Человек, стоя на шиферной крыше веранды, как я обнаружил, мог без труда наклониться над одним из подоконников (если он не хотел рисковать и переступать через него, забираясь в комнату) и выстрелить в человека, лежащего на кровати. Забраться на крышу веранды с земли потребовало бы совсем небольших усилий, а слезть было еще легче – он мог соскользнуть по крыше ногами вперед, управляя скоростью спуска при помощи рук, распластавшись по шиферу, и спрыгнуть вниз на гравийную дорожку. Совсем не сложный трюк: что прийти, что уйти. Окна были без москитных сеток.
Кровать больного располагалась около двери между его комнатой и комнатой медсестры, таким образом, когда он лежал, он оказывался между дверью и окном, из которого был произведен выстрел. Снаружи, в пределах винтовочного выстрела не было ни зданий, ни деревьев, ни каких либо возвышенностей, с которых можно было бы выпустить пулю, извлеченную из дверного косяка.
Я перешел от осмотра комнаты к опросу присутствующих, начав с больного. Это был костлявый мужчина значительного роста, но сейчас он был истощен и мертвенно бледен. Лицо было вытянутым и запавшим; маленькие глазки-бусинки скучились у узкой переносицы; его рот выглядел как бесцветный провал над костлявым подбородком.
Его ответ был чудом раздраженной лаконичности.
– Меня разбудил выстрел. Я никого не видел. Я ничего не знаю. У меня миллион врагов, имена большинства из них я не могу вспомнить.
Он сварливо выпалил все это, повернулся ко мне спиной, закрыл глаза и отказался разговаривать дальше.
Миссис Гэллоуэй и медсестра прошли со мной в соседнюю комнату, где я и допросил их. Они были женщинами противоположных типов, что можно встретить где угодно, и в их отношениях была определенная холодность, объяснение чему я смог найти в тот же день позже.
Миссис Гэллоуэй, была, возможно, лет на пять старше своего мужа; темноволосая, поразительно красивая как статуя, с обеспокоенным выражением в ее темных глазах, которое особенно легко было заметить, когда она смотрела на своего супруга. Не было сомнения в том, что она его очень любила, и тревога, что мелькала в ее взгляде время от времени, и усилия угодить ему во всем все время моего пребывания у Эксона, убедили меня, что она боится его потерять.
Миссис Гэллоуэй ничего не могла добавить к тому, что ее муж рассказал мне. Ее разбудил выстрел в комнате ее отца, она никого не видела, ничего не знала, никого не подозревала.
Медсестра, Барбара Кейвуд, рассказал то же самое, и почти в тех же словах. Она вскочила с кровати, когда ее разбудил выстрел, отодвинула ширму и вбежала в комнату ее пациента. Она была первой, кто пришел туда, и она видела только старика, лежащего на кровати и грозящего кулаком окну.
Барбаре Кейвуд было двадцать один или двадцать два года, как раз того типа, что мужчина выберет, если хочет выздороветь – девушка роста чуть ниже среднего, со стройной фигурой, где надо тонкой, а где надо с округлостями, которые были видны и под ее строгой белой униформой; с мягкими золотистыми волосами; с лицом, на которое приятно смотреть. В добавок ко всей своей привлекательности, в ее внешности прямо сквозили деловитость и компетентность. Из комнаты медсестры Гэллоуэй провел меня на кухню, где я расспросил повара-китайца. Гонг Лим имел типичное для жителей Востока печальное лицо, постоянная улыбка на котором делала его только грустнее чем обычно; и он все время кланялся и да-дакал мне от начала и до конца разговора, но не сказал ничего.
Адам и Эмма Фигг – худой и дородная, соответственно, и оба страдающие от ревматизма – развлекли меня большим выбором подозреваемых% тут был и повар и работники, каждый по отдельности и все вместе. Фиггсы беспрестанно меняли свое мнение, переходя от одного подозреваемого к другому. У них не было никаких оснований для подозрения, кроме твердой уверенности, что все насильственные преступления – дело рук иностранцев.
Работников – двух улыбающихся, средних лет, и очень усатых итальянца и мексиканского юношу с кроткими глазами – я нашел на одном из полей. Я проболтал с ними почти два часа, и оставил их достаточно уверившись, что ни один из них не причастен к стрельбе.
Доктор Ренч как раз сошел вниз, после посещения больного, когда Гэллоуэй и я вернулись с полей. Он был маленький, иссохший старик с мягкими манерами и такими же мягкими глазами, и с поразительной длинными и густыми шевелюрой, бровями, бакенбардами, и волосами в носу и на подбородке.
Волнение, сказал он, замедлило выздоровление Экстона, но он не думает, что очень серьезно. Температура у больного немного повышена, но общее состояние, кажется, улучшилось.
Я последовал за доктором Ренчем к его автомобилю, после того как он покинул остальных, так как хотел задать несколько вопросов в конфиденциальной обстановке, но вопросы эти могли бы быть и не заданы, все равно я не получил ничего, из того, что хотел выяснить. Но не мог сказать мне ничего, что имело бы ценность. Медсестра, Барбара Кейвуд, была приглашена, как он сказал, из Сан-Франциско, через обычные каналы. Это делало маловероятным предположение, что она проникла в дом Экстона намеренно с какими-то тайными целями, которые могли бы быть связаны с покушением на жизнь Экстона.
Вернувшись от доктора, я нашел Иларию Гэллоуэй и медсестру в вестибюле, рядом с подножием лестницы. Его рука слегка охватывала ее плечи, и он улыбался ей. Как только я вошел в дверь, она развернулась, так что его рука соскользнула вниз, озорно рассмеялась и стала подниматься вверх по лестнице.
Я не знал, видела ли она меня, когда я зашел прежде чем она скинула руку, обнимавшую ее или нет, и я не знал, сколь длинной была та рука; и от обоих этих вопросов зависело, как следует рассматривать эту ситуацию.
Илария Гэллоуээй определенно не был тем мужчиной, который бы позволил столь хорошенькой девушке испытать недостаток внимания, и вместе с тем он сам был достаточно привлекателен, чтоб его ухаживания не были слишком самонадеянными. Да и Барбара Кейвуд не произвела на меня впечатление девушки, которой не нравится его внимание. Но, во всяком случае, это более чем походило на игривый флирт, без каких либо серьезных отношений.
Но, независимо от того, что эта ситуация могла означать, она не имела никакого отношения к выстрелу – ни один из них, как мне виделось, во всяком случае. Но теперь мне стали понятны натянутые отношения между медсестрой и супругой Гэллоуэя.
Гэллоуэй усмехнулся обращаясь ко мне, пока я гонял эти мысли по своей голове.
– Никто не в безопасности, пока детектив рядом, – пожаловался он.
Я рассмеялся в ответ. Это был единственный вид ответа, который вы могли бы дать этой птичке.
После обеда Гэллоуэй отвез меня в Ноунберг на своем родстере, и высадил у крыльца дома заместителя шерифа. Он пообещал забрать меня обратно к Экстону, когда я закончу свои расследования в городе, но я не знал, сколько времени займут мои дела, потому я сказал ему, что найму машину, когда буду готов вернуться.
Шэнд, заместитель шерифа был большим, неспешно говорящим и неспешно думающим блондином лет тридцати – тот самый тип человека, что лучше всего подходил на должность заместителя шерифа в главном городе округа Сан-Хоакин.
– Я отправился к Экстону, как только Гэллоуэй позвонил мне, – сказал он. – Было примерно половина пятого утра, я полагаю, когда я туда добрался. Я ничего не нашел. Не было никаких следов на крыше веранды, но это ничего не означает. Я попытался подняться и спуститься сам, и тоже не оставил следов. Почва вокруг дома слишком твердая для отпечатков ног. Я нашел несколько, но они никуда не привели; и все ходили там повсюду, когда я добрался туда, поэтому я не мог сказать, кому они могли бы принадлежать.
Насколько я смог выяснить, ничего подозрительного по соседству никто не замечал раньше. Единственные люди в округе, у кого есть что-то против старика, это Димзесы – Ексон одержал над ними верх в суде пару лет назад – но все они, и родители и оба сына, были дома, когда был сделан выстрел.
– Как долго Эксон живет здесь?
– Четыре-пять лет, думаю.
– То есть ничего, над чем можно работать?
– Мне ничего не известно.
– Что вы знаете о семье Эксона? – спросил я.
Шэнд глубоко задумавшись поскреб голову и нахмурился.
– Я думаю, это связано с Иларией Гэллоуэем, – медленно произнес он. – Я думал об этом. Гэллоуэи появились здесь спустя несколько лет после того, как ее отец купил это место, и Илария, кажется, проводит большинство своих вечеров в задней комнате у Эди, обучая мальчишек игре в покер. Я слышал, он склонен обучить их многому. Сам я этого непосредственно не знаю. Эди следит, чтоб игра шла по тихому, так что я позволяю им быть одним. И, естественно, я никогда туда не лезу без повода.
За исключением того, что он охотник до карт, и довольно большой любитель выпить, и часто посещает город, где он, как предполагают, содержит девочку, я больше ничего существенного о Иларии не знаю. Но не секрет, что он со стариком не ладит. И еще, комната Иларии расположена через зал от комнаты Эксона, и их окна выходят на крышу веранды совсем рядом. Но я не знаю...
Шэнд подтвердил мне то, что Гэллоуэй рассказал о пуле тридцать восьмого калибра, о том, что в доме не держат оружие такого калибра, и об отсутствии каких-либо причин для подозрений работников и слуг.
Я потратил еще несколько часов на разговоры с кем-угодно, кого мне удалось найти и разговорить в Ноунберге, и я не узнал ничего, что стоило бы записать на бумагу. Затем я взял машину и водителя в гараже, и был доставлен к дому Экстона.
Гэллоуэй еще не вернулся из города.Его жена и Барбара Кейвуд как раз собирались сесть за легкий ужин перед тем, как идти спать, и я присоединился к ним. Эксон, как сказала медсестра, спал, вечер он провел тихо. Мы немного поболтали – примерно до половины первого ночи – а потом разошлись по нашим комнатам.
Моя комната располагалась рядом с комнатой медсестры, на той стороне зала, что делил второй этаж пополам. Я сел и написал свой отчет за день, выкурил сигару, а затем, дом к этому времени затих, сунул пушку и фонарик в карман и, спустившись по лестнице, вышел с черного хода.
Луна только взошла, неясно освещая усадьбу. Дом, служебные постройки купы кустарников отбрасывали глубокие тени. Используя эти тени насколько возможно, я обследовал окрестности дома, и нашел, что все в порядке.
Отсутствие каких либо улик, напротив, показывало, что выстрел прошлой ночью был сделан – или случайно, или от испуга, когда Эксон невольно шевельнулся во сне – грабителем, который проник в комнату больного через окно. Если это было так, то не было ни малейшего шанса, что сегодняшней ночью что-то произойдет. Но я все равно был обеспокоен и чувствовал себя не в своей тарелке.
Родстера Гэллоуэя в гараже не было. Он не возвращался из Ноунберга. Под окном дома для работников я задержался, пока храп в трех разных тональностях не сказал мне, что все они спокойно спят в своих постелях.
Пошпионив вокруг дома около часа, я вернулся. Светящийся циферблат моих часов показывал 2:35, когда я остановился у комнаты повара-китайца и послушал его мерное дыхание. Поднявшись по лестнице, я задержался у двери Фиггсов, пока мое ухо не сообщило мне, что они спят. У комнаты миссис Гэллоуэй мне пришлось прождать несколько минут, пока она вздыхала и ворочалась на кровати. Барбара Кейвуд дышала глубоко и сильно, с размеренностью молодого животного, чей сон не тревожат сновидения. Ровное дыхание больного доносилось до меня, сопровождаемое хрипами от пневмонии.
Это прослушивание чужого храпа и вздохов завершилось, и я вернулся в свою комнату.
Все еще чувствуя себя бодро и ощущая непонятную тревогу, я передвинул стул к окну, смотря на игру лунного света на реке, которая петляла ниже дома, и была видима с этой стороны. Я курил сигару и перебирал в голове, что я узнал – без особых результатов.
Вне дома все было тихо.
Внезапно раздался громкий выстрел, особенно сильный, так как он прозвучал в закрытом пространстве! Я бросился через комнату, и выбежал в зал.
Дом заполнил визг женщины, высокий, взбешенный.
Дверь в комнату Барбары Кейвуд была не заперта, когда я достиг ее. Я ударом распахнул ее. В лунном свете, что косо проникал в ее окно, я увидел, что она сидит посреди кровати. В этот момент ее нельзя было назвать красавицей. Лицо перекосило от ужаса. Визг из ее глотки становился все тише.
Все это мелькнуло передо мной как один кадр, пока я переносил ногу через дверной порог.
Затем второй выстрел прозвучал в комнате Эксона.
Лицо девушки дернулось вверх – так резко, что казалось, ее шея должна была щелкнуть – она прижала обе руки к груди – и рухнула лицом вниз среди постельного белья. Я не помню, обошел я ширму, стоящую в дверях, или прошел сквозь нее. Я обежал кровать Эксона. Он лежал на полу на боку, лицом к окну. Я перепрыгнул его, и высунулся из окна.
Во дворе, который был теперь ярко освещен луной, не было никакого движения. Не было и звуков поспешного бегства. В это время, когда мои глаза еще обшаривали окружающее дом пространство, прибежали из своей части усадьбы работники с фермы, в нижнем белье, босые. Я крикнул им вниз, расставляя в точках, откуда хорошо просматривались окрестности.
Тем временем, позади меня, Гонг Лим и Адам Фигг положили Эксона на его кровать, а миссис Гэллоуэй и Эмма Фигг пытались остановить кровь, что била струей из раны в боку Барбары Кейвуд.
Я отправил Адама Фигг к телефону, чтоб разбудил доктора и заместителя шерифа, а сам быстро спустился во двор.
Выходя из двери, я столкнулся с Иларией Гэллоуэй, который шел от гаража. Его лицо было красным, а дыхание полно запаха тех освежающих напитков, что сопровождали игру в задней комнате Эди, но его походка была достаточно устойчивая, а его улыбка так же лениво играла на губах.
– Что за переполох? – спросил он.
– То же самое, что и прошлой ночью! Встретили кого-нибудь по дороге? Или видели кого-нибудь, кто ушел отсюда?
– Нет.
– Хорошо. Садитесь в свой драндулет, и катитесь по дороге обратно. Останавливайте любого, кого встретите идущим отсюда, или кто выглядит подозрительно! Есть пушка?
Он быстро повернулся, в нем не было и следа прежней лени.
– Есть в моей машине, – крикнул он, переходя на бег.
Работники все еще стояли на своих постах, я прочесывал окрестности с запада на восток и с севера на юг. Я понимал, что упускаю свой шанс обнаружить следы, когда было еще достаточно светло, чтоб увидеть их, но я полагал, что стрелявший все еще находится поблизости. К тому же Шэнд сказал мне, что земля была неподходящая, чтоб на ней остались отпечатки.
На подъездной гравийной дорожке перед домом я нашел пистолет, из которого стреляли – дешевый револьвер тридцать восьмого калибра, слегка ржавый, резко воняющий сгоревшим порохом, с тремя пустыми гильзами и тремя целыми патронами.
Больше я ничего не нашел. Убийца – так как я видел рану в боку девушки, я называю его так – исчез.
Шэнд и доктор Ренч приехали вместе, как раз когда я заканчивал свои безрезультатные поиски. Немного позже вернулся и Илария Гэллоуэй – с пустыми руками.
За завтраком тем утром все были подавленные, кроме Иларии Гэллоуэя. Он удерживался от обычных шуток явно по причине ночных волнений, но его глаза сверкали всякий раз, когда встречались с моими. Я знал, о чем он думал: это отличная шутка – устроить стрельбу прямо под моим носом. Пока его жена оставалась за столом, он был нем как могила, как если бы не хотел обидеть ее.
Миссис Гэллоуэй вскоре встала из-за стола, а доктор Ренч присоединился к нам. Он сказал, что оба его пациента находятся в столь хорошем состоянии, как можно было бы и ожидал, и он думает, что они оба поправятся.
Пуля только задела ребра и грудную кость девушки, пройдя сквозь ткани ее груди и мышцы, войдя с правой стороны и выйдя слева. За исключением шока и потери крови, она вне опасности, хотя и пребывает в бессознательном состоянии.