– Во втором один осколок застрял в орудийном щите, остальное в порядке.
Звонарев подошел к этому орудию. Солдаты столпились слева от пушки, разглядывая торчащий из щита стальной осколок величиной вершков в шесть, с острыми зазубренными краями.
– Не было бы щита, небось кого-нибудь убило бы, – проговорил Родионов.
– Меня, Софрон Тимофеевич! – отозвался наводчик. – Как он трахнул по щиту, я аж присел. Взглянул, а он через щит просовывается. Мать свою вспомнить не успел, а он уж застрял. – И наводчик широко улыбнулся своим скуластым лицом.
Осмотрев оба орудия, Звонарев убедился в их полной исправности и доложил об этом Жуковскому.
– Здорово они, сейчас накрыли батарею! Я думал, половина людей и материальной части выбудет из строя, а на деле мы не понесли даже повреждений, – возбужденно радостно проговорил капитан. – Постараемся сейчас отплатить им сторицей.
Батарея опять загрохотала залпами. Японцы легли на обратный курс и, несколько приблизившись к берегу, продолжали обстреливать Утес. Но поднявшееся на небе солнце мешало точности их наводки, и снаряды делали то недолеты, то перелеты. То же солнечное освещение теперь помогало Электрическому Утесу. Со второго залпа вышел из строя крейсер «Токива». Около него задержались и другие суда. Это дало возможность Жуковскому дать три залпа при одном и том же прицеле. Сразу вспыхнули пожары еще на трех кораблях. Японцы поспешили опять вытянуться в кильватерную колонну, но тут вступили в бой батареи Золотой горы, Стрелковая и расположенные на Тигровке, которые ранее бездействовали вследствие дальности расстояния.
Попадания в неприятельские корабли участились, и адмирал Того поспешил отойти в море, упорно продолжая все же обстреливать Электрический Утес.
На вершине Золотой горы, в прочном бетонном каземате, собралось все порт-артурское начальство: только что приехавший наместник, который после смерти Макарова принял на себя командование флотом, Стессель с Никитиным и Белый. Тут же была и Варя. Превосходительные собеседники время от времени рисковали выглядывать наружу и с высоты птичьего полета наблюдать за обстрелом Электрического Утеса. До него было более версты, но даже и отсюда жутко было смотреть, «как батарея то и дело окутывалась гигантскими фонтанами черного дыма. Телефонная связь с Утесом давно была прервана, и поэтому действительное положение дел на нем не было известно, разворачивающаяся же картина жестокого обстрела заставляла предполагать наличие на нем больших потерь.
– Все орудия целы, – громко заявила Варя при очередном залпе, – я отчетливо видела пять взблесков.
– Зато люди-то уж, наверное, далеко не все целы, – угрюмо заметил Никитин. – Но какие молодцы, ваше превосходительство! Одна батарея против всего японского флота. Почему бы нашей эскадре не выйти и не помочь ей?
– После гибели «Петропавловска» она настолько слабее японской, что мы должны беречь ее как зеницу ока, – наставительно проговорил Алексеев.
– Тогда лучше всего ее отправить на хранение в Морской музей в Питер, – не унимался Никитин.
Видя, что разговор принимает неприятный характер, Стессель поспешил отослать своего друга.
– Владимир Николаевич, я попрошу тебя позаботиться о восстановлении связи с Электрическим Утесом.
– Слушаюсь! Сию минуту. – И Никитин отошел.
– Он, кажется, малость того? – недовольно спросил Стесселя наместник, вращая пальцем около своего лба.
– Редкого мужества человек, но есть у него грешок – любит за галстук заложить.
– Оно и заметно: до адмиральского часа еще далеко, а он уже на взводе.
Варя решила сегодняшний день ознаменовать какимлибо героическим поступком. В ее пылкой голове проносились картины, одна фантастичнее другой. То она воображала себя отважно перевязывающей «его» под градом японских снарядов, то оба они гибли от одной и той же бомбы, то, наконец, она героически исправляла телефонные провода (чего, однако, делать не умела) и получала из рук наместника Георгиевскую медаль. Она потихоньку спустилась вниз, где за прикрытием стояла ее Кубань, и, вскочив на нее, вскачь понеслась по дороге на Утес.
С Золотой горы ее заметили только тогда, когда она проскакала больше половины дороги.
– Ваше превосходительство! – сообщили Белому. – Ваша дочь поехала на Электрический Утес.
– Сумасшедшая девчонка! Чего ее туда понесло? – сердито проговорил Белый и поспешил наверх. За ним тронулись и остальные.
– Казачья кровь сказывается, Василий Федорович! – произнес Стессель, обращаясь к Белому. – Даром что женщина, а в бой так и рвется!
Алексеев только качал головой, не то от удивления и восхищения, не то в знак порицания и осуждения.
Сверху было прекрасно видно скачущую всадницу, но вот около нее взметнулось несколько столбов дыма, и она скрылась из глаз. Белый вздрогнул и нервно затеребил свои усы. Остальные испуганно ахнули. Порыв ветра отнес дым в сторону, и вместо растерзанного трупа все увидели бешено мчавшуюся наездницу.
– Браво! Браво! Вас можно поздравить с такой дочкой, – одобрил наместник.
Благополучно добравшись до Утеса, Варя подъехала к кухне, около которой копошился кашевар Заяц, и, бросив ему поводья, взбежала на батарею. Она ожидала бурных проявлений восторга по поводу ее храбрости, восхищения ее героизмом, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания. Когда же она попалась навстречу Борейко, то он сердито пробурчал:
– Только вас тут еще не хватало! Отправляйтесь на перевязочный пункт, он там, в первом каземате. – И поручик рукой указал ей дорогу.
– Но я хотела… – начала было Варя.
– Марш на место, сестра! – так рявкнул Борейко, что ноги Вари сами быстро понесли ее в нужном направлении.
В довершение всего, когда она проходила мимо Звонарева, тот ее даже не заметил. Рассерженная Варя добралась до перевязочного пункта – и тут, обливаясь слезами, упала в объятия Шурки Назаренко, которая одна оценила по достоинству ее поступок.
– Сестра Назаренко, – официальным тоном произнес Мельников, – накапайте сестре Белой двадцать капель тинктуры валериани-эфири.
Варя явилась единственным лицом, которому в этот день была оказана медицинская помощь на Электрическом Утесе.
Выпустив около двухсот тяжелых снарядов, японцы скрылись за Ляотешанем. На батарее все облегченно вздохнули.
– Отбой, – скомандовал Жуковский. – Сергей Владимирович, осмотрите все орудия и составьте дефектную ведомость!
– Пробанить сейчас же орудия, пока пороховой нагар не затвердел, – добавил от себя Борейко.
После пережитых волнений солдаты весело бросились осматривать свои пушки.
– Небось ты не раз сегодня своего ангела-хранителя вспоминал? – спросил Кошелева один из солдат.
– Не ангела-хранителя, а адмирала Тогова матом вспоминал почитай целый час без передышки.
– Поди икалось ему сегодня!
– Не только икалось, но и до ветру не раз, должно, бегал, как ты в его орудию свою наводил!
Осмотрев орудия, Звонарев доложил, что только в двух из них пробиты небольшими осколками щиты, в одном перебит трос от снарядного кокора и в одном разбит блок подъемной стрелы. На всех щитах много вмятин и царапин от камней и осколков.
– Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, – сказал Жуковский. – Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?
– Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, – сообщил Борейко. – Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.
– Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, – подводил итоги Жуковский.
– Мы в очевидном и большом барыше, – заметил Звонарев.
– Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! – похвалялся Борейко.
– Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, – показал дальномерщик на приближающийся экипаж.
Борейко вскинул бинокль к глазам.
– В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, – сообщил он.
Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.
– Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, – засыпал он приказаниями. – Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!
– Значительно больше, чем японцы, – иронически заметил Борейко.
– Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.
– Только убьет или искалечит!
– От судьбы не уйдешь!
– Начальство – это тоже судьба, злой рок, если хотите!
– Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! – волновался капитан.
– Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, – уговаривал Борейко. – Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.
– Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.
– Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему – ваше высокопревосходительство! – прокричал на всю батарею Борейко.
– Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.
Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.
Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что «они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге».
Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во рту гречневую кашу.
– Прекрасно! Очень, очень вкусно, – хвалил адмирал. – Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?
– Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.
– Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. – И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.
– Рад стараться! Покорнейше благодарим! – поспешно отвечал солдат.
Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.
– Слава богу, главная опасность благополучно миновала! – радостно произнес он. – Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.
На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.
– Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на «Петропавловске», в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?
– Дукельского, – подсказал Звонарев.
– Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, – не могла не подпустить шпильки Варя.
– Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, – сухо ответил прапорщик и повесил трубку.
Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.
Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.
– Гора, а не человек, – шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.
– Вы не знаете, где похоронили Дукельского? – спросил Звонарев у Стаха.
– В дальнем конце у стены! – пояснила Оля. – Я вам покажу.
С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.
– Вот отсюда начинаются офицерские могилы, – показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.
Около некоторых стояли офицеры и дамы в трауре. У крайней могилы была видна одинокая, стоящая на коленях женская фигура, в скорбном порыве припавшая лицом к земле. Неподалеку, в черном плаще, с парадной треуголкой в руках, стоял Сойманов.
– Это, верно, Рива плачет! – догадался Звонарев, и они вдвоем пошли вперед, а Оля осталась стоять на месте.
Возложив на могилу принесенный с собой венок, Борейко положил земной поклон, Звонарев последовал его примеру. Рива подняла голову. Звонарев едва ее узнал, так она изменилась за эти несколько дней. Щеки обтянулись, большие глаза глубоко провалились, нос заострился, и целая сеть мелких морщинок покрывала все лицо. Рива устало улыбнулась, узнав своих друзей и начала подниматься с колен, но тут силы ей изменили. Звонарев и Сойманов подхватили ее и повели к одной из скамеек.
Риве смочили голову, и она стала успокаиваться.
– Вам лучше? – участливо спросила ее Оля. – Не волнуйтесь, мы сейчас отведем вас домой.
– Я сама дойду, вы только проводите меня! Я и так вам всем доставила такую массу хлопот.
– Все это пустяки! Вам пришлось пережить много горя за эти дни, вот вы и ослабли.
– С тридцать первого я не была дома, все время находилась около Жоржика. Он умер прошлой ночью.
– Сильно мучился перед смертью? – спросил Сойманов.
– Раз только пришел в сознание, а то все время был в забытьи! Андрюша, – он лежал в той же палате, – все время бредил и бросался. Но сегодня с утра пришел в сознание и расплакался, узнав о гибели Макарова, – рассказывала Рива.
Борейко с Соймановым вели Риву под руки. Оля с Звонаревым шли впереди. К ним у ограды присоединились Желтова и Леля со Стахом. Женщины наперебой предлагали свою помощь Риве.
– Вас нельзя в таком состоянии оставлять одну в квартире! Я останусь с вами! – решительно заявила Оля.
– Постой, может быть, мадемуазель Рива хочет остаться одна, и ты ей будешь только мешать!
– О нет, я, по правде сказать, боюсь сейчас одиночества. Уж слишком живо все там будет мне напоминать о моей потере.
– Тогда идемте к нам в школу, – предложила Оля.
– Туда я не доберусь! Лучше всего, если бы вы смогли остаться у меня хоть только на одну сегодняшнюю ночь, – просила Рива.
Медленно, шаг за шагом, вся компания двигалась по улицам города.
– Вот я и дома! – проговорила Рива, останавливаясь у своего крыльца.
На стук вышла растрепанная Куинсан и радостно бросилась Риве на шею.
– Моя жди, моя много слушай! Никто не ходи, моя бойся! – лепетала она.
Все вошли в столовую. Здесь все уже было чисто прибрано. Рива с женщинами ушла в спальню, а мужчины остались в гостиной. Куинсан поспешила приготовить чай для гостей.
– Пропал наш Жорж не за понюх табаку! – вздохнул Борейко.
– Главное – погиб Макаров, – отозвался Соймаиов. – Видели вы, как мы вчера от японцев за горы прятались, вместо того чтобы вступить в бой?
– На своих боках чувствовали. Одни сражались с целой эскадрой! – вставил Звонарев.
– Сегодня приказом по флоту наместник отменил всякие выходы эскадры в море, пока не будут починены «Ретвизан», «Цесаревич» и «Паллада». В общем, у нас сразу все изменилось.