Темнело, темнело быстро, неизбежно, неумолимо, алый занавес зари сползал за горы, уволакивая за собой изумрудно-зеленый край сине-седого полога, запахнувшего уже все небо.
Пустив коня галопом, Артавазд скоро увидел перед собой столб пыли, нагнал его и присоединился к едущим.
«И чего я так испугался? — думал он. — Милые мои, родные, живите спокойно, я жив!»
Казаки молчали, Мосьян устал петь, в фаэтоне спали.
Томительно ползли часы, ленивым шагом усталые лошади проглатывали дорогу, ущербный месяц висел уже над черной стеной гор, когда показались скудные огни Башкалы. Как глаза шакалов мерцали они из темноты и, казалось, выли изголодавшимися зверьми. Развалин не было видно, но запах сырой гари и черная тишина в провалах между огнями не оставляли никаких сомнений в том, что город разрушен. Когда отряд подъехал к одному из уцелевших домов с лампой за окнами, на крыльцо вышел человек в сюртуке. Узнав от казаков, кто приехал, он грациозно подбежал к фаэтону и, произнося приветствия, помог генералу Ладогину выйти.
— Ляхоцкий, депутат Государственной думы, член партии трудовиков, уполномоченный по устройству беженцев Башкалинского района, — рекомендовался он сначала генералу, потом его спутникам. — Прошу пожаловать, всех размещу на койках.
Когда Артавазд и Мосьян поднялись наверх, Ляхоцкий уже угощал генерала сливочной карамелью.
— Необыкновенного вкуса и питательности. Получаем прямо из Петрограда. Поднимаем мускульную энергию, — щебетал он, поднося коробку и Артавазду с Мосьяном. — Здесь поразительное местоположение. Можно устроить курорт мирового значения, завтра сами убедитесь.
— Да и по дороге сюда, — поддерживал его генерал Ладогин, — мы видели прекраснейшие места, где можно построить небольшие коттеджи в английском стиле.
— Ну зачем же в английском? — смягчая возражение нежной огорченностью тона и расширяя зрачки своих круглых бирюзовых глаз, говорил депутат.
— А почему же не в английском? Этот стиль очень принят при дворе.
— Конечно, можно и в английском, — быстро соглашался депутат — в выборе места я могу вам помочь, я ведь, собственно говоря, начальник здешней области. Мы завтра же осмотрим окрестности.
— К сожалению, мы на заре должны выехать. Я имею срочное поручение в Ван от верховного командования.
Депутат почтительно склонил голову.
В дверях появился Тигран, тащивший ящик.
— У вас даже бисквит английский! Понимаю. Вы цельный человек, ваше превосходительство, — многозначительно произнес Ляхоцкий, наблюдая, как Тигран выволакивал на стол бутылки и жестянки. Привыкнув произносить речи с трибуны Государственной думы и слыхав уже не раз, как произносит речь тамада на кавказских пирах, он поднял чайный стакан, до краев налитый вином.
— Позвольте нам, русским людям, заброшенным в эту пустыню… — начал он.
Больше всего на свете он любил говорить. Тосты и речи возникали в его голове мгновенно и низвергались на слушателей, как весенний ливень. Вступление: русские люди в армянской пустыне. Тема: спасти армянский народ, раздать подарки. Заключение? Тут его мысль запнулась, но он надеялся найти экспромтом павлиний хвост для конца речи, хоть радужных перьев этого хвоста еще не видел.
Но генерал, не дотрагиваясь до предложенного ему стакана, прервал созревшую в голове депутата приветственную речь.
— Вы говорите, что вы начальник здешней области, как ее… Ваш… Ваш… Башка?.. — спросил он.
— Башкала. Кала — это крепость. А Баш…
— Вы давно здесь?
— С прошлого года.
— А скажите, вам приходилось встречать кого-нибудь, так сказать, из населения… Ну, армянина какого-нибудь? Или армянку? Или ребенка армянского? Дети меня особенно интересуют. Ведь я не ошибаюсь? Это — область армянская?
— Совершенно верно. Армяне здесь живут более двух тысяч лет.
— Но где они?
— Должен сознаться, что я еще не мог собрать сведений. Живого армянина я еще не видел. Мертвых мы закопали. Но живых…
— И детей?
— И детей убитых закапывали. Когда я прибыл в Башкалу, не было руин, где не лежали бы мертвые. Жара. Смрад. Ужасная работа — закапывать.
— Я везу подарки живым армянским детям. Моя жена — председательница Петербургского благотворительного комитета помощи армянским сиротам. Как вы думаете, где я могу встретить детей?
— В Ване, если туда доедете.
— А что?
— Этапы по дороге в Ван эвакуированы.
— Эвакуированы?
Генерал встал и молча зашагал в узком промежутке между столом и стеной.
Пир явно расстраивался.
Схватив бутылку коньяку, Тигран улизнул за дверь, успев подмигнуть Мосьяну, поспешившему за ним.
Артавазд опустил на стол поднятый уже стакан.
— Эвакуированы? — переспросил генерал. — Когда?
Артавазд почувствовал, что он лишний и вышел на крыльцо. Черная пустота охватила его, подтверждая слова депутата. Ночь разнуздалась в пространстве, как будто никогда не видела живого человека.
— Когда? — спросил генерал.
— Недели две тому назад.
— Верховное командование в Тифлисе этого не знает.
— Вполне вероятно. Связи не имею второй месяц.
— Не понимаю! Не понимаю! — повторил генерал, нервно шагая между столом и стеной.
— Все понятно, ваше превосходительство, — вкрадчиво сказал Ляхоцкий. — Мы здесь не воюем, фронт не здесь…
— А где?
— В Месопотамии, где надо выручать наших союзников. Здесь один казак стоит против тысячи. Я очень рад, что вы приехали. Ваш отряд и мой отряд… Сколько? Два десятка? Жутковато одному. Я ведь штатский. Но не уйду. Вы едете в темноту. В неизвестность. Давайте выпьем?
Они подняли стаканы, молча чокнулись, залпом выпили.
Подготовленная речь умерла в голове депутата.
«Кому же и где раздавать подарки?» — думал генерал.
Прошагав еще два раза, он вышел на крыльцо и резко скомандовал:
— Спать! На рассвете выезжаем.
Артавазд вздрогнул. Он стоял на крыльце, в двух шагах от обрыва в пропасть, где смутно клокотала река. Где-то вдали, по ту сторону пропасти, истерически плакали шакалы. Будто прислушиваясь к их плачу, звезды приникали к извилистой черной стене гор и одна за другой медленно исчезали за ней. Артавазд слушал этот плач и ропот реки, и ему казалось, что это тени убитых просятся откуда-то из смерти в жизнь, на свою землю.
Мосьян и Тигран, выпивавшие без закуски, сидя над самым краем обрыва, быстро встали и пошли в дом. Артавазд, шатаясь от дум, пошел за ними.
Все улеглись по койкам. Проспав часов шесть, на заре тронулись в путь.
— Вы говорили, что там, впереди, небезопасно? — уже сидя в фаэтоне, спросил генерал Ляхоцкого.
— В пределах моего района — спокойно. У вас весь день уйдет на подъем к Чуха-Гедукскому перевалу. Грандиозные картины! За перевалом, ближе к Вану вы попадете во владения курдского князька Бегри-бека. Его царство называется Хошаб. Он любопытный тип. Местный Вильгельм Телль: выстрелом сбивает яблоко с головы сына, но и сын может выбить у него изо рта папиросу.
— А курды наши союзники или враги?
— В моем районе, когда я здесь, — друзья. Уйдем — не знаю.
По берегу желтой и пустынной речки потянулся отряд в гору. Долина подымалась незаметно, но волны реки все убыстрялись и берега суживались. Шаг лошадей становился медленней, дорога стала крутить. Башкала осталась далеко внизу, и стало видно, на каком уступе она повисла над пропастями, защищенными со всех сторон стенами скал. Чем выше, тем пейзаж был унылей. Казалось, будто едешь с косогора на косогор, и часто часами ничего не было перед глазами, кроме подымающейся плоскости, скучно подпирающей пустое небо. И вдруг с вершины одного из косогоров открылся пейзаж, как будто обнаружился процесс сотворения мира. Природу здесь можно было подглядеть за работой. Шире и дальше, чем мог охватить невооруженный глаз, расстилалась котловина. Со всех сторон в нее спускались горы — террасами, ярусами, площадками, срывами, как будто здесь производились грандиозные земляные работы для постройки промышленного гиганта. Только машин и рабочих не было видно, потому что рабочими были вода, ветер и солнце. Река, извиваясь, неслась синими полукольцами в центре долины. Рядом с ней, несколько выше, как белая спутанная нитка струилась дорога. А вокруг век за веком, миг за мигом осыпалась почва, выветривались известняки, обнажались граниты, в них появлялись трещины, вода размывала их, разламывалась порода, расщемляясь на щебень, песок и пыль, опять появлялась почва, ветер приносил семена, и опять зеленела трава.
Спуск уже закончился, когда дорогу преградила веселая горная речка. Артавазд с казаками быстро взял ее вброд, и конь вынес его вперед. Дорога шла среди широкой луговины.
Из-за края ее поднялась и понеслась навстречу какая-то черная, продолговатая полоса. Не сбавляя ходу, Артавазд пригляделся и, чуть не вылетев из седла, на всем скаку остановил лошадь. Сомнений не было: навстречу мчались курды.
Артавазд оглянулся: генеральский фаэтон лениво выбирался из воды. Расстояние между фаэтоном и Артаваздом галопом покрывал Мосьян с винтовкой на изготовке.
— Проезжай скорей! — донесся приказ генерала вознице.
Черная полоса выросла в отряд скачущих курдов. Уже видны были цветные пятна головных уборов и кушаков. Отряд генерала Ладогина сгрудился.
От страха генерал прилип к скамейке. Другой офицер суженными глазами, как бы выбирая цель, всматривался в приближающихся курдов, стоя на подножке фаэтона. Тиграну показалось мало одной винтовки, и он выхватил другую из-под ног офицеров, забыв всякую субординацию. Мосьян занял позицию на краю дороги. Казаки встревоженно остановились впереди фаэтона, ожидая приказаний. Артавазд присоединился к ним. Любопытство боролось в нем со страхом.
«Их больше ста человек, — думал он, — а нас и десятка нет. Что они сделают? Винтовки держат наперевес. Значит, стрелять не собираются. Выхватят сабли? Вот сейчас, через минуту, режущая сталь со страшного размаха вонзится в мое тело?..»
Сцена последнего прощания с отцом, с семьей как вздох ветра пронеслась в его голове, и сейчас же он заметил, что совершенно необычайной зоркостью видит мельчайшие подробности одежды и вооружения курдов. Зеленые и синие нитки бахромы на бронзовых лицах, складки коротких, развевающихся, как юбки, казакинов, патронташи, лошадиные гривы — все эти мелочи, слипаясь в мохнатый, угрожающий комок, казалось, через глаза Артавазда входили в него самого и наполняли его странной тоской. Но струйка любопытства пробивалась сквозь тоску все сильней. Он тронул лошадь и оказался совсем вблизи курдов, когда они на полном ходу остановились перед отрядом генерала Ладогина. Казаки замерли, не понимая, почему не слышно никакой команды. Генералу Ладогину стало тесно в его застегнутом френче.
Тогда высокий, сухой курд с большим хищным лицом тронул лошадь на несколько шагов вперед. Чуть отступя, за ним двинулся второй курд.
Судорога, охватившая отряд генерала Ладогина, разрешилась.
По каким-то в детстве прочитанным романам генерал Ладогин хотел вспомнить какой-нибудь подходящий ритуал для встречи с вождями диких племен, но два курда уже стояли у его фаэтона, и ему ничего не оставалось сделать, как вылезти и в ответ на «селям» курда, приложившего руку ко лбу и животу, откозырнуть.
На чистейшем французском языке курд сообщил его превосходительству, что, узнав о приближении русского генерала к его владеньям, он счел долгом с лучшими своими всадниками выехать навстречу.
Генерал, от удивления не сразу сумевший подобрать французскую фразу, чтобы ответить на приветствие, спросил, с кем он имеет удовольствие говорить.
Артавазд, жадными глазами наблюдавший курда, уже догадался.
— Бегри-бек! — воскликнул он.
Бегри-бек, хитро улыбаясь, повторил свое имя.
Весь кортеж торжественно тронулся в путь.
Впереди понеслись курды, показывая высокое мастерство скачки в тесном строю. За ними, несколько поодаль, но тоже желая выказать мастерство, казаки. В центре фаэтон. И сзади опять курды. Конь Артавазда, скакавший рядом с фаэтоном, почувствовал что-то родное, стрелой ворвался в ряды переднего курдского отряда. Загорелые дочерна лица, белые частые зубы, запах кожи и шерсти окружили Артавазда. Перестраиваясь на ходу, курды дали ему место рядом с Бегри-беком.
— Курд! — сказал ему Артавазд, показывая на свою лошадь. Бегри-бек, взглянув недоверчиво, тотчас же нашел характерные для курдских лошадей отметины на шее. Злость промелькнула в его глазах, но тотчас же расплавилась в улыбке гостеприимства.
Дорога шла ущельем. Через несколько поворотов, вонзаясь в озаренное закатом небо, справа высоко вознеслась остроконечная скала. Сливаясь с ее выступами, по ней ползли стены крепости, и на самом верху стояла зубчатая башня. Время сплавило древнюю крепость со скалой в одно неразрывное целое.
Гора с башней приближалась, вырастала и наконец нависла над всадниками и фаэтоном отвесной, уходящей в небо громадой. Курды на лету остановили лошадей и спешились. На небольшой площадке лепилось несколько глинобитных домов. Над ними вилась тропа в горы.
Усыпая свою речь комплиментами, Бегри-бек просил оказать ему честь отночевать не здесь, а выше, в его столице, ауле Боганис.
В не менее любезных выражениях генерал Ладогин категорически отказался от этого предложения и проследовал за Бегри-беком в кунацкую.
В небольшой комнате, устланной коврами, генералу и его спутникам подали кофе, разогреваемый тут же, на мангале, в крохотных, высоких, с отвороченными краями и длинными ручками кастрюлечках. После кофе генерал остался наедине с Бегри-беком.
— О чем они там будут говорить? — полюбопытствовал Артавазд.
— Просто будут торговаться о цене нашей жизни, — ответил Мосьян.
Лицо Артавазда выразило удивление.
— Наше положение совершенно ясно, — продолжал Мосьян, — мы в плену. Эти головорезы могут сделать с нами что хотят. Разве мы можем сопротивляться? Я, по крайней мере, чем бы ни кончился торг, не войду для ночлега в дом.
— А как же?
— Выволоку тахту и буду спать здесь, на воздухе, с винтовкой под буркой. Я дешево свою жизнь не отдам!
— А это верно. Но чем же может откупиться генерал?
— А вон казак стоит на часах у фаэтона. Разве он коньяк стережет? Бисквиты? В фаэтоне есть подозрительная корзина, содержимое которой может очень пригодиться Бегри.
— С чем?
— Что вы наивничаете? С золотом! А кроме того, Бегри, конечно, уже заметил в фаэтоне и нечто другое, более дорогое для него, чем даже золото: винтовки. Вопрос только в том, сколько золота и сколько винтовок он потребует. Своей, по крайней мере, я из рук не выпущу.
Смута овладела Артаваздом. Романтический образ горного вождя превращался в образ предводителя простой разбойничьей шайки.
С нахмуренным лицом генерал вышел из кунацкой, сопровождаемый улыбающимся Бегри. Генерал отдал какое-то приказание, и оба они вернулись в кунацкую. Корзину тотчас пронесли туда.
— Полегчает его корзиночка! — издевался Мосьян.
Площадка опустела. Курды исчезли куда-то.
Тигран и Мосьян о чем-то горячо спорили.
Артавазд стоял над обрывом, наблюдая, как вечерняя мгла заволакивала ущелье, как на фоне угасавшего заката все мрачнее нависала скала с крепостью. Горы смыкались, грохот реки ушел в темноту, тоска овладевала Артаваздом.
— Идите помогать! — услышал он крик Мосьяна. Мосьян и Тигран тащили на спинах широкие тахты. Они, поставили их на краю дороги, недалеко от лошадей и фаэтона. Приготовления ко сну были кончены, когда из кунацкой вышел генерал.
Бегри начал уговаривать идти спать в кунацкую.
— Горный воздух всего дороже, — ответил ему генерал.
Он всемерно одобрил предложение Мосьяна ночевать на воздухе. Английские коттеджи выветрились из его головы. Хмурый и неразговорчивый, он улегся рядом с часовым. Мосьян, Тигран и Артавазд укутались в бурки. Непроглядная ночь укутала их еще плотнее. Рядом с каждым под буркой лежала винтовка. Сквозь непреодолимую дрему Артавазд слышал удаляющееся цоканье копыт по каменистой дороге.
Когда он открыл глаза, все уже были на ногах, утренний горный холод обжигал глаза и ноздри. В зелено-лимонном небе белыми льдинками висели звезды.
— А я здорово вчера сдрейфил, — говорил Мосьян Артавазду. — Ну, ничего! Если ночью остались живы, днем не пропадем! Смотри — и винтовки целы! А корзиночка полегчала!
Он побежал умываться к ручью.
Горная тропа, не шире полусажени, упершись в скалу, заворачивала за нее куда-то вниз, в неизвестность. Курды в полном вооружении выходили откуда-то и выстраивались в два ряда лицом друг к другу. У многих на шее блестели какие-то женские бусы.