Звездочка с неба в ладонь упадет. Ночь. Ночь.
Горе к тебе никогда не придет. Прочь. Прочь.
И каруселью прокатятся вдаль. Дни. Дни.
Пряча в карманы твою печаль. Спи. Спи.
Смыв с себя все заботы, они лежали на раскаленном песке, и солнце лизало их золотистую кожу. Лежали совершенно нагие, великолепные в своей наготе; умиротворенно расслабленные. Лишь Юльм, которому вечно не сиделось на месте, донимал Динема, пытаясь затеять с ним шуточный поединок.
— Посмотрим, кто сильнее — флот или армия! — Юльм был Начальник Армии, а Динем — Адмирал.
Но Динем лишь лениво отпихивал от себя двухметрового мальчишку.
Ариадна лежала рядом с Кримом, касаясь бедром его гибкого торса. Горячий взгляд жег ее тело, и не было надобности открывать глаза, чтобы выяснить, чей. Она прекрасно знала это.
Эмансер сидел рядом с Ледой. Он не понимал и не принимал столь горячей любви этих странных людей к огненному диску. Да, и он поклонялся солнцу за то, что оно дарит земле жизнь, но ведь из этого не следует, что люди должны добровольно поджаривать свою кожу на обжигающих полуденных лучах.
Именно это он и сказал вслух.
— Тебе не понять этого, — не открывая сладко зажмуренных глаз, негромко заметила Леда. — Ты видишь солнце каждый день. С самого своего рождения. И будешь видеть его до своей смерти. Для тебя солнце — обязательный предмет декорации, без которого мир просто не может существовать. Мы же воспринимаем солнце по-другому. Иначе. В Космосе много звезд. Многие из них огромны и ослепительны. Во сто раз больше и ярче огненного шарика Солнца. Но они не греют, они холодны. Нужен дом, чтобы звезда могла согреть тело. Нужен дом, чтобы звезда стала Солнцем. Это ужасно тоскливо, когда вокруг одни звезды. Бесчисленные мириады холодных мерцающих светлячков на бесконечном покрывале ночи. Оно порождает чувство бесконечного одиночества и собственной ничтожности. Словно песчинка под огромной нависшей скалой. Ты не испытал этого, кемтянин, но, поверь, это малоприятное чувство. Солнце же дает тебе дом, равно как и дом дает тебе Солнце. Дома мы чувствуем себя большими и сильными.
Леда приподнялась на локте и открыла глаза, голубые-голубые, словно небо. И Эмансер опять поразился красоте этой женщины. Неземной красоте. Один ласковый взгляд которой мог сделать человека счастливым.
Эмансер смотрел в ее глаза. Правда, не очень долго, так как имел представление о приличии. Затем он отвел взгляд, вызвав смех Леды.
— Какой ты черный и… стеснительный! Побежали купаться!
Она легко вскочила на ноги и заставила Эмансера подняться. Она была чуть выше его, но казалась хрупкой. Светло-золотистая кожа девушки прекрасно гармонировала с эбеновой кожей кемтянина. И Леда заметила это.
— А я неплохо смотрюсь на твоем фоне! Побежали!
Взявшись за руки, они бросились к морю и прыгнули в катившуюся на берег волну. Изящно, одновременно изогнув тела. Кое-кто из атлантов приподнял головы, наблюдая за ними, циник Гумий пробормотал:
— Вроде бы сейчас не весна, чтобы устраивать кошачьи свадьбы.
Он буркнул это себе под нос, но Командор услышал, и в глазах его, скрытых черными стеклами очков, плеснула невидимая ярость.
Запищал радиопередатчик. Русий нажал кнопку приема. Послышался голос Бульвия:
— Ну, как загорается?
— Отлично!
— Завидую вам, лежебокам. Греете себе брюхо, а Начальник Города должен вкалывать.
— Работа у тебя такая.
— Это точно, — согласился Бульвий. — Ладно, отбой.
Русий отбросил передатчик и перевернулся на спину.
Встал и направился к морю Тезей, затем Эвксий. Поднялись Крим и Ариадна. Однако они пошли не к морю, а в сторону — за высокие дюны. Подождав, когда они исчезнут за песчаным гребнем, поднялся и Русий. Он бросился к морю, глубоко вдохнув, нырнул и поплыл под водой вокруг выступающего в море рифа, туда, куда ушли возлюбленные. Возлюбленные?
Над водой разносились крики и хохот. Лежащие на песке не выдерживали, и один за другим присоединялись к купающимся. Лишь Командор не пошевелился. Он не любил воду, и никто не знал, почему.
Леда и Эмансер вышли из моря первыми. Отжимая воду из струящихся по спине волос, Леда как бы невзначай заметила:
— Ты удивительно занятный человек. Вдобавок еще и жутко умный. Командор считает, что ты умнее всех нас.
— Да ну, нет! — Эмансер вдруг застеснялся.
— Не скромничай! Ты действительно самый умный, и поэтому тебя держат на поводке. Я слышала, ты пытался убежать?
— Было дело, — признался Эмансер.
Ему было крайне неприятно вспоминать об унижении, которое он испытал. Леда, по-видимому, поняла это.
— Не хочешь — не рассказывай. Как тебе показалась Атлантида?
— Праздное любопытство?
— Допустим.
— Довольно странной.
— Чем же?
— Я не слишком грамотно выразился, — поспешил исправиться Эмансер. — Многое у рас мне кажется непривычным и непонятным. Многое я просто не могу принять.
— Что, например?
— Например, утверждение, что на Атлантиде нет рабства. Ведь низшие такие же рабы, как государственные или храмовые в Кемте. Положение их почти совершенно неотличимо, может быть, с той лишь разницей, что в Кемте рабы преимущественно иноземцы, военная добыча, а на Атлантиде — атланты.
Словно размышляя над сказанным Эмансером, Леда коснулась рукой небольшой, налитой груди, после чего промолвила:
— Ты не совсем прав. Между ними есть определенная разница, хотя бы в том, что состояние низшего имеет определенный срок, а рабство в Кемте — навечно. Но в остальном все верно. Они такие же рабы.
— И не только они, — неожиданно горячо подхватил Эмансер. — В похожем положении находятся все жители Атлантиды. Они не вправе распоряжаться своей судьбой и обречены выполнять то, что им определено кем-то свыше.
— А что в этом плохого? Да, за них все решает государство, то есть мы, но мы же освобождаем их от всех проблем. Им не надо бояться за свое завтра. Они знают, что будут сыты и одеты, что у них будет женщина, и, естественно, работа. Государство снимает с их плеч все заботы, перекладывая их на свои. Что в этом плохого?
— Пока не знаю. До конца не знаю. Но мне не нравится.
Леда коротко рассмеялась, скользким движением поправила прядку непослушно упавших на щеку волос.
— Я расскажу тебе притчу. Предание древних атлантов.
Строился дом Большой дом, с колоннами. Дворец. Строили его тысячи каменщиков и плотников. Руководил строительством зодчий. Всего лишь один! И все они имели по пять кусков хлеба и были довольны. А зодчий имел двадцать. Зависть закралась в их души. Зачем нам нужен тот, кто имеет больше, чем мы, и не носит камни, не месит глину? Что вообще ты делаешь? — вопрошали они у зодчего. Он отвечал им: я указываю вам, как класть камни. Мы работаем здесь двадцать лет. Неужели ты думаешь, что за это время мы не научились класть камни? — И они прогнали его.
Наутро они стали класть камни самостоятельно. Стены перекосились, сначала немного. Так продолжалось день и три, а на четвертый дом рухнул, погребя строителей под своими развалинами
Так будет и с государством, не имеющим твердых предначертаний!
Леда замолчала и лукаво улыбнулась Эмансеру. Тот посмотрел в ее прекрасные голубые глаза и ужаснулся их притягательности
— Ты ведь сама придумала эту сказку. Прости меня. Может быть, то, что я скажу, будет неприятно тебе, но твоя история слишком примитивна. Она не отражает сути Государства Солнца. Она применима к любой державе с достаточно высоким уровнем централизации. Эту притчу можно рассказать и про Кемт…
— Конечно, это ведь тоже владение атлантов!
— Ты не дослушала. Да, то же самое можно сказать и про Кемт, но у нас не все решается государством, Кемту не свойственна столь строгая регламентация. Взять хотя бы, к примеру, область распределения…
Эмансер говорил много и горячо, пытался аргументировать свою мысль, но Леда не слушала его.
— Забавный и умный кемтянин, — задумчиво процедила она спустя какое-то время и велела: — Продолжай.
И Эмансер продолжал:
— Я уже знаю, что система, о которой мы говорим, называется распределением. Я знаю, что на Атлантиде самая жесткая система распределения, в Кемте и стране Инкия она несколько мягче. Я знаю и то, что существует иной способ вознаграждения — через обмен товаров, где труд стоит ровно столько, во сколько его оценивает общество, а не государство.
— И какая же система, по-твоему, лучше?
— Мне еще трудно об этом судить, — увернулся от прямого ответа Эмансер. — Но очевидно, что и та, и другая имеют и свои преимущества, и свои недостатки. Однако система обмена товаров развивает в человеке предприимчивость и желание трудиться…
— Я слышала нечто подобное, — перебила его Леда, — и не могу не согласиться, что подобная точка зрения имеет право на существование. Рациональное зерно в ней есть. Но подумай, какие проблемы возникают перед государством! Насколько труднее управлять подобным обществом.
— Труднее, — согласился Эмансер. — Но такое общество думает сначала об интересах человека, а уж потом об интересах государства, наше же общество — наоборот.
Закинув руки за голову, Леда сладко потянулась. Тело ее изогнулось дугой, стремительной и напряженной, словно завидевшая добычу кошка, ласково тягучий голос промолвил:
— Может быть, ты это уже слышал от других Титанов, может быть, нет. Может быть, это тебе не понравится. Человек, о котором ты так печешься, лишь песчинка в огромной пирамиде идеи. Нам нет дела до его мыслей, чувств и страданий. Ты веришь в любовь? — Леда перекатилась на бок и прижалась нагретой грудью к плечу Эмансера. Рука ее коснулась чресел, мгновенно возбудив их. — Так вот, ее нет. Есть только страсть. Животная страсть. Как у тебя сейчас. Почему же нас должен волновать крохотный человечек с его ничтожными мыслями и желаниями? Не лучше ли дать ему минимум того, что он желает, и заставить его служить великой идее? Любви, а не страсти. Мы и сами всего лишь песчинки. Только покрупнее, чем вы, жители Земли. И цена нам гораздо выше. Но мы тоже ничто по сравнению с целью. Ты хочешь спросить, к чему я клоню? А к тому, что умрешь ты, умрут тысячи, миллионы, мы даже не вспомним о них. Вы сделали свое дело и ушли. Зачем просеивать сквозь сито памяти миллионы песчинок? Мы пойдем дальше — к цели, и совершенно неважно, сколько миллионов жизней и лет потребует этот путь? Мы пройдем его и взойдем на вершину Разума. И поверь мне, какими смешными покажутся тебе слова о человеке; человеке, который ничто, если он не живет во имя цели!
— Ничто?
— Великий Разум! — вдруг спохватилась Леда — Зачем мы говорим об этих глупостях?
Губы ее настойчиво прильнули к губам Эмансера, и Солнце исчезло…
* * *
Русий был великолепным пловцом. Он знал и любил море, хотя в последнее время его преследовало чувство, что он задыхается в нем. «Какая глупость!» — сказал он сам себе и нырнул. Глубоко-глубоко, до самого дна.
Давление здесь было гораздо больше, чем у поверхности, что позволяло экономней расходовать воздух. Если на двухметровой глубине Русий мог плыть под водой всего пятнадцать минут, то нырнув на пятьдесят и более метров, он спокойно находился под водой до получаса.
Сейчас ему не требовалось плыть столь долго, но он все равно ушел на глубину, может быть, чтобы доказать себе, что не обращает внимания на мгновенно возникшее гадливое чувство. Горло сдавила вязкая подушка страха. Русий помассировал кадык. Отпустило.
Он погружался все глубже и глубже. Берег в этом месте обрывался резко, щерясь провалами тектонических разломов. Базальтовая плита, на которой стоял остров, была испещрена вкраплениями различных минералов — от пемзовых плюшек до синеватых, с блестками драгоценных камней, кимберлитов. При желании, покопавшись, здесь можно было набрать неплохое ожерелье. Но для кого? Не для той ли, за которой он так бесстыдно подсматривал?
От этой мысли Русий рассвирепел и энергично заработал руками, разогнав стайку крохотных синеватых рыбешек. Из расщелины выглянула мурена — препротивнейшее создание, с бритвенными зубами и скверным характером. С ней следовало держать ухо востро, и Русий пару раз обернулся. Мурена следовала за ним несколько десятков метров, до конца своих владений, после чего ее узкое тело метнулось в сторону и исчезло в зеленоватой мути.
Резвились пестрые рыбы-попугаи, облюбовавшие причудливые сплетения багровых кораллов, важно проплыл ядовитый спинорог.
Слева показалась отмель.
Русий начал всплывать. Осторожно, памятуя о разорванных легких и вскипающей от резкого перепада давления крови. Вязкая подушка удушья снова сдавила шею. Русий пробил ее и, выплевывая последние остатки воздуха, выскочил на поверхность.
И сразу увидел их, смотрящих в море. Пришлось снова уйти под воду и вынырнуть за выступавшей из моря каменной грядой.
Его опасения оказались напрасными. Никакой интимностью здесь и не пахло. Правда, Крим и Ариадна сидели, тесно прижавшись друг к другу, но воспитание атлантов позволяло и большие вольности, не выходящие за рамки простого общения.
Русий вдруг осознал, как глупо, как гадко его поведение. Давиться ревностью, ревновать, не имея на то ни прав, ни оснований, подсматривать… Ему стало противно. Набрав воздуха, он ушел под воду. Он не видел, как Ариадна и Крим поднялись и пошли обратно, но на полпути Ариадна вдруг вернулась и склонилась над водой.
* * *
В ажурных хитросплетениях рифов пахло опасностью. Сюда зашла белая акула, нечастый гость в здешних водах. Шесть метров ярости и острых зубов, ищущих себе добычу посолидней. Она медленно пересекала подводную струю, надеясь обнаружить запах крупной добычи. Рыбная мелочь, бесстрашно резвившаяся рядом, не интересовала акулу, ее массивная туша рассекла косяк малявок надвое и ушла под прикрытие тени. Лениво пошевеливая хвостом, она вспоминала о вкусном мясе тунца, съеденного ею накануне. Приятные воспоминания, рождающие, однако, голодный зуд в желудке.
Внезапно убогий мозг хищника пронзила мысль. Кто-то подсказывал ей, что неподалеку плывет человек — вкусный, с горячей кровью. Сердце захлестнула дикая злоба. Столь дикая, что породить ее крошечному акульему мозгу было просто не под силу. Это сделал за него кто-то другой.
Акула легла на бок, и, разгоняясь винтообразными движениями хвоста, заспешила туда, куда вел ее неведомый наводчик, туда, где пахло человеком.
Русий заметил ее слишком поздно. Акула уже легла на спину и атаковала. Приняв единственно правильное решение, он рванулся вниз и прижался ко дну. Акула пронеслась над ним, слегка задев плечо атланта шершавым брюхом. В воде повисло крохотное пока облачко крови, приведшее акулу в состояние совершенного неистовства. Сделав резкий поворот, она кинулась в новую атаку.
По-прежнему крепко прижимаясь к рифу, Русий лихорадочно искал выход из положения. Уплыть от акулы он не мог — слишком велика разница в скорости, отсидеться на дне — тоже. Воздуха оставалось минут на десять, а акула только начинала свою охоту. Приходилось рисковать.
Хищница предприняла новую попытку, попробовав подцепить Русия торчащими словно кинжалы, зубами. Но и это нападение не удалось. Русий вжался в расщелину, где неприятно покалывали морские звезды, и акула пребольно ударилась носом о каменный выступ.
Ошалело поведя безмозглой башкой, акула отплыла в сторону и начала новый круг. Воздуха осталось минут на семь…
Силуэт хищницы начал скова увеличиваться в размерах. Атлант лихорадочно рыскал по дну расщелины в поисках чего-нибудь острого, ругательски кляня себя за то, что поплыл в рифы, не взяв с собой титанового ножа. Вдруг рука его нащупала острый обломок гарпуна, одного из тех медных гарпунов, что использовались рыбаками: крепкий, с почти бритвенным лезвием.
Не самое плохое оружие! — решил Русий и приготовился к встрече с акулой.
Но тварь уже не спешила. Чутье подсказывало ей, что этот человек, как бы ни тренированы были его легкие, рано или поздно вынужден будет всплыть на поверхность.