А возьмем голос. У Элизабет — нежный, тихий, приветливый. У Клары… Ну, у Клары…
Пытаясь найти удачное определение, он был избавлен от этой задачи, ибо услышал:
— Би-илл!
Клара стояла на дороге, все в той же прозрачной шали. Взгляд у нее был странный, возможно — виноватый, как у блудного сына.
— Мы все время встречаемся у изгороди, — со слабой улыбкой сказала она и положила руку на перекладину. Билл заподозрил, что в этом есть замысел, но по простодушию не разгадал его. Ничего не поделаешь, природа. Для него девичья рука была девичьей рукой, независимо от всяких колец.
Клара поняла это, убрала руку и зашла с другого конца.
— Я хочу тебе кое-что сказать.
Он смотрел на нее и удивлялся. Не жалел, не страдал — удивлялся, что она для него так много значила.
— Я очень глупая.
Что тут ответишь? «Да?» Невежливо. «Правда?» Как-то нелепо. Он изобразил интерес.
Клара отвела глаза и быстро, тихо заговорила:
— Когда я увидела, как ты с ней танцуешь… Я заревновала. Надо было тебе доверять. А я сдуру…
— Ты имела полное право…
— О, нет! Я очень глупая. Прости меня, Билл.
— Тут нечего прощать.
Клара нежно взглянула на него, но хотелось ей ударить его головой о дерево. Ну, что за мямля! Выскочи на дорогу, обними… Ей трудно было сохранить кроткий голос.
— Как, уже поздно? Ты не в силах простить? О, Билл! (Она проглотила «идиот»). Давай помиримся! Представь, что ничего не было.
Не будем винить Билла. Сперва у него рухнула вера в женщину. Потом он быстро прошел двадцать миль. Потом он слышал выстрелы, нашел труп и нес его за хвост сквозь округу. Наконец, он понял, что они с Элизабет любят друг друга. Тут не сосредоточишься. Спасибо, если выговоришь:
— Что ты имеешь в виду?
Клара не отличалась терпением, и с трудом проглотила подходящий ответ. Нет, что за чурбан! Придется говорить полным текстом.
— Давай опять обручимся.
— Ты же обручена…
— Я порвала помолвку.
— Когда?
— Вот сейчас. Я его раскусила. Он жесток и коварен. Случилось… не важно, что, но я поняла, какой он. Нет, слушай. Наверное, для тебя это пустяк. У Полли была обезьянка. Она его укусила… и он ее убил!
— Кто, Пикеринг?
— Да. Никогда бы не подумала. Это мерзко… низко… Как я могла, как могла обручиться с таким человеком?
Что-то тут было не то. Как-то все не сходилось.
— Понимаешь, — продолжала она, — я обручилась с ним от досады. Рассердилась на тебя…
Нет, не то. Вообще-то может быть. Чего не бывает! Но чутье подсказывало: «Не то». А пока он стоял в растерянности, Клара сделала неверный шаг.
— Какое счастье с этим Наткомом! — воскликнула она.
Билл облегченно вздохнул. А, вот в чем дело!
— Ты получила мое письмо?
— Да. Только что пришло. Мне переслали из театра.
Она спохватилась, но понадеялась на то, что он не очень умен.
— Из Портсмута его переслали в Лондон, — заторопилась она. Сперва — в театр, потом — домой, а мама отправила мне.
— Понятно.
Они помолчали. Она подошла ближе.
— Би-илл!
Он закрыл глаза. Этого он боялся. Да, она хитрит, она лжет, но от того не легче. Она — женщина, он — мужчина, ничего не поделаешь.
— Прости, — сказал он, — обручиться мы не можем. Клара очень удивилась. Вот уж чего она не ждала.
— Билл!
— Прости меня.
— Ну, Билл!
Он стиснул зубы. Да, нелегко.
— Я же тебе объяснила.
— Знаю.
— Я думала, ты меня любишь, — она подошла ближе и потянула его за рукав. — Не глупи. Неужели ты хочешь, чтобы я перед тобой унижалась? — Она издала легкий смешок. — Что ж, я делаю тебе предложение. Я не очень виновата. В конце концов, я слабая девушка. Ну, ошиблась, а теперь…
— Клара, — сказал он, — я женюсь.
Она отшатнулась. Многого она ждала, но не этого. Ее охватила холодная ярость. Поставить на все — и проиграть!
— Женишься?
— Да.
— Однако, — она засмеялась, — ты расторопен. На ком?
— На Элизабет Бойд.
— Я темное существо, но — кто это? Девица из ресторана9
— Нет.
— Кто же?
— Племянница Наткома. Наследство причиталось ей. Я потому и поехал, чтобы уладить.
— И решил жениться? Как романтично… и удобно! Повезло ей, однако. Кто из вас это предложил?
Билл сжался. Неприятно, но сказать надо… Вдруг Клара сменила иронию на ярость.
— Дурак! — крикнула она. — Ты что, не видишь? Ей нужны твои деньги.
— Ты не права, — отвечал он. — Она ничего о них не знает.
— Как так не знает? Она что, не читала завещание?
— Она не знает, кто я.
— То есть как?
— Я здесь под фамилией Чалмерс. Клара помрачнела.
— Как ты с ней познакомился?
— Я встретил ее брата в Нью-Йорке.
— Случайно?
— Да, случайно. Мне один человек оставил квартиру, а он туда зашел.
— Странно! А что потом?
— Он меня пригласил.
— Сюда?
— Он живет здесь на ферме.
— Это
20
Дадли Пикеринг жевал окурок некогда роскошной сигары. Сидел он в гостиной, наедине со своими мыслями. Заглядывал хозяин, словно хотел прибрать. Заглядывал и благодушный Роско Шериф; но страдалец едва отвечал им. Теперь он беседовал со своим подсознанием.
Подсознание — плохой собеседник. Большей частью оно кроется в норе и выползает, чтобы нас расстроить. До сих пор, в ночной тиши, оно подсказывало Дадли, что всякая плоть — трава и что он не молодеет. Сегодня, под воздействием шока, оно выглянуло в самое приятное, послеобеденное время. Обычно он в эти часы отдыхал. Обычно — но не теперь.
Цинично поглядывая на жертву, подсознание заметило:
— Завтра уедем. Оставаться нельзя. Вот что значит — глупость.
Пикеринг передернулся.
— В индейцев играем! Староват, голубчик, староват. Завтра нога разболится. Слава Богу, не мальчик. Соберешься ползать во мху, послушай меня.
Пикеринг решительно зажег сигару. Она оказалась слишком горячей. Отбросив ее, он вынул из жилетного кармана кольцо с бриллиантом.
— Неплохо, а? — осведомилось подсознание.
Пикеринг вздохнул, вспомнив венец своих бед, когда
— Как ты право! — с восторгом откликнулся Пикеринг. — Странно, я сам не догадался.
Зашевелилась ручка. Хорошо, если бы Роско Шериф. Он его скучно встретил, а сейчас — ого-го, держись! Есть два прекрасных анекдота…
Но то была Клара. Взор у нее был странный, мягкий, покаянный, что ли. Вроде блудного сына или, точнее, дочери.
— Дадли!
Она робко улыбнулась. Щеки ее пылали, глаза сияли. Он посмотрел на нее, и с ним стало что-то делаться.
Как же слаб человек, как он жалок! Поистине червяк. Гордится разумом, а увидит сияющий взгляд — и превращается в промокашку. Только что миллионер презирал и брак, и женщин, он благодарил Провидение — и что же? Разум исчез.
— Дадли!
Подсознание попыталось снова.
— Осторожно, — шепнуло оно.
— Дадли, — сказала Клара, — нам надо поговорить. «Без записи нельзя! Беги! Скрывайся!»
Пикеринг не скрылся. Клара подошла к нему, жалобно улыбаясь. 197 фунтов затрепетали. Теперь он ощущал, что брак — синоним рая.
Клара села на ручку кресла.
— Олух! — сказало подсознание.
Клара погладила его руку. Подсознание сказало: «Балбес».
— Дадли, мой дорогой, — нежно проговорила Клара, — я ужасная дура. Я ужасно виновата. А ты — самый лучший, самый добрый, самый кроткий человек. Прости меня.
Губы его молча шевелились. Она прикоснулась губами к лысине.
— Где оно?
— Э?
— Куда ты его положил? Тут вмешалось подсознание.
«Кретин, болван, балбес, олух, слабоумный, — сказало оно. — Ты что, меня не слышал?»
«Она такая красивая, — напомнил Пикеринг. — Посмотри хотя бы на глаза».
«Она — железка».
«Ты неправо».
«Право».
«Она меня любит!»
«Ничего подобного».
Клара пожала плечами.
— Дадли, о чем ты задумался? Где кольцо? Он его вынул. Она его рассмотрела.
— Я чуть не разбила твое сердце…
«Беги! Подальше! В Японию!»
Пикеринг не сбежал в Японию. Он смотрел на Клару, любуясь серым сиянием глаз, очерком щеки, нежностью шеи. Как можно слушать это подсознание? Как можно допустить на миг, что она — не совершенство?
— Вот! — сказала Клара, надевая кольцо.
— Все хорошо, — прибавила она, прикасаясь к лысине.
— Все хорошо, — согласился он.
— Тогда поцелуй меня. Он это сделал.
— Дадли, миленький, — сказала Клара, — мы будем уж-жасно счастливы.
— А то! — вскричал он. Подсознание молчало, утратив дар речи.
21
Расставшись с Кларой, Билл тихо постоял. Двигаться он не мог. Все силы ушли на объяснение. Как ни странно, в тяжелые минуты добрые свойства не помогают. Скромность, к примеру, считают добрым свойством. Она умягчает душу и помогает понять ближнего. Однако Биллу помогла бы гордость. Клара сумела ранить его. Кто он, в конце концов, чтобы заслужить любовь Элизабет?
Он принадлежал к тем редким людям, которые верят в достоинства ближних больше, чем в их недостатки, а по отношению к себе — в точности наоборот. Это и зовется скромностью, а если хотите — робостью. Он был невысокого мнения о себе.
Наконец он побрел к дому, несчастный и усталый. Надо было лечь и заснуть, утро — мудренее…
Дверь была открыта, и за ней слышались голоса. Шли они сверху. Говорил Натти, и так резко, что каждое слово было слышно.
— Конечно, ты его не выносишь, но пять миллионов… Билл кинулся к себе и сел на кровать. Дверь захлопнулась. Значит, это правда!
Кто-то постучался. Потом — еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
— Вы тут, Билл?
Голос ее. В щелку двери можно разглядеть и фигуру.
— Билл!
Ответить он не мог, только глотал.
— Да? — выговорил он.
— Вы сейчас пришли?
— Да.
— Значит… вы слышали?
— Да.
Повисло молчание, потом дверь тихо закрылась.
22
Проснулся он в десять часов. Первым его чувством был стыд. Как же он мог проспать целую ночь? Где тонкость, где ранимость? Где высшие чувства? Одно слово, бревно. Он не оправдывал себя усталостью, просто был собой недоволен. Все ушло — и надежда, и радость, и достоинство.
Элизабет он встретил в коридоре. К одиннадцати годам создания женского пола обретают умение себя вести, которого мужчинам не достигнуть и к восьмидесяти. Она была бледновата, немного устала — но и все. Веселой бы ее не назвали, а сдержанной — пожалуйста.
— Надеюсь, я вас не разбудила? Вам бы еще поспать.
Он сильнее запрезирал себя — бездушное чучело, ему бы только спать.
— Мы уже позавтракали. Натти пошел гулять, какая погода! Ваш завтрак — в духовке.
Ну, что это! Хорошо, сон, но еще и еда!
— Нет, спасибо. Я не голоден.
— Пожалуйста!
— Честное слово…
— Я очень прошу…
Он покорно пошел за ней. Как практичны женщины! Однако он позавтракал. Она молча смотрела через стол.
— Поели?
— Да, спасибо. Она помолчала.
— Вот что, все очень запуталось. Лучше я объясню, почему он это сказал. Не закурите?
— Нет, спасибо.
— Легче будет.
— Не думаю.
В окно влетела пчела. Элизабет последила за ней, потом повернулась к Биллу.
— Он хотел меня утешить. Билл промолчал.
— Понимаете, он не может себе представить, что я вас люблю. Он понимает только деньги. Я думаю, потому он вас и пригласил. Узнал в Нью-Йорке, кто вы, наверное, в ресторане. Так что в этом смысле вчерашняя барышня права.
— Вы слышали?
— Ничего не могла поделать. Да она и хотела, чтобы я слышала, зачем ей иначе повышать голос. Я зашла посмотреть, нет ли Натти, а она там была. Вы меня не видели, вы стояли спиной. А она видела.
— Вы не спрашиваете, кто это?
— Неважно. Важно, что она сказала — мы знаем, что вы лорд Долиш.
— А вы знали?
— Натти признался дня два-три назад, — она покраснела. — Наверное, вы не поверите, но мне это все равно. Я думала, этот лорд — мерзавец, а то он не выжал бы деньги из дядюшки. Когда я познакомилась с вами, я сразу поняла, что ошиблась. И потом, я вспомнила, что вы предложили мне половину денег. Так что вы — не тот, кого я терпеть не могла. И мне неважно, что вы богаты. Я вас полюбила. Все бы хорошо, но эта девушка сказала вам слишком много правды. И Натти меня утешал.
— Я…
— Постойте, я скажу про Натти. Я все удивлялась, откуда он взял деньги на поездку. Вчера он сказал мне. Надеюсь, вы его знаете, и не удивитесь, что он занял у аптекаря под это завещание, а потом у всех других торговцев. Они это выяснили, и вчера один из них сюда пришел. Ругался, грозил арестом…
И тут я прихожу и говорю о помолвке. Представляете? Он решил, что я узнала про его штуки и его спасаю. Я стала его уверять, он — меня утешать. Это вы и слышали. Можете верить, можете не верить.
— Я верю, — сказал он. — Я вам всегда верю. Она покачала головой.
— А свидетельства?
— Бог с ними.
— Нет. Вы убедите себя на минуту, а потом начнутся сомнения. Вы же не