— Да есть в тебе, что-то такое, — загадочно улыбнулся Леха, — знаешь, когда полгода в тюрьме просидит человек — это еще не показатель, а ты выходит не по годам смышленый.
— Меня тоже было кому учить, батя мой сидел не раз, порой под хмельком начнет про лагеря рассказывать, а я все на ус мотал.
— А характером ты тоже в него?
— По части драк, видимо в него, но больше я в мать и в деда своего пошел. Мама у меня очень справедливая, а терпения у нее на десятерых таких, как отец хватит, она у меня хорошая.
— Ой, Санек, а у кого из нас матери плохие, мы только здесь начинаем понимать, что роднее и ближе матери, нет человека. На свиданки они, передачки, тоже они. У меня мамка болеет, а все равно возле зоны иногда бывает, не знаю, дождется ли, — грустно сказал Леха, она ведь еще и к отцу на свиданки ездит. Жалко мне ее.
— Тебе сколько еще до конца срока осталось? — спросил Сашка.
— Да фигня — двушка, на одной ноге на толчке просижу, — повеселел Сибирский, — а тебе сколько?
— Четыре с хвостиком еще, здесь на двух ногах придется стоять, на одной долго, — пошутил Санька, — Леха, а как быть с моими, так сказать подельниками с Зелей и Глазуном? Не смогу я их бросить.
— А вот с них и начни. Они пацаны еще не испорченные, разжуй им, что к чему, объясни, кто такие Равиль с Пархатым, и создавай свою семью. Не бойся, ты же Жеке шнопак (нос) развернул, если что и Равилю поправишь, а пацаны тебе будут хорошим прикрытием, тем более вы одной делюгой (дело) повязаны, — засмеялся Сибирский.
Они попращались до вечера, крепким и дружеским рукопожатием. Воробей, не откладывая в долгий ящик решил поговорить с Зелей и Глазуном. Если вечером заварится каша, то ему придется брать сторону Сибирского, а его пацаны из Равилевской семьи окажутся по другую сторону.
«Во! На ловца и зверь бежит», — подумал Сашка, увидев выходящего из отряда Зелю.
— А где Глазун?
— Там в отряде, подушку ухом давит.
— Зеля, зови его, разговор есть серьезный.
— На сколько тысяч? — пошутил он.
— Бери больше, говорю тебе — серьезный.
Через пять минут пацаны собрались на улице и, направляясь к центральному плацу, не спеша, пошли к бане. Там располагался более спокойный закуток, где можно посидеть и поговорить, не боясь быть услышанными.
— Короче, пацаны, рассусоливать не буду, говорю прямо: положение наше незавидное, мы сейчас находимся между молотом и наковальней. Сибирским все известно, темнить не буду, нас троих «круто» подставил Равиль, — пацаны напряглись, слушая, не совсем понятное начало Воробья, — мы за него сделали грязную работу, — серьезно заметил Сашка.
— Но подожди, ведь Равиль все это делал с подачи Дрона, — запротестовал Зеля.
— То-то и оно, что никто не знает всю правду. Братва в зоне осуждает этот наезд, тем более он был не по понятиям: одним словом, стремно все прошло.
Чтобы сразу не ошарашить пацанов своей новостью, Санек решил сначала обрисовать картину в общем, а затем признаться им во всем.
— Равиль по натуре своей — трус и перестраховщик, а Пархатый — беспредельщик и бык без мозгов, но обложив себя такими, как мы, они диктуют условия всем в отряде и кое-кому в зоне. Сегодня вечером выходит из ШИЗО Пархатый, а Леха Сибирский со своей братвой придет спросить с него за ночной инцидент.
Зеля и Глазун еще не совсем поняли, куда клонит Сашка, но с тревогой в глазах продолжали молча слушать.
— Вы понимаете, в какую историю мы влипли? Если Дрон выйдет с кичи и соберет зоновский сходняк, то братва будет разбираться. Сибирские — уважаемые пацаны и как сход решит, так и будет. Пархатый отойдет в сторону и будет продолжать изгаляться в отряде над всеми, а Равиль вывернется. Пострадаем только мы трое, нас обязательно пустят крайними, потому как, никто не захочет взвалить на себя этот груз. Дрон и братва шутить с нами не будут, либо на ножи нас посадят, либо… Ну, сами понимаете, — мрачно закончил Сашка.
— Слушай, а чё теперь делать? Мы же не попрем против Равиля, — тревожно заметил Глазун.
— Я вижу пока два выхода, — продолжал Воробей, — либо мне в изолятор сесть и просить, чтобы Дрон выслушал меня, а там будь, что будет или уйти от Равиля и создать свою семью.
— Как ты себе это представляешь, ты что, к мужикам пойдешь? — изумленно спросил Зеля.
— А мужики, что по-вашему — быдло, или дубины неотесанные? Это вы со слов Равиля и Пархатого судите о них так, как — будто они лучшего не заслуживают. Где вообще уважение! Вы-то сами пришли сюда мужиками, это уже потом определились, кем быть и за кого. Сибирские к своим мужикам относятся по-человечески, у них нет беспредела, а у нас в отряде мужики бесправные, бугры и эти двое им духоту создали. Пацаны, нам надо решить и уйти из семьи Равиля.
— Сань, ты думаешь, чё говоришь, кто ж нас отпустит, нам же блатные весь кислород перекроют! — еще больше запротестовал Зеля.
— Я, наверно в отличие от вас, думаю. Вами сейчас руководит страх и отчаяние, а вы стряхните с себя эту дремоту. Зеля, кого ты называешь блатными? Горелого! Да у него броня во лбу четыре пальца, он только руководимый или все остальные из их семей по-твоему тоже блатные.
— Что ты предлагаешь? — спросил Глазун.
— Сегодня после разбора, мы втроем объявим Равилю о выходе из семьи.
— Сань, да это мужикам хорошо, погрызлись между собой и оттолкнулись друг от друга. Я говорю тебе, нам не дадут.
— Слышь Зеля, хорош труса праздновать, я предлагаю нам создать свою семью. Ну, кто нам запретит? Равиль или Пархатый? — Сашка обвел пацанов взглядом, — я за вас! Сашка протянул руку ладонью вверх, — а вы?
Настал переломный момент. Сашке хотелось верить в этих двух, еще не тронутых зоновской гнильцой пацанов. Первым его ударил по ладошке Зеля:
— А, будь что будет, я с тобой.
Глазун посмотрел на свою ладонь, повертел ею, как бы раздумывая, и тоже хлопнул Саньку по руке.
— Пацаны, я вас никогда не предам, и не брошу в беде, за вас буду стоять горой до конца, главное: вы не думайте, что Равиль и Пархатый — это все. Просто мы будем жить сами по себе, пусть только попробуют натравить на нас своих псов, а нормальных пацанов мы переманим на свою сторону.
— Ладно Воробей, семь бед — один ответ, — сказал Зеля.
— Я хочу вам одну вещь сказать, — обратился снова Санька к пацанам, — я стараюсь вывести нас из-под удара, а потому принял такое решение: навести мосты с Сибирскими пацанами. Я был у них, и они все знают, за нас не переживайте, здесь они нас простили и в случае чего, Лехины пацаны окажут нам поддержку. Это я все говорю к тому, чтобы в дальнейшем между нами не было тайн и недомолвок.
— Сань, как ты решился? Тебя ж могли затоптать, — замотал головой Зеля.
— А потому и не затоптали. Это и есть настоящие пацаны, которые сначала выслушают, а потом уже решают, а не то что наши быки, в начале жути нагонят, прессанут как следует, а потом и деваться некуда, как этим тварям руки лизать. Все братва, вечером все будет ясно, одно скажу, что сегодня мы станем самостоятельными, если что, будем биться, но под этих мразей не ляжем, хороших пацанов в зоне не мало, нас поддержат, нам главное не упасть в их глазах.
Подошел срок выхода с ШИЗО Пархатого, все ждали его вечером. У администрации были правила: забрали нарушителя в шесть вечера — значит через пятнадцать суток он выйдет в тоже время, это также верно, если его посадили первого числа и выйдет он на свободу через пять лет в такой же день.
Воробьев получил козырное спальное место в проходе, где располагалась семья Равиля. Присматривался к окружающим, больше задавал вопросов и внимательно слушал. Он никогда не брезговал посидеть с мужиками — работягами, ему было безразлично, что об этом подумают блатные. Знакомился Сашка быстро, у него был особый нюх на хороших людей: короткий обмен личными данными, где жил на воле, кто друзья и в принципе знакомство набирало ход. Матвей — его земляк, проинформировал своих мужиков, что Сашка парень мировой и с ним можно общаться по-простецки.
Только настороженно Воробьев относился к блатным, хотя его статус и позволял держаться с ними на равных. Пока его считали, просто бойцом: крепким, нетрусливым, отчаянным пацаном, который еще ничего такого серьезного не насобирал в свой жизненный рюкзак, ведь за плечами отсижено всего-то ничего.
Но была в Сашке какая-то своеобразная изюминка, стержень, заложенный в его характере. Может быть, его манера независимого поведения. С работниками администрации он вел себя уверенно, никогда не пасовал и не прогибался, отвечал четко и грамотно. С осужденными шел в контакт легко, в его манере общения просматривались лидерские наклонности. Имел трезвый, справедливый взгляд на вещи. Иногда он казался странным для окружающих, слишком задумчивым, но это не от тоски по воле, а от обдумывания разных ситуаций. Он мог часами проворачивать в голове те или иные комбинации, в этом отношении Воробьев был дотошным, раскладывал все по полочкам, что-то просчитывал и смотрелся он со стороны не по годам смышленым.
Одно обстоятельство не выходило у него из головы, увидев в первый раз Пархатого, он, почему-то решил, что где-то его лицо уже мелькало. Но где? Не мог припомнить. Единственное, что можно было сопоставить, это представить длинные волосы на голове Пархатого. Нужно присмотреться к нему внимательнее, в тюрьме он не мог его встретить, Жека уже четыре года сидит. Нет, почему-то Воробей ассоциировал его встречу именно на свободе и с длинными волосами на голове. Определенно, ему нужно присмотреться к Пархатому.
Сказать, что волновался Сашка по поводу встречи с ним, наверно нет. Но чувство неприязни сохранилось, да и отзывы о нем были не самые лестные. Действительно, когда вечером, помывшись в бане, Пархатый пришел в отряд в сопровождении своих «торпедоносцев», тоже вышедших из ШИЗО, Воробей невольно заволновался и, не подав виду, поздоровался со всеми за руку. Горелый слегка оскалился и отошел в сторону, двое других «крестников» тоже, поздоровавшись с Воробьем, отодвинулись. Пархатый задержал руку Сашки дольше, чем следовало, как бы прощупывая его, но затем резко осклабился и громко произнес:
— Кто старое помянет, тому глаз вон.
Сашка про себя подумал: «А кто забудет — тому два».
— Тем более Сандро, мы с тобой земляки. — и потрепав локоть Воробья, Пархатый пригласил всех в проход. Мужики приветствовали Жеку: кто с натянутой улыбкой, кто равнодушным кивком головы. Не думается, что кто-то из работяг и прочих, был в восторге от освобождения Жеки, тем более слух уже прошел по всей зоне и по отряду, что Пархатый теперь назначен главшпаном отряда. У кого-то мурашки пробежали по телу, а те, кто были в шестерках, вздохнули свободнее, им теперь открывалась зеленая дорога.
Между Равилем и Пархатым вышел краткий диалог:
— Ты обыграл меня с Сибирским, наказав его, а я тебя с местом главного. Пожалуй, мы квиты, — прошептал Жека, нагнувшись к уху Равиля.
Вдруг, сквозь гвалт разговоров, на входе в спальную секцию послышались множественные шаги, и по мере того, как они приближались, шум в помещении затихал. По главному проходу шли заключенные — человек семь. Четко слышался стук каблуков, идущих прямо к проходу Пархатого. Это приближались пацаны из десятого отряда, во главе со своим паханом. Остановившись в проходе, Леха Сибирский кивком поприветствовал собравшихся, он не был намерен раскрывать тайну пацанов, испортивших робу. Вынув из подмышки пакет, он бросил его к ногам Жеки.
— Что это за хрень? — привстав со шконки, процедил Пархатый, — Вы, что себе позволяете, быки приопущенные!
Сибирский, после его слов, сунул руку под куртку, и по всей вероятности взялся за рукоятку ножа.
— А это не только тебе предъява, — дерзко заявил Леха, — а всей твоей пехоте.
На полу лежали пять комплектов робы, сожженных кислотой.
— Я еще не знаю точно, с чьей подачи ваши чемергесы накатили на мою семью, но по понятиям вы должны были собрать сходняк и не вам шакалам решать, кого из пацанов опускать. Я объявляю, что вы затеяли беспредел. — Леха внимательно следил за действиями Пархатого и его быков, но удостоверившись, что те опешили от его решительности, продолжил, — вся братва в зоне вправе выслушать нас, а потом решать по «чесноку» (по — честному).
— Подожди Сибирский, он же в изоляторе чалился, когда на вас наехали, — заступился за Жеку Равиль.
— Да что ты мне мозги полощешь, с вашего отряда замутили беспредел. Пархатый за порядком смотрит, ему и отвечать. Он ткнул пальцем в грудь Рыжкова и продолжил, — мы нормальные пацаны, и требуем к себе уважения, нас поддержат все босяки в зоне, как только мы узнаем, какой псарь натравил на нас свою свору, будет крутой разбор.
Пархатый немного опешил, то ли оттого что Сибирский со своей братвой взял быка за рога, то ли он не понимает на кого замахнулся. Но вот, опережая Пархатого, выступил вперед Равиль и встал буфером между Рыжковым и Сибирским.
— Братва, давайте успокоимся и по разумному разложим все по полкам.
— А с нами, поступили разумно? — не унимался Сибирский, решительно отстаивая свою правоту, — ты в отряде главный! — Он снова ткнул пальцем в грудь Пархатого, — а ведь на тебя братва зоновская может и бочку накатить (обвинить в чем — либо). Сколько ты опустил мужиков в отряде? Ты должен по понятиям разруливать ситуации, прислушиваться к мнению мужиков, а они в свою очередь тебя должны уважать и защищать от беспредела ментовского. Кто за тебя встанет? Пиковину ты в бок скоро заработаешь. Вот выйдет Дрон, мы тебя еще раскачаем, — решительно заявил Сибирский.
— Ну, подождите пацаны, — как можно мягче успокаивал Равиль, — без пахана мы не можем созвать сходняк. На днях в зону должен выйти Дрон, и мы все разберем и улаптюем.
Равиль понимал, что одно брошенное с любой стороны обидное слово взорвет обстановку, и в ход пойдут не только кулаки, но и ножи.
— Вот рассудите сами, зачем Дрон из правильной зоны сюда подкатил? Чтобы у нас было все в пучком и ништяк, — продолжил Сибирский, — но какие бесы воспользовались его временным пребыванием на киче и решили нас раскачать? Мы пацаны правильные и себя в обиду не дадим, соберется сходняк и как братва решит, так и будет, и Дрону придется считаться с нами, мы косяки не пороли и обращаться с нами, как с быдлом не дадим. Я лучше сдохну на сходке, но себя и своих пацанов в обиду не дам и ты мне не указ, — Сибирский слегка отстранил рукой Равиля.
— Вот и добро, вот и ладушки, — уже примирительно произнес Пархатый, чувствуя, что накал проходит, — на сходняке все и порешаем.
«А поджилки-то у Пархатого задрожали, — подумал Сашка, — еще бы, у таких тварей душонка заячья, трусоваты они по жизни, только шестерками, да быками себя обкладывают, за счет их и живут».
Глава 24 Компромат на начальника
До слуха Дрона дошла одна новость, что в зоне сидит старый пройдоха, который в далекие сороковые годы отбывал срок на Колыме и вроде по рассказам и по понятиям не был простым мужичком. Хотя Макар — так звали бывшего сидельца ГУЛАГа, скрытничал о своем прошлом, не распространялся и не встревал в разговоры со своими советами. Советский суд, исходя из общего законодательства, счел возможным дать ему семь лет общего режима, а прошлые судимости за давностью лет уже не имели свою силу, вот и попал этот старый кадр в данную колонию. Но Макар, не смотря на свой пройденный и тяжелый путь, никогда не унывал и считался среди мужиков балагуром и весельчаком.
По рассказам сидельцев в изоляторе, Дрон заметил одну особенность, что в некоторых семьях во втором отряде пили чифир, делая по два глотка, как это делали в давние времена, а по теперешним порядкам делают три глотка и передают по очереди. Может быть, Макар привил кое-кому давние традиции? По крайней мере, на Сибирских командировках принято делать три глотка, может это, и было не столь важно, но Дрон зэк был матерый, разборчивый и умный. Он, конечно, прощупает почву и узнает, что это за мужичок, сдавалось Дронову, что был Макар прошляком (бывший вор).