Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.
– А это что?
– Спиритус вини денатурати, – щегольнул латынью Мельников.
– Давай сюда.
– Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, – робко запротестовал Мельников.
– А если я сдохну, так ты плакать будешь? – спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. – Чего же молчишь? – с яростью закричал поручик.
– Не могу знать.
– Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. – И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по-медвежьи ступая, вышел
– Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, – жаловался Мельников.
– Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, – проговорил Назаренко.
Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках
– Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой
– Заходи, выпьем за компанию
Звонарев вошел в комнату Борейко.
– Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.
– Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.
Борейко продолжал молча пить.
– Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…
– Так им и надо, чтобы не воровали.
– Ивана своего изувечил.
– Ивана? Не припомню что-то. Маленько разок ткнул его…
– Так, что в госпиталь его направляют.
– Зря я это. Сколько раз ему говорил – не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, – искренне сокрушался Борейко.
– Тебя командир звал…
– Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому-нибудь порядок навести.
– Брось, Борис, пьянствовать, – уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.
– Брошу, если ты выпьешь этот стакан, – неожиданно проговорил Борейко. – Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. – И он налил Звонареву стакан. – Пей, как друга – прошу, пей, – с упрямством настаивал Борейко.
Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.
– Ух, какая гадость, – с трудом проговорил он.
– Молодец, – пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.
– Пошли-ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. – И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.
Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.
– Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? – бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.
– Нет, заставил только выпить стакан спирта. – И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.
– Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта – это помогает, – отпустил его командир.
Звонарев не замедлил последовать его совету.
Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко – трезвый и мрачный.
– Вставай, Сережа, да одевайся скорее.
Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.
Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.
– Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… – стал капитан перечислять преступления поручика.
– Поделом, – вставил Борейко.
– Кашевару зубы выбили…
– Так ему и следует.
– Фельдфебеля чуть не до смерти изувечили.
– Давно до него добирался.
– Своего денщика изранили.
– Грешен. Не помню, как это и произошло. Каюсь и казнюсь. Зря его обидел.
– Лучше бы вы обо всем мне доложили, я бы все разобрал и уладил.
– Я, Николай Васильевич, много раз вам говорил, что у нас артельщик вор, что его покрывает фельдфебель, а вы мне не верили, требовали доказательств, и я отправился сегодня утром их добывать. Заодно и расправу тут же учинил.
– Я вас, Борис Дмитриевич, вместе с Сергеем Владимировичем прошу сегодня же проверить книжки артельщика, а то я в них давно не заглядывал, руки не доходили, – предложил Жуковский.
– Слушаюсь! Сейчас же пойдем в канцелярию, – ответил Борейко и вместе с Звонаревым направился к двери.
У входа в канцелярию они увидели человек десять солдат, стоящих с полной выкладкой под ружьем.
– Это еще что за почетный караул? – воскликнул поручик, глядя на наказанных.
Хмурые, недовольные лица солдат просветлели.
– Здорово, орлы! – гаркнул Борейко.
– Здравия желаем! – вразброд ответили солдаты.
– Ты за что стоишь? – обратился Борейко к стоящему на правом фланге бомбардиру-наводчику Кошелеву, лучшему наводчику в роте и своему любимцу.
Кошелев, благообразный, солидный солдат из сибиряков, засмеялся.
– Так что, ваше благородие, чихнул на штабс-капитана.
– То есть как это чихнул?
– Штабс-капитан позвали меня к себе, я подошел, а тут чох на меня напал, малость на их попало, они и дали мне десять часов под винтовкой.
– Та-а-ак! На начальство, говоришь, начхал. Я, брат, сам часто на начальство чихаю, но делаю это с оглядкой к тебе впредь советую. Ступай в казарму.
– Покорнейше благодарим, – обрадовался солдат, снимая винтовку с затекшего плеча.
– А ты за что? – спросил Борейко у следующего.
– Плохо посмотрел на штабс-капитана, ваше благородие, они и рассерчали – стань, грит, дурень, на восемь часов под винтовку.
– Как же ты на них посмотрел?
– Вестимо как, ваше благородие, абнакновенно.
– А ты знаешь, что по уставу полагается «есть глазами начальство», а ты – «абнакновенно». Следующий раз, как штабс-капитана увидишь, так не только ешь, а грызи его прямо глазами. Понял? Ступай.
Солдаты совсем повеселели и ждали своей очереди.
– Ты за что? – спросил Борейко у третьего.
– Без портупеи до ветру пошел, а штабс-капитан увидел.
– Что же ты, разгильдяй такой!
– Так, ваше благородие, до ветру все одно портупею снимать надоть.
– Там и портки скидать приходится, так ты и пойдешь до ветру голозадым, дурья ты голова? – под хохот солдат сказал поручик. – Аида все в казарму! – приказал он.
Солдаты с веселыми шутками побежали в казарму.
– Чиж на тебя в претензии будет, – предостерег Звонарев.
– А мне наплевать на него.
– Это же подрывает его авторитет у солдат.
– Да у него давно никакого авторитета нет. Сам его подорвал своей трусостью и глупыми взысканиями. Солдат, брат, нас всех насквозь видит лучше, чем мы друг Друга.
В канцелярии Борейко потребовал у Пахомова книжку артельщика, где записывались все расходы по артельному хозяйству.
– Ну, Пафнутьич, – обратился он к старшему писарю, просмотрев тетрадь, – говори прямо: сколько украли?
– Что вы, ваше благородие, мы этим не занимаемся, – с возмущением ответил Пахомов.
– Посмотрим.
Звонарев стал читать статьи расхода по книжке, а Борейко просматривал соответствующие счета.
Когда чтение было окончено, поручик аккуратно стал выдирать из пачки сшитых документов отдельные счета.
– Ваше благородие, что вы делаете? – испугался писарь.
– Подложные счета выбираю, – буркнул Борейко. – Пиши, Сережа, при проверке обнаружено наличие фальшивых счетов на… сейчас на счетах прикину – рублей семьдесят шесть, копеек двадцать.
– Да какие же они фальшивые? – взмолился Пахомов.
– Это что? Куплено лаврового листа и перцу на десять рублей, и подпись какая-то китайская – не то ВыньХу-чи, не то Сыхь Чи-ли. На эти деньги лаврового листа купишь на целый год, а тут через пять дней еще на рубль того же листа. Что же, по-твоему, рота только одним лавровым листом питается? А это – «чумизы на двенадцать рублей», за эти деньги три воза можно купить, а тут всего три пуда показано. За такие штучки под суд пойдешь, Пахомов, – пригрозил Борейко.
– Ваше благородие, я человек маленький, – бормотал писарь, – как штабс-капитан приказали, так я и делал.
– Сколько же штабс-капитан за это заплатил тебе с артельщиком?
– Скупы они, ваше благородие, только По трешке дали.
– Эх, за трешку в тюрьму сядешь, Пафнутьич. Умнее я тебя считал, ан, выходит, ты и вовсе глуп.
– Мы люди подневольные, как прикажут, так и делаем.
– Делать-то надо с умом, да понимать, что можно, а что нельзя. Давай другие книжки. Здесь сколько фальшивых счетов?
Перепуганный писарь уже сам начал показывать поддельные счета. Через час работа была закончена.
– Итак, всего поддельных счетов нашли мы на триста с чем-то рублей. Пиши, Пафнутьич, акт да жди суда.
– Как перед богом – не виноват Все штабс-капитан да фельдфебель приказывали – пиши да пиши, – изворачивался писарь.
Жуковский пришел в ужас, когда Борейко с Звонаревым поднесли ему свой акт.
– Борис Дмитриевич, да что вы наделали? Зачем было такой акт писать? Доложили бы на словах. Теперь по всей артиллерии пойдут разговоры, что у нас в роте воруют. Стыда не оберешься, да и от генерала будут неприятности.
– Зато мы от воров избавимся. Надо Чижа отстранить от артельного хозяйства и выбрать нового артельщика.
– А деньги как же?
– Чиж заплатит.
– А если нет?
– Заплатит, из жалованья удержат. Сообщите только в Управление.
– Я этого-то и не хочу, – возразил Жуковский. – Надо все же еще Чижа самого спросить, пусть он объяснения представит.
– Позвать сейчас же сюда штабс-капитана Чижа! – крикнул Борейко.
Когда Чиж явился, ему дали прочесть акт комиссии. Он покраснел от волнения и, заикаясь, возмущенно проговорил:
– Ведь этакий мерзавец Пахомов: обвел меня вокруг пальца, под носом сумел украсть. Его надо немедленно под суд отдать за подлоги и воровство.
– Пахомов мне и прапорщику прямо заявил, что подлог сделал по вашему приказанию и что вы ему с артельщиком за это платили, – раздельно проговорил Борейко, смотря на Чижа.
– Вы забываетесь, поручик, это оскорбление для меня; выходит, что я деньги себе присвоил?
– Выходит, что украли. Николай Васильевич, прикажите позвать сюда Пахомова и артельщика, – попросил Борейко.
– Что же, вы очную ставку собираетесь мне устраивать с нижними чинами? – завизжал Чиж, мечась по комнате. – Это подрыв дисциплины, потрясение основ русской армии Я ухожу. Больше разговаривать поэтому вопросу не желаю. – И Чиж направился было из комнаты.
– Стоп! – преградил ему дорогу Борейко. – А недостающие денежки Николай Васильевич за вас платить будет?
– Я-то тут при чем? Воровали Пахомов с артельщиком, а я за них отвечай, – протестовал штабс-капитан.
– Вы, Александр Александрович, ответственны по закону за целость артельных сумм, а не писарь и не артельщик, – проговорил Жуковский.
– И вы тоже, как командир роты. Если уж на то пошло, будем платить пополам, – не сдавался Чиж.
– Вот так фрукт, – произнес Борейко, все еще загораживая двери. – Сам украл, а других платить заставляет.
Чиж ринулся было с кулаками к поручику.
– Ша, киндер! – угрожающе проворчал – Борейко, заметив движение Чижа.
Штабс-капитан струсил и отошел.
– Так как же насчет денег? – настаивал Жуковский.
– Я все заплачу, только велите этому хаму пропустить меня в дверь, – бесновался Чиж.
– Расписочку напишите, господин штабс-капитан, – насмешливо-вежливо проговорил Борейко.
Чиж быстро набросал требуемую расписку и протянул ее Жуковскому.
Борейко отошел от двери, в которую тотчас пулей вылетел Чиж.
– Заварили вы кашу, Борис Дмитриевич, – укоризненно покачал головой Жуковский.
– Ничего, расхлебаем и живы будем, – улыбнулся поручик. – Полезно иногда зарвавшегося жулика одернуть.
– Что же мне теперь делать? – в раздумье проговорил Жуковский.
– Получить с Чижа деньги да переменить артельщика с кашеваром, только всего и дел.
– Под суд их отдавать надо.
– Не стоит. Чиж все на них свалит, а сам из воды сух выйдет. Набил я им морду – и хватит. Не люблю я эти суды и пересуды. Волокита одна.
– Пожалуй, это и будет самое простое, – согласился капитан. – Только ведь Назаренко может на вас рапорт подать. Тогда опять история начнется.
– Не подаст, побоится. Ведь и у него рыло в пуху оказалось при проверке артельных сумм.
Глава пятая
Звонарев получил предписание явиться в Управление артиллерии и приступить к работам по переделке лафетов десятидюймовых пушек для стрельбы бездымным порохом. Он не предполагал долго отсутствовать, но все же не без грусти расставался с батареей, с которой уже успел сжиться.
Прибыв в Управление, он явился к Гобято, который встретил его со своей обычной приветливостью.
– Остановитесь у меня. Сейчас я прикажу отнести ко мне ваши вещи, а затем пойдемте знакомиться с мастерскими: – они неподалеку, – предложил Гобято.
Мастерские оказались небольшим ремонтным заводом, расположенным у самой подошвы Золотой горы, что делало их невидимыми со стороны моря. Отдельные цеха были разбросаны на довольно большой площади.
Всего в мастерских было занято до трехсот солдат и вольнонаемных.
Они обошли механический цех и за ним увидели лежавшие в разобранном виде на земле пять лафетов для десятидюймовых пушек.
– Вы расклепаете станины, добавите к каждой по три стальных листа, затем снова их склепаете, перенесете межстанинные связи, как мы с вами рассчитали, и замените подъемные дуги на большие, чтобы можно было выше подымать дуло орудия. Вот и вся работа. Думаю, что вы в неделю с ней справитесь, в помощь вам я дам начальника кузнечного цеха, классного обер-фейерверкера Жмурина. Кстати, вот и он сам, познакомьтесь.
Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.
– К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждет Белый.
Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонареву, и просил ускорить их.
– По расчетам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной верст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.
– Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастет рассеивание снарядов и меткость орудий снизится, – заметил Гобято.
– Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.
После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед.
При появлении Звонарева Варя бросила свое рукоделие и пошла ему навстречу.
– Как Шурка Назаренко будет учиться на сестринских курсах? – спросила она.
– Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.
– Я упросила папу, он от своего имени всем женам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно ее отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.
После обеда Варя позвала Звонарева посмотреть ее хозяйство.
– Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор-кур да телят разводить, – улыбаясь, говорила Варя.
После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.
– Это моя Кубань, – показала девушка свою верховую лошадь. – Вы умеете ездить верхом?
– Немного.
– Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин – это китайская деревня верстах в десяти отсюда.
Осмотрев хозяйство, они направились в сад.
Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трех-четырех. Он радостно бросился к ней, обнял ее и, лукаво щуря свои черные раскосые глазенки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.