– Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган. – И Варя крепко поцеловала смугло-розовые щечки ребенка.
– Вам замуж пора. Варя, – улыбнулся Звонарев.
Девушка вспыхнула.
– Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.
– Свежо предание, да верится с трудом, – усмехнулся Звонарев.
К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.
– Это мать Вани, – пояснила Варя, обращаясь к Звонареву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведет. Слушает ли маму?
– Холосо, холосо, малышка! – ответила китаянка, беря сына на руки.
Когда Звонарев с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.
– Это наш Вен Фань-вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань-вей был в Порт-Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт-Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев веревками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, – сообщила Варя грустную историю садовника.
– Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.
– Варя говори правда, – довольно чисто по-русски произнес китаец, и у него на глаза навернулись слезы.
В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт-Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плетку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плетку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой – ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен, в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…» И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась а сердце китайца.
Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фаньвей настороженно смотрел на Звонарева. Звонарев перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:
– Вам надо быть с ним настороже.
– Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, – пояснила Варя, – папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.
Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарев направился в Управление крепостной артиллерии.
Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошел и справился, не надо ли ему чего-нибудь.
– Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, – пояснял прапорщик.
– Их не скоро поймаешь, они всегда где-нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.
Звонарев спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.
– Сами они человек хороший, заботливый, – повествовал Севастьянов, – только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов – мрачный такой, с черной бородой. Зато он-то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.
– Что же смотрит Гобято?
– Чудные они – просто не замечают ничего вокруг. Все своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, – показал писарь.
В квартире Гобято Звонарев нашел свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас все ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.
– Скоро капитан домой придет? – спросил он.
– Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу – очень они аккуратные.
Осматривая квартиру, Звонарев обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.
За время пребывания на Электрическом Утесе Звонарев не видел никаких газет, кроме двух-трех номеров «Инвалида»[63] и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт-артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «портартурской сплетницей».
Приход Гобято отвлек Звонарева от библиотеки.
– Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если еще не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.
– Почему бы вам самому не попробовать?
– Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.
Поговорив еще с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарев с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утесе, крепко заснул.
Выделенная для работы с Звонаревым бригада мастеровых-солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришел в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день – срубить каждому по двадцать заклепок. Звонарева он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.
– Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, – прервал его Звонарев, и классный обер-фейерверкер ушел.
Звонарев собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чем состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.
Солдаты с интересом слушали его.
– Понятно, что надо сделать и зачем? – спросил Звонарев.
– Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, – отвечали солдаты.
Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарева. Заметив это, прапорщик спросил его, в чем дело.
– Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, – ответил он. – В тысяча девятисотом году вы еще студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально-сверлильном и долбежном станках работать.
– Юзек Братовский? – обрадовано воскликнул Звонарев. – Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?
– Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.
Встреча эта очень обрадовала Звонарева.
– Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок – и баста, а зачем – не твоего ума дело. Не выполнишь – под ранцем настоишься, – пояснил Братовский.
Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришел, все же посмотреть, что делается у Звонарева, и захотел прибавить задания еще по десять заклепок на человека, Звонарев снова попросил его не вмешиваться.
Жмурин нехотя повиновался.
– Будет теперь нам на орехи от него – всю свою злость на нас выместит, – заметил Братовский.
– Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовем его к порядку.
– На вас еще и Козел обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.
Действительно, не прошло и получаса, как к месту работы, в сопровождении Жмурина, подошел Козлов – высокий, мрачный чиновник, лет под сорок.
– Почему вы вмешиваетесь в распоряжения Жмурина? – вызывающе спросил техник.
– А он почему вмешивается в мою работу? Кто ему дал право делать мне какие-либо указания?
– Я помощник заведующего мастерской, потрудитесь ответить на мой вопрос.
– Вы мне не начальник, и я прошу вас немедленно уйти отсюда. Вы мешаете.
Перебранка продолжалась еще несколько минут.
Наконец Козлов с Жмуриным ушли, мастеровые оживленно загудели:
– Так ему и надо, больно он уж зазнался.
– Папы дерутся, а у холопов чубы трещат, – отозвался один из рабочих.
В канцелярии мастерских, куда Звонарен зашел перед уходом, он застал Гобято, которому Козлов и Жмурин жаловались на него, обвиняя в развале дисциплины, грубости и зазнайстве.
Гобято молча слушал их и тихонько покачивал головой.
– Что вы скажете в свое оправдание, подсудимый? – шутливо спросил капитан прапорщика.
Звонарев в том же шутливом тоне рассказал происшедшее.
– Вот что я имею изложить в свое оправдание, господин мировой судья, – закончил он.
Гобято, улыбаясь, сказал писарю:
– Пиши приказ по мастерским: «Работа по переоборудованию лафетов проводится под руководством прапорщика Звонарева. Технику Козлову и обер-фейерверкеру Жмурину воспрещается всякое вмешательство в эту работу. С завтрашнего дня техник Козлов смещается в заведующие деревообделочной мастерской». Все. Понятно, господа?
– Я буду жаловаться на это генералу, – заикнулся было Козлов.
– Измени приказ, – обернулся Гобято к писарю. – «Техник Козлов откомандировывается в Управление артиллерии», – отчеканил Гобято. – Я вас больше не задерживаю, – обратился он к технику, – а вас, Сергей Владимирович, попрошу остаться. Давно я хотел от Козлова избавиться, да случая не было. Вас же я попрошу быть моим помощником и заместителем, пока вы здесь. Может быть, надумаете и совсем сюда перейти – буду этому, только рад, а сейчас давайте перед обедом прогуляемся на «Этажерку», благо день чудесный.
На «Этажерке» было много гуляющих. С трудом найдя свободную скамейку, Гобято с Звонаревым сели и занялись рассматриванием публики и стоящей на рейде эскадры. Корабли эскадры усиленно дымили, как будто готовились к походу, но то и дело отваливавшие от них шлюпки, переполненные матросами и офицерами, говорили о другом.
– Лафа этим морякам, – позавидовал Гобято. – Сидят за нашей спиной, жуируют, наслаждаются жизнью и получают больше нашего. Вот и сорят они деньгами в ресторанах и кабаках, на зависть армейцам. Создается нездоровая обстановка розни между армией и флотом. Стессель использует ее для своих интриг против флота. Вон идет капитан второго ранга Эссен, командир «Новика». Почти каждый день выходит на крейсере, – указал Гобято на подходящего к ним моряка.
Когда подошел Эссен, оба встали, отдавая честь.
– Здравствуйте, капитан, – приветствовал он Гобято. – Давненько вас что-то не видел. Разрешите присесть к вам?
– Милости просим, Николай Оттович, – любезно ответил Гобято и представил Звонарева.
– С какой батареи? – справился моряк.
– С Электрического Утеса.
Эссен внимательно посмотрел на прапорщика.
– Лучшая батарея. Часто с удовольствием наблюдаю за ее стрельбой. Много вы хлопот японцам доставляете. Видна хорошая слаженность в работе и умелое руководство огнем. Кто у вас командир?
– Капитан Жуковский.
– Я его не знаю.
– Вы, Николай Оттович, верно, знаете поручика Борейко – большой такой, – вставил Гобято.
– Как же! Собутыльник нашего Дукельского. Говорят, два сапога пара-скандалисты, но толковые ребята. Я всегда к себе на «Новик» таких стремился побольше набрать. Мой боцман Кащенко по портовым кабакам подбирает самых буйных матросов. Многие из командиров кораблей бывают рады-радешеньки от таких матросов избавиться, а у меня они работают как черти. Наш матрос чудеса может делать, только надо уметь к нему подойти: не быть формалистом, по пустякам не придираться, а за дело греть. У меня самые безнадежные забулдыги кресты и нашивки быстро получают. С офицерами дело обстоит куда хуже.
Звонарев с интересом слушал командира прославленного «Новика», не раз рисковавшего на своем легком быстроходном крейсере бросаться в атаку чуть ли не на всю японскую эскадру.
Проходившие мимо моряки почтительно раскланивались с Эссеном. В толпе показался Сойманов вместе с другими офицерами. Он подошел и, поздоровавшись, начал усиленно просить Эссена о переводе на «Новик».
– Вирен[64] возражать не будет? – спросил командир.
– Вы ведь его знаете – собака на сене: и нам на «Баяне» развернуться не даст, и от себя не отпускает. Говорят, скоро к нам адмирал Макаров приезжает, тогда я попытаюсь прямо к нему обратиться. Он хоть и адмирал, но, по слухам, и сам не прочь все время плавать на легких крейсерах и миноносцах.
– Это из Кронштадта, знаменитый изобретатель и строитель «Ермака». Из матросов он, читали? – заметил Гобято.
– Он самый. Начал службу юнгой, а добрался до вице-адмирала. В наше время это не так-то легко без помощи тетушек и дядюшек. К тому же его сильно недолюбливают за беспокойный и резкий характер. К нам его, верно, с удовольствием сплавили. Зато мы определенно выиграем, получив Макарова после старой развалины Старка.
– Нам следовало бы покрепче связаться с флотом, – вставил Звонарев.
– Рад буду видеть вас вместе с капитаном Гобято у себя на «Новике». Быть может, вы даже рискнете с нами выйти в море? Погоняемся за японцами, заодно покажем вам наше искусство стрельбы, – пригласил Эссен.
Артиллеристы поблагодарили и предложили вместе пообедать в ресторане «Саратов», расположенном неподалеку.
Зал ресторана был полон обедающими, по преимуществу военными; вечерней кутящей публики еще не было. С трудом отыскали два свободных столика. Вскоре в зал вошел стрелковый поручик Стах Енджеевский. Он был, видимо, прямо с занятий – весь запыленный, усталый. Не найдя свободного места, он подошел к своим знакомым Сойманову и Гобято и попросил разрешения сесть около них.
– Пожалуйста, – приветливо пригласил его старший за столом, Эссен.
– Ты – откуда это такой усталый? – спросил его Сойманов.
– Со службы. Только теперь, когда война началась, мы начали учить солдат, как следует стрелять, в мирное же время занимались парадами да шагистикой. Сорок учебных патронов на солдата за четыре года службы полагалось! Зато «ура» кричать да приветствовать начальство учились круглые сутки, – жаловался Енджеевский. – И сейчас все еще учат стеной в штыки ходить, не признают рассыпного строя, так как никто из офицеров не умеет им управлять, а солдаты не привыкли к самостоятельности и не знают, что им в цепи делать. Я свою команду охотников с утра до вечера натаскиваю в рассыпном строю.
– Кто у вас командир? – полюбопытствовал Гобято.
– Савицкий, толстый такой, не глуп, но подл и трус. Зато в чести у начальника дивизии Фока, генерал в нем души не чает. Одним словом, с боевой подготовкой дело обстоит определенно плохо. У вас, артиллеристов, лучше: и стрелять умеете, и изредка даже попадаете, – съехидничал Стах.
– Напрасно подсмеиваетесь, поручик, – вмешался Эссен. – Перед вами наглядный пример меткости: прапорщик сумел подбить среди ночи крохотный миноносец с дистанции в двадцать кабельтовых, это совсем не плохо.
Публика постепенно прибывала. Появился оркестр и заиграл веселые вальсы.
Появление Дукельского сразу внесло оживление.
– Жорж, подсаживайся к нам! – окликнул его Эссен.
Лейтенант не замедлил подойти.
– Какие новости? – здороваясь, спросил у него Эссен.
– Макарова ждем в Артур через неделю или дней через десять. Сегодня получили от него телеграмму уже из Омска. Старк начал складывать свои пожитки и собирается спускать флаг. Флаг-капитан Молас нервничает, побаивается, что Макаров другого флаг-капитана возьмет, – начал выкладывать новости Дукельский. – Что же еще? Да, Витгефт ничего не делает, объедается и засматривается на девочек, которых тралит его сын. Григорович гадает на кофейной гуще, что ему принесет приезд Макарова-адмиральские ли орлы или списание за «доблестную» боевую деятельность двадцать шестого января. Шенсиович все никак не может снять свой «Ретвизан» с мели. Кажется, обо всем сообщил, господа.