И несчастная мать рассказала все.
— Но ведь были же настоящие преступники, — сказала она в заключение, — но я и Абель напрасно искали их многие годы… На одну минуту во мне зародилась надежда… Неизвестный или, вернее, забытый друг добыл указания, которые мы тщетно искали двадцать лет; случайно попало в руки Рене Мулена письмо, в котором были названы сообщники убийства в Брюнуа. За этим письмом ты и ходила на Королевскую площадь.
— Ах! — воскликнула Берта. — Теперь я все понимаю!
— К несчастью, один из злодеев узнал о письме… Оно уничтожено, и негодяй найдет средство погубить завтра Рене, как погубил твоего отца двадцать лет назад. Ты понимаешь теперь мое горе, мое отчаяние, когда я вижу, что все рушится, что все погибло без возврата… когда исчезает последняя надежда смыть позор с имени мученика!
Лоб девушки нахмурился, и глаза ее сверкнули стальным блеском.
— Исчезла последняя надежда! Что ты говоришь? Но ведь я видела их и клянусь, я везде и всегда их узнаю! А письмо Рене, конечно, знает наизусть. Скоро он будет освобожден и даст нам оружие для борьбы.
— Берта, что ты говоришь?
— Я хочу отомстить за отца!
— Бедное дитя, что можешь ты сделать одна?
— Ничего, может быть… Но с помощью Рене Мулена я могу многое… Я подожду: он будет руководить мной.
— Ты права, моя дорогая! Давно желанный час, может быть, наконец наступит. Мы пойдем молить об этом Бога на могиле твоего отца.
— На могиле отца? — повторила Берта. — Так она существует?
— Да.
— Где?
— На Монпарнасском кладбище, недалеко от могилы Абеля.
— Какое же имя вырезано на ней?
— Никакого… Одно только слово «Правосудие!».
— Как на пакете, в котором было уничтоженное письмо?
— Да, и по той же причине.
— Ты покажешь мне эту могилу?
— Да… А если я умру, Рене Мулен проводит тебя туда вместо меня.
Берта схватила руку Анжелы и стала покрывать ее поцелуями.
— Милая мама! — прошептала она. — Умоляю тебя, не говори этого!… Зачем ты все говоришь о смерти?
— Потому что я очень больна… Я слишком долго и слишком сильно страдала… У меня нет больше сил жить.
— Мы тебя спасем!
Мадам Леруа печально покачала головой:
— Прости меня, если я тебя огорчаю. Я с радостью отдала бы жизнь, если бы этим могла избавить тебя от горя… Я страдаю не меньше тебя, видя твои страдания, но они неизбежны. Ты должна закрыть сердце для любви, пока тебе нельзя носить гордо твоего настоящего имени… Чтобы стать женой доктора Этьена, тебе надо будет сказать ему, кто мы, открыть страшную тайну. Хочешь этого?
— Никогда! Он мог бы подумать, что мой отец виновен, а я не перенесла бы сомнения… Пусть лучше он ничего не знает.
— Так ты меня прощаешь?
— Мне нечего прощать, я могу только любить тебя, моя дорогая!
— Обними же меня тогда!
— От всего сердца! От всей души!
Анжела хотела было протянуть руки, чтобы обнять дочь, но силы ей изменили. Ее голова откинулась назад, сердце стало биться медленнее, и во второй раз в течение нескольких часов она лишилась чувств.
В этом тяжелом положении к Берте вернулись мужество и энергия, составлявшие основу ее характера.
Она стала хлопотать около матери, употребляя всевозможные усилия, чтобы привести ее в чувство, и мало-помалу та открыла глаза.
Берта раздела ее, уложила в постель и дала питье, прописанное утром Этьеном.
Лекарство не замедлило подействовать, и скоро сон сомкнул глаза больной.
«Да, я мечтала о невозможном! — думала Берта, глядя на спящую мать. — Мои иллюзии рассеялись… Любовь и мирная семейная жизнь не для меня… Мой отец был казнен за преступление, им не совершенное, а настоящие преступники торжествуют в своей безнаказанности! В моей жизни теперь должна быть только одна цель — месть за отца и восстановление его чести!»
Девушка подошла к столу, на котором лежали принесенные ею деньги Рене и обвинительная записка.
«Каждое слово здесь — низкая ложь! — думала Берта, перечитывая записку. — Это, несомненно, дело одного из преступников, который старается отвратить от себя подозрения, жертвуя невиновным, как пожертвовал моим отцом. Я его видела. Это тот, которого другой называл Ледюком. А сожженное письмо, должно быть, от его сообщницы. Я буду беречь эту бумагу… может быть, она мне и пригодится когда-нибудь…»
Берта собрала деньги и спрятала их под замок вместе с запиской, которую опять вложила в синий конверт с печатью.
Было уже поздно, и она стала раздеваться, собираясь лечь спать: убрала свою шляпку и стала складывать шаль и вдруг вспомнила, что эта шаль была застегнута брошкой.
«Где же брошка? — подумала она. — Я ее не вижу. Не упала ли она на пол?»
Но все поиски были тщетны: брошка не находилась.
«Верно, я потеряла ее дорогой! — решила Берта. — Как огорчится мама, когда узнает… Это был единственный портрет Абеля. Ах! Какой несчастный вечер!»
Вернемся на минуту назад в дом на Королевской площади и посмотрим, что сделала Эстер с бумагой, поднятой ею в квартире Рене Мулена.
Появление безумной объясняется очень просто. Увидев на площади сенатора, освещенного яркой молнией, она узнала лицо, которое навсегда врезалось в ее память, лицо злодея, которого она называла «убийцей в Брюнуа».
Инстинкт говорил ей, что этот человек был единственной причиной всех ее несчастий, и она не ошибалась.
Убедившись, что он вошел в дом, бедная женщина решила подстеречь его и направилась в переднюю.
Всюду было темно, так как осторожная Мариэтта погасила свечи. Безумная медленно, ощупью, добралась до выходной двери, которую камеристка, спеша на свидание, забыла запереть на ключ.
Эстер тихо вышла на площадку лестницы — тут было светло. Услышав наверху шаги, она стала подниматься, но у нее не было цели. Минутный проблеск сознания уже погас в ее мозгу.
Она не помнила, зачем вышла из квартиры своей старой подруги и зачем поднимается наверх.
Поднявшись на четвертый этаж, она остановилась… Тут кончалась лестница, иначе она шла бы дальше…
Луч света, проникавший сквозь щель приотворенной двери, привлек ее внимание, и, любопытная, как ребенок, она подошла и, приложив ухо, стала прислушиваться.
Не слыша ничего, она, вероятно, вернулась бы домой, но вдруг дверь от нечаянного толчка отворилась, безумная переступила через порог и увидела герцога и Тефера.
При виде сенатора она опять, казалось, что-то припомнила, и произнесенные ею страшные слова напомнили бывшему любовнику Клодии Варни драму на вилле в Брюнуа и привели его в ужас.
После бегства герцога и агента Эстер вышла из квартиры Рене и вернулась домой, не помня и не сознавая, что видела и делала. Она уселась в кресло и, закрыв глаза, стала напевать неизменные арии, не замечая времени.
Наконец вернулась Мариэтта, вне себя от радости, так как она помирилась со своим пожарным; тот снова обещал на ней жениться и поклялся, что она будет счастливейшей из жен.
Полная благосклонности ко всему миру вообще, а к помешанной в частности, камеристка зажгла свечи и приготовила ей ужин.
Когда госпожа Амадис вернулась из оперы, она нашла все в порядке.
Никто и не подозревал, какая странная сцена разыгралась в доме в этот вечер.
Раздеваясь, Эстер нашла в складках своего корсажа обгорелую бумагу. Она с удивлением оглядела ее и машинально сунула в попавшуюся под руку маленькую серебряную шкатулку.
На другой день, около восьми часов, перед тюрьмой Сент-Пелажи остановился четырехместный фиакр. В нем сидели Тефер и двое подчиненных ему агентов.
Инспектор вылез из экипажа и пошел в тюрьму, а один из его спутников уселся рядом с кучером.
Тефера здесь хорошо знали.
Он направился прямо в канцелярию и показал приказ о выдаче Рене Мулена.
Через несколько минут дверь, ведущая внутрь тюрьмы, отворилась и показался механик в сопровождении сторожей.
Часть вторая
СИРОТА
С первого взгляда Рене узнал полицейского, арестовавшего его на Монпарнасском кладбище.
Он нахмурился, и лицо его приняло презрительное выражение.
— А! — сказал он. — Вам же поручено везти меня на обыск…
— Да, мне, — ответил Тефер с насмешливой улыбкой. — Я сам это просил. Мне хочется видеть, будете ли вы и на обыске так же горды, как во время ареста. Давайте руки!
— Зачем?
— Затем, чтобы надеть на них эти браслеты.
И Тефер вынул из кармана наручники.
Рене вздрогнул и побледнел.
— Как? Меня… меня везти в наручниках, как вора?
— Так всегда делается.
— Но это низость! Я протестую!
— Протестуйте сколько угодно. Но не вздумайте противиться; вы ничего не выиграете. Сила на стороне закона!
Рене понял, что всякое сопротивление бесполезно и только ухудшило бы его положение.
Он печально, со вздохом, опустил голову и протянул руки.
Яркий румянец выступил на его щеках.
Тефер надел наручники и, выведя Рене из тюрьмы, усадил его в фиакр. Тот прижался в угол и за все время переезда не проронил ни слова.
Когда они приехали на Королевскую площадь, начальник сыскной полиции уже ждал их, расспрашивая привратницу.
Мадам Бижю и не снилось, что Рене мог быть арестован, хотя она и заметила его исчезновение. Поэтому она была невероятно испугана, когда начальник сыскной полиции призвал ее во имя закона отвечать без утайки на все вопросы.
Однако ее смущение мало-помалу прошло, и язык развязался. Но то, что она знала про своею жильца, никоим образом не могло повредить ему. В заключение она заметила, что Рене Мулен всегда казался ей добрым малым и она не может примириться с мыслью, что он вор.
— Да он не вор, — возразил начальник сыскной полиции.
— Господи!… Так неужели он убил кого-нибудь?
— И в этом его не обвиняют…
— Так зачем же его держать в тюрьме, если он не вор и не убийца?
— А затем, что он заговорщик и замышляет что-то против правительства.
Это объяснение сильно подняло Рене в глазах привратницы.
Он думал свергнуть правительство, и его арестовали! Стало быть, его боялись!… Стало быть, он очень важная особа!…
Мадам Бижю готова была гордиться честью, которую оказал ее дому Рене, поселившись в нем.
Наконец явился Тефер, и за ним агенты ввели механика.
Мадам Бижю со слезами на глазах протянула Рене руку.
— Ах!… Бедный господин Рене! — воскликнула она. — Вот неожиданность-то! Кто бы мог подумать, что вы залезли по шею в политику!
Механик пожал ей руку и отвечал, смеясь:
— Не верьте этому… Я жертва дурной шутки. Но она скоро разъяснится, и эти господа узнают, что я за человек.
Тут мадам Бижю заметила наручники.
— Господи!… — воскликнула она.
— Да, точно у убийцы! — сказал с горечью Рене. — Нельзя ли избавить меня от этого позора? — прибавил он, обращаясь к начальнику сыскной полиции. — Даю вам честное слово, что не буду пытаться убежать.
Тот велел снять наручники. Тефер нехотя повиновался, бросив на Рене злобный взгляд.
— А где слесарь? — спросил у инспектора начальник.
— Зачем? — вмешалась привратница. — Чтобы открыть дверь?
— Да… арестованный уверяет, что он потерял ключ.
— Но ведь их два…
— Другой у меня в столе, — ответил Рене.
По знаку Тефера один из его подчиненных вышел и вскоре вернулся со слесарем.
Все двинулись по лестнице на четвертый этаж.
— Вот здесь, господа, — сказал Рене, указывая на свою дверь.
С помощью отмычки дверь была открыта, и полиция вошла в квартиру.
Войдя, Тефер быстро огляделся. Рене сделал то же самое и очень обрадовался, заметив, что кто-то уже был здесь. Открытые двери в боковые комнаты не оставляли в этом никакого сомнения.
Стало быть, мадам Леруа последовала его совету и накануне вечером взяла деньги и драгоценное письмо.
Лицо механика сияло. Это не укрылось от Тефера, и он невольно задал себе вопрос, что может того так радовать.
— Вы знаете цель обыска? — спросил он. — Вас обвиняют в посредничестве между итальянскими революционными агитаторами в Лондоне и парижскими тайными обществами. Избавьте нас от долгих поисков! Откровенное признание смягчит, быть может, судей.
— Боже мой, — возразил Рене совершенно спокойным тоном, — мне, значит, надо повторить вам то, что я говорил вчера следователю: я — жертва непонятной, но неоспоримой ошибки. Я не занимаюсь политикой и никогда не принадлежал ни к какому тайному обществу ни во Франции, ни за границей… Я уехал из Парижа восемнадцать лет назад, и у меня нет здесь даже знакомых. Я вовсе не желаю изменять форму правления и не имею никакого основания питать вражду к императору, который не причинил мне никакого зла и даже не подозревает о моем существовании. Вы мне не верите и думаете найти здесь доказательства моей вины. Что ж, ищите… Заранее предупреждаю, что вы ничего не найдете.
— Где ваши бумаги? — спросил начальник полиции.
— Все, какие есть, лежат в письменном столе в спальне.
— Где эта комната?
— Направо…
— Идите…
«Сейчас нам придется изменить тон! — сказал себе Тефер, думая о записке, вложенной герцогом в синий пакет. — Увидим, что будет тогда с этой невозмутимой уверенностью!»
На столе стоял забытый Тефером фонарь. Восковая свеча сгорела до конца.
Торжествующая улыбка мелькнула на губах механика.
Этот не принадлежавший ему фонарь был неоспоримым доказательством прихода мадам Леруа.
Тефер слегка побледнел, и капли пота выступили у него на лбу.
Он не заметил в открытом ящике золота и банковских билетов, бывших там вчера.
Он подумал о помешанной.
Если она взяла эти деньги, она могла также взять и пакет с надписью «Правосудие!».
— Вы так и оставили стол открытым? — спросил начальник полиции.
— Да.
Тефер взглянул на него с недоверием.
«К чему эта ложь? — подумал он. — Он должен помнить, что стол был заперт. Да и фонарь не его, и это должно было бы смутить, а он, кажется, находит все это естественным! Что это значит?»
Между тем начальник полиции внимательно просматривал бумаги.
Рене смотрел на него с улыбкой и по временам бросал на Тефера насмешливые взгляды.
Поведение механика начинало смущать инспектора, который решительно не мог понять его.
«Ключ, правда, был в замке, но стол был заперт, — говорил он себе. — Я как теперь вижу деньги, которые лежали в этом ящике. Рене, конечно, заметил, что они исчезли, и, однако, не обращает на это внимания. Подозрительно! Женщина, которая вошла тогда вслед за нами, может быть, только притворялась помешанной. Не была ли она сообщницей Рене? И мы оставили ее одну… Какое безрассудство! А всему виной нелепый испуг герцога!»
Бумаги были просмотрены уже на три четверти, а пакет с обвинительной запиской все не находился.
Наконец все было перерыто, и не нашлось ничего сколько-нибудь подозрительного.
Тефер дрожал от бешенства.
«Нет никакого сомнения, — думал он, — эта безумная была такая же сумасшедшая, как и я… Черт возьми! Однако эти люди хитры! Ну, да все равно: наш молодец еще не на свободе. Мы тоже не дураки и сумеем еще как-нибудь извернуться».
Видя безуспешность поисков, начальник полиции сделал недовольную мину.
— Впрочем, — сказал он спустя минуту, — такие важные бумаги, как те, которые мы ищем, не оставляются на виду. Всякий старается спрятать их как можно дальше, но мы вооружимся терпением и исполним свой долг до конца. Вы по-прежнему отказываетесь говорить? — прибавил он, обращаясь к Рене.
Механик весьма непочтительно пожал плечами.
— Опять повторяю: я не могу говорить, так как мне нечего сказать. Вы хотите, чтобы я признался в том, чего не существует. Эти бумаги единственные, какие только у меня есть.
— Ну, увидим! — вскричал начальник полиции, задетый за живое. — Пусть перероют всю квартиру, чтобы ни одного угла не осталось не осмотренным.