Из кунацкой вышел Бегри-бек и помог генералу усесться в фаэтон. Две красавицы с открытыми, без чадры, лицами поднесли генералу ржаные лепешки с проступающими крупинками сухого сыра, на котором были замешаны. Бегри-бек, трижды отдав «селям», легко вскочил на коня и мигом домчался до поворота тропы, где и застыл, вырисовываясь острым, хищным силуэтом на фоне зеленоватого утреннего неба. По его команде, раньше, чем генерал велел трогаться, лязгнули и взвились и воздухе длинные косые сабли. Алый луч зари блеснул на них, и Артавазду показалось, что это кровь.
Между двух рядов вооруженных курдов проехал генерал Ладогин со своим отрядом.
— К нам бы их, были б казаками! — сказал старый казак молодому. — Дети еще, бусами и тряпками увешались, а лошадь понимают!
Опять природа раскрывала тайники своей неутомимой работы, но путникам было не до наблюдений: скорей бы в Ван!
До Вана оставался еще один этап — Пор-Кох.
— Опять гарью понесло! — сказал молодой казак, вырвавшийся вперед.
— И свежей! — ответил старый, догоняя его.
С низины, куда они мчались, плыл вверх удушливый туман.
— Дым! — сказал генерал, высовываясь из фаэтона.
Артавазд вырвался вперед. Ноздри у его коня раздувались, и он фыркал, мотая головой.
Обогнав передовых, Артавазд объехал скалу и вдруг ворвался в дымящиеся развалины. Здесь был погром недавно, неужели этой ночью? Промчавшись мимо нескольких затухающих костров на месте только что сгоревшего жилья, Артавазд чуть не вылетел из седла: конь прянул в сторону от чего-то пестрого, распростертого на дороге. Молодая девушка, разметав спутанные волосы и раскинув смуглые руки, с открытым ртом и изумленными огромными глазами лежала неподвижно, будто вопрошая небо: что это случилось. Задранный подол обнажал круглые, раздвинутые колени.
Артавазд соскочил с лошади и, еще не веря тому, что видит, сдвинул девушке колени, выпрямил ноги, натянул на них юбку и, нагнувшись, чтоб закрыть ей глаза, потерял сознание.
Он очнулся от плача. Стоя на коленях, Мосьян поднимал его и причитал:
— Вот она, Армения! Родина наша!
В его плач ворвался резкий крик:
— Кто здесь хозяин? Кто здесь хозяин?
Генерал Ладогин, без фуражки, с лицом, налитым кровью, с револьвером в руке, бегал между развалин, ища невидимого врага.
Казаки, спешившись, с обнаженными шашками бежали за ним.
— Вот это устроил встречу! — на бегу бросил старый.
— И когда ж успел? — ответил молодой.
— А пока мы дрыхли. Им это привычно.
Из дымящихся развалин выбежал Тигран. На руках у него была маленькая девочка с окровавленной головой.
— Она жива! Она дышит! — кричал он. Все бросились к нему.
— Скорей! Медикаменты! Там, в ящике! — распоряжался генерал.
Офицеры мгновенно вскрыли какой-то ящик и, достав бинты, неловкими руками стали перевязывать рану на голове девочки. Мосьян и Артавазд, уже обагривший кровью девушки свой френч, помогали им.
Девочка открыла глаза и заплакала, увидев перед собой незнакомых людей.
— Отойдите! Отойдите все! — приказывал генерал. — Вы ее испугаете. Обыщите все, нет ли еще живых.
Генерал взял ребенка на руки. Оглянувшись и убедившись, что никого кругом нет, он зашептал девочке:
— Я тебе подарки привез… Слышишь? Я ему покажу, кто здесь хозяин… Я его прикажу повесить… Слышишь?
Но девочка опять закрыла глаза, откинув забинтованную головку.
— Никого живого больше нет, — доложили офицеры.
Медленно тронулись в путь, и тяжелый, едкий запах гари долго еще плыл за отрядом.
Девочка лежала на бурке, на коленях офицеров. Генерал часто наклонялся, прислушиваясь к ее едва заметному дыханию.
Артавазд, Мосьян и Тигран нарочно замедлили шаг, чтобы лишний раз взглянуть на ребенка.
— Одна! Одна живая из целого селения! — говорил Мосьян.
— Всех не могли вырезать. Многие в горы ушли, — отвечал Тигран.
«И так везде, везде, по всей Ванской области, и в Битлисе, и в Муше, и в Моксе, и в Эрзруме… — неслись думы Артавазда. — А ту, которая на дороге… сегодня ж ночью… шакалы растерзают».
Ехали весь день, забыв о еде, останавливаясь только у родников, чтоб напиться и попоить лошадей, умыться и переменить повязку на голове девочки, все время набухавшую кровью.
На этапе Пор-Кох из притулившейся под склоном горы землянки навстречу путникам выскочил человек в вылинявшем на солнце, истертом френче. Давно не бритый, с истомленными, провалившимися глазами, он отрекомендовался:
— Начальник этапа Пор-Кох, прапорщик Сергеев.
— Что вы тут делаете? — накинулся на него генерал. — Дорога эвакуирована.
— Не имею приказа об оставлении пункта.
— Кто с вами?
— Я один.
— Садитесь в фаэтон, вот здесь, на ступеньке.
— Не имею права, ваше превосходительство.
— Продовольствие?..
— Немного сухарей.
Генерал приказал выдать ему коньяку и закусок.
— Завтра будете в Ване.
Снова тронулись в путь. Через недолгое время на конце подъема открылся вид вниз, на долину.
Среди зеленых склонов сверкнул треугольник Ванского озера.
Парон Костя
Ночь уже редела — та же холодная, горная ночь, от которой прятались в бурки Пахчан и Вагаршак в лавке Акопа, — когда к одному из очень немногих уцелевших домов на окраине Вана прискакали трое.
Коренастый, большеголовый человек первым грузно соскочил с лошади и застучал в дверь старым виноградным корнем, заменявшим ему плетку.
— Эй, Айрапет! Отворяй! Ты здесь? Ты жив? Не убежал? Айрапет?
Одинокий среди развалин дом ожил от стука и низкого, густого голоса. В верхнем этаже хлопнула дверь, хрустнула лестница под быстрыми шагами, в стекле над дверью показался свет.
— Кто стучит?
— Мы, свои! Отворяй скорей!
— Парон Костя?
Радостный крик слился с грохотом засова.
— И Ашот? И Вартан?
— И весь народ за нами. Кормить надо. Дрова есть?
— И дрова есть, и крупа есть. Подымайтесь наверх. Вот фонарь. Я и без фонаря лошадей поставлю.
Айрапет нырнул в дыру двора. Парон Костя, Ашот и Вартан поднялись в верхнюю комнату. Пустые белые стены сверкнули черными частыми окнами. Парон Костя поставил фонарь на стол и тяжело сел на койку.
— Кто, кто это делает?
Круглые кулаки закачались на коротких руках в воздухе.
— Кому это нужно? Десятки тысяч людей гнать на север по безводной дороге, когда можно было спокойно оставаться тут, когда никакой опасности не грозило! Сколько заболело, сколько умерло, сколько детей опять потеряно! О, когда-нибудь распахнутся горы и выйдет из чрева их мститель и отплатит за все наши страдания!
Глаза его наливались темным блеском, как два черных окна в ночь, запахнувшую горы тоской и гневом.
— Вартан! Куда ты больных положишь? У тебя десять коек. А их сколько? В приют нельзя. Там дети.
— По своим домам. Где кто жил. А заразных изолировать.
— По домам! Без крыш, без окон! Ашот! До рассвета нужно развести огонь под котлами, засыпать пшено. Айрапет тебе поможет. Думал ли ты когда-нибудь, Ашот, народный учитель, воспитанник Варагского монастыря, читатель древних книг, что будешь простым кашеваром для своего народа?
Горькая усмешка скривила тонкие губы Ашота. Воспаленные от ветра веки прикрыли узкие, острые глаза.
Заложив руки за спину, он зашагал, как в классе, по пустой комнате.
— Вся история армянского народа — это история нечеловеческих страданий, предсмертных судорог и быстрого возрождения. Так было уже много раз, как теперь. Кажется, что мы погибаем. Но мы не погибнем!
Глаза его широко раскрылись. Вдали блеснула синева Канского озера.
— Не погибнем!
— Мы живучие! У нас горячая кровь! — обнажая крупные белые зубы в кольце красных губ, окруженных черной щетиной, закричал Вартан, и коротким ударом распахнул окно. — Здесь кошками воняет! Айрапет без нас опять кошачий приют устроил!
— Этому городу, — продолжал, шагая, Ашот, — не первая тысяча лет. И не один раз в тысячелетие его сравнивали с землей, как сейчас сровняли. И каждый раз он снова вставал в цвету садов, в гуле девичьих песен.
— Да, эти звезды видели много.
Вартан сказал эти слова в окно, в пустую, немую ночь, едва оживляемую журчаньем арыка. Густые ивы под окном сливались в одно черное пятно с гребнями Варага, над которым низко висели пушистые звезды.
— Скоро светать будет. Ночи у нас такие темные, что, кажется, света никогда не будет, а чуть заря — и день сейчас же.
— Ассирийцы топтали предков наших в этом городе, продолжал Ашот, — и не растоптали. Теперь турки хотят растоптать и не растопчут.
Отсветы узких языков пламени лизнули ночь, вырезывая зелень деревьев из темноты.
— Айрапет костер развел! За работу! — приказал парон[9] Костя.
Ашот тем же марширующим шагом направился к двери. Вартан двинулся за ним.
— Подожди! — остановил его парон Костя.
Взял под руку, увел в угол комнаты и шепотом стал расспрашивать. Лицо его исказилось от гнева и страданья.
— Вартан! Я слышал, что много малолетних девушек пострадало при этом отступлении. Есть малолетние изнасилованные. Есть пропавшие без вести. Враг в корню истребляет наше будущее.
— Это правда. Были набеги. Народ плакал от горя и стыда.
— Если нельзя их спасти, им все-таки надо помочь. Если больница доктора Мандьяна не разгромлена, размести их там.
— У меня плохие отношения с доктором Мандьяном.
— Он фантазер. Не обращай на это внимание. Я напишу приказ. Сейчас же иди, займи помещение и приведи его в порядок.
Он набросал несколько слов на бланке особоуполномоченного по устройству беженцев. Вартан торопливо вышел. Парон Костя перегнулся через подоконник во двор, где у огня мелькали черные фигуры Ашота и Айрапета.
— Живей! Живей! — крикнул он. — Я пойду посмотрю, что осталось от детского приюта.
Погасил лампу, шаги его громыхнули вниз и смолкли.
По стенам комнаты забегали отсветы огня. Черные пятна окон стали быстро зеленеть. Проявлялся пейзаж: руины, ивы, обглоданные пожаром тополя. Гребни Варага ушли вдаль и, утомленно налегая друг на друга, ждали света.
В открытую дверь осторожно вошла кошка. Беглые отблески огня и запах гари не испугали ее. Она прыгнула на кровать и, почуяв на ней человеческое тепло, блаженно вытянулась, замяукала и замерла в ожидании еды. Смутное воспоминание о теплом молоке в блюдце в детских ласковых ручках заставило ее вскочить. Она стала умываться и чиститься. Соскочила с койки, забегала по комнате, рыжая, будто соскочивший со стены кусок света. Но никто не приходил. Нет! Это не ее дом! Кошка выскользнула за дверь.
Пламя костров перескочило на небо. Рассвет опоясал полгоризонта. Звезды тонули в нем одна за другой. Вместе с рассветом наплывал на разоренный город похожий на шорох волн путаный гул приближающегося народа.
К дому торопливо подходили Пахчан и Вагаршак.
— Я же говорил, никого нет! — волновался Пахчан. — Видишь, дверь открыта.
— Дверь открыта, значит, в доме люди, — рассудительно ответил Вагаршак. — Пойдем на крышу, оттуда увидим.
Обежав пустые комнаты, они вышли на крышу. За садами и развалинами золотой полосой сверкало озеро с крутым хребтом Ванской скалы посредине.
— Костер! Люди! — вскричал Вагаршак. — Да это Айрапет! И Ашот тут!
Он готов был спрыгнуть вниз от радости.
В заднюю дверь через сад быстро выбежали на двор, где на зубьях обгорелого фундамента стояли котлы с закипавшей водой.
Обнялись без слов, жадно, неистово.
— Костя в приюте, Вартан в больнице, — передохнув, сказал Айрапет.
— Я на скотный двор… Буду опять выхаживать лошадей! — заторопился Вагаршак.
— Дождись каши.
— Я уже пил кофе у Акопа.
Он убежал, отбрасывая длинную тень на кучи развалин и мусора.
Пахчан ничего не слышал. Он стоял на краю крыши, лицом к северу и, не отрывая глаз, смотрел на то, что было перед ним. Две картины сбивали одна другую в его сознании: та, которая была сейчас, и та, которая была раньше. Мальчишкой он часто лазил на эту крышу. Рядом стоял их дом, дом Пахчанов. Он был этажом выше. Теперь этого этажа не было. Вместе с крышей он свалился внутрь двора. Два колодца с провалами выбитых окон, с обгорелой штукатуркой. Это столовая и спальня?..
Внезапно стены развалин поднимаются. В ореховых рамах окна за чистыми стеклами цветущие азалии, за ними лицо матери. Она и сердится, и улыбается: грозит ему пальцем, чтобы он не упал с крыши. Вдруг, лукаво улыбнувшись, она исчезает и возвращается, показывая что-то сыну. Он сразу догадывается, что это, и бежит домой. Алани — сушеные персики, начиненные миндалем, любимое его лакомство!
Все проваливается. Колодцы комнат, за ними стены с выбоинами окон, тополя и красноватая спина Топрак-Калы: там пещеры, а еще дальше огромная дверь в скале, за которой тысячи лет томится великий Мгер. Он давно хочет на свободу, он хочет выломать дверь, он стучит в нее, и вся земля трясется. Посуда падает с полок, лампа качается, окна звенят. Пахчан прячет лицо на груди у матери. Мать ласкает его волосы, целует левый убегающий вбок глаз и шепчет:
— Не бойся! Это Мгер стучит. Когда он выйдет на волю, все люди будут счастливыми.
— Все люди будут счастливыми…
Сзади дома сад с высохшими деревьями. Скорченные ветки и тени их на сырой земле сплетаются в безвыходную паутину.
Мгер еще не выломал дверь своей темницы.
Замученный воспоминаниями, Пахчан поворачивается лицом к западу.
От края крыши в мертвых садах остовы домов, все уменьшаясь, бегут вдаль, ища спасенья под стенами Ванской скалы, мощно вздымающейся над черноватой синевой озера. Как хлысты погонщиков, над ними свищут в воздухе голые прутья пирамидальных тополей.
Мгер еще не выломал дверь своей темницы.
Пахчан смотрит на юг.
В полуверсте, на равнине, линия окопов и ряды проволоки. Ни русских солдат, ни армянских дружинников не видно. Вход в город открыт.
О, если б русский народ пришел сюда!
Мгер выломал бы дверь своей темницы!
Пахчан повернулся к востоку.
Прямо из-за края крыши подымаются обломки стен с той стороны узкой улицы и громоздятся дальше, надменные и гневные, взывая обожженными дымоходами к пурпурно-синим, стоящим над ними, скалам Варага. Но не поможет им Вараг: он сам разрушен, и две остроконечных главы его монастыря пугливо жмутся в расселине гор.
Мгер еще не выломал дверь своей темницы.
Как раненый тянется рукой к своей ране, так и Пахчан захотел еще раз вдохнуть гарь, увидеть пепел и тронуть прах родного дома.
Груда щебня до половины засыпала входную дверь. Проваливаясь в него ногами и толкаясь головой о притолку, он пробрался по лестнице, повисшей над разрушением, и сел на обугленной балке, оглядываясь и мучительно цепляясь глазами за уцелевшие клочья былого уюта: кусок голубой штукатурки в спальне, угол подоконника в столовой, звено узорчатых перил на лестнице. Вдруг глаза его застыли. На другом конце балки показалась кошка, постояла и пошла к нему. Рыжая кошка, которую так любила Шамирам и которая погубила Шамирам.
— Кату! Катвик! Катвик! — беспомощным голосом позвал ее Пахчан.
Кошка, выгибая спину, осторожно и ловко, стараясь не запачкать лапок сажей, подошла к нему и, узнав, прыгнула на плечо. Мягкое тепло и сухая пыль обдали лицо Пахчана.
— Ты не ушла? Ты стережешь дом? Ты ждешь хозяина? — зашептал он ей. — Ты видишь, что сделали с нашим домом? Кто это сделал, кто?
Она замурлыкала и пригрелась у него на коленях. Он обхватил ее голову руками, вглядываясь в глаза. Один глаз, голубой, был ласковый и тихий, другой — желтый с черным зрачком — смотрел настороженно и хищно.
— Эти глаза все видели! Они видели, как уносили Шамирам! Говори, где она! Почему ты не можешь говорить? Говори! Говори!
Он в беспамятстве сдавил ей шею и тряс ее. Пытаясь вырваться, она закричала, замяукала и выпустила когти.
— А, из-за тебя нашли Шамирам! Я задушу тебя!
Вся изогнувшись, кошка вырвалась и побежала по балке. Пахчан, рискуя свалиться, бросился за ней. Она ускользнула в окно. Пахчан выпрыгнул за ней, схватившись руками за выбоину. Она была уже опять наверху. Он растерянно стоял на груде мусора.