, он любит нас, как будто он твой сын, и я уверена, что думает скоро назвать тебя своей матерью.
— Матерью? — сказала, вздрогнув, Анжела.
— Да… — ответила Берта, краснея до корней волос. — Но что с тобой? Что тебя смущает? Разве доктор не был бы тебе лучшим сыном? С ним мы были бы счастливы.
— Ах! — прошептала Анжела. — Я боюсь понять…
— Чего?
— Этьен Лорио сказал, что он тебя любит?
— Он не сказал мне прямо, но дал понять.
— И ты… ты его любишь?
Берта молча потупила глаза и еще больше покраснела.
— Ты его любишь? — повторила больная.
— Да… Я люблю его…
— О! Несчастная! Несчастная! — закричала Анжела разбитым голосом, поднимая над головой дрожащие руки. — Неужели я еще мало страдала? Недоставало этого последнего удара!
— Что ты говоришь, мама? Как может огорчать тебя моя любовь к Этьену Лорио? Как я могу быть от этого несчастна? Неужели мы не были бы счастливы, если бы я была женой этого честного человека, золотого сердца?
— Напрасная иллюзия! — прошептала больная. — Невозможные мечты, которые надо позабыть!
— Но почему же? Объяснись!… Ты меня пугаешь!
— Увы! Я ничего не могу объяснить тебе, дитя мое. Знай только, что счастье, о котором ты мечтаешь, не для тебя… Бедная моя крошка, ты обречена на страдания. Один человек мог изменить твою участь, и он в тюрьме… Он, может быть, будет осужден… Это письмо, которое Рене скрывал в своей квартире, могло помочь тебе… И оно уничтожено. Ты видишь, что все против нас. Склони голову. Покорись! Заставь молчать свое сердце! Заглуши голос молодости! Не думай о докторе Этьене: ты не можешь быть его женой!
Берта, пораженная ужасом, напрасно старалась угадать смысл этих слов, полных тревожной тайны.
— Я не могу быть женой доктора Этьена? — повторила она. — Почему? О! Дорогая мама, ты не можешь так говорить, не объяснив мне причины. Это было бы слишком жестоко…
— Не спрашивай, умоляю тебя! Я не могу отвечать.
— Ты не можешь сказать, что может помешать честному человеку дать мне свое имя?
— Это невозможно!…
— Как! Я недостойна Этьена и не имею права знать, почему? Но это чудовищно! Что же я такое сделала? Я хочу знать, слышишь ты!… Разве есть в моей жизни какое-нибудь не известное мне пятно? Разве хотя бы тень подозрения падала когда-нибудь на мою честь? Разве я не была покорной дочерью? Любящей сестрой? Разве я не носила с честью имени моего отца?
Анжела слушала, опустив голову. Каждое слово дочери падало каплей растопленного свинца на ее растерзанное сердце.
Услышав, что Берта говорит об отце, она не смогла сдержаться и потеряла всякое самообладание, всякое благоразумие. У нее вырвалась фраза, за которую минуту! спустя она готова была отдать всю свою кровь.
— Бедное дитя! Имя, которое ты носишь, не имя твоего: отца!
У нее начался внезапный приступ удушья, и она упала в кресло.
— Что ты сказала? — вскричала Берта, бросаясь перед ней на колени и хватая ее за руки.
— Истину!
— Я не ношу имени своего отца?
Анжела отрицательно покачала головой.
— Милая мама, я не могу сомневаться в тебе… Как ни темны и непонятны твои слова, они не скрывают ведь ничего позорного?… Но я имею право, и это даже долг мой, просить объяснения… Ты сказала слишком много, чтобы было возможно теперь остановиться… Я хочу понять эту мрачную загадку!
Грудь Анжелы судорожно вздрагивала, точно в предсмертной агонии.
Несчастная женщина высвободила свои руки и охватила ими пылающую голову, в которой теснились смутные мысли.
— Ах! Моя тайна от меня ускользает! — прошептала она. — Абель! Абель! Прости меня! У меня нет больше силы лгать. Я не могу молчать. Я не имею права…
Она зарыдала, ломая руки,
— Вот эта страшная тайна… вот она… Слушай, дочь моя, и мужайся… Имя Монетье не имя твоего отца… Твой отец умер не в своей постели.
Берта ничего еще не знала и не угадывала, но она предчувствовала что-то ужасное и побледнела как смерть.
— Умер не в своей постели? — повторила она глухим голосом. — Где же?
— На эшафоте.
Молодая девушка вскрикнула. Широко раскрыв глаза, она глядела на мать с выражением, близким к безумию.
— На эшафоте!… На эшафоте? — прошептала она спустя минуту. — Какое же преступление он совершил?
Анжела вскочила, как наэлектризованная.
— Преступление!… Он!… Твой отец… — закричала она. — Он лучший и благороднейший из людей! А! Ты не можешь этого и думать! Он умер невиновным, дочь моя, слышишь ты?
— Невиновным… — повторила Берта почти бессознательно.
— И, однако, его обвинили!… В одно мрачное утро голова мученика скатилась в окровавленную корзину… Обезумев от горя, желая увидеть его в последний раз, я свела туда вас обоих, тебя и Абеля, чтобы зажечь в вас жажду мести, которая жгла меня. На другой день я раскаивалась уже в этом поступке… Ты была тогда слишком мала, чтобы понять и запомнить; Абель и я, мы хотели заставить тебя забыть… и нам удалось… Теперь ты все знаешь… Молись за праведника, который был твоим отцом!
Берта рыдала.
— Как его звали?
— Поль Леруа… Это было его имя… Это наше имя. Молись, дитя мое!… Молись за мученика!… Теперь, — продолжала Анжела после короткого молчания, — я передам тебе тайну, которую должна была бы унести в могилу…