Его отец умер молодым, а мать, выйдя вторично замуж, переехала с семьёй в городок Дуна-Шердахели, где существовала небольшая еврейская община. Вамбери с детских лет запомнил зовущий на молитву стук деревянного молотка в дверь. Ещё мальчиком он был отдан в услужение, где «заработал» себе хромоту.
Он рано почувствовал интерес к языкам, учил их сначала самостоятельно (в свободное время — по ночам), а затем — в монастырской школе близлежащего Пресбурга. Жизнь его в эти годы была трудной, семья жила в крайней нужде. Тем не менее, когда пятнадцатилетний Вамбери приехал в Вену, то знал уже четыре языка — иврит, венгерский, словенский и немецкий, а скоро к ним добавились французский и латынь.
Иногда ему удавалось найти работу домашнего учителя, что давало скудные средства к существованию. В захудалом пештском кафе «Орчи» существовала своеобразная «биржа» домашних учителей: здесь собирались студенты и молодые преподаватели, искавшие вакансий, сюда приходили состоятельные горожане в поисках недорогого наставника для своих отпрысков. Иногда выбор падал на Вамбери, несмотря на его молодой возраст. При этом Вамбери неизменно следовал принципу «Docendo discimus» — «Уча, учишься сам».
В эти годы Вамбери загорелся желанием заняться исследованием происхождения венгров. Ему запомнились слова одного венгерского крестьянина: «Каждый раз, когда нашему народу приходится плохо, появляются старые мадьяры из Азии и выручают его из беды». Крестьянин был неграмотным, он повторял изустно сохранившееся предание, но Вамбери хотелось верить, что корни мадьяр действительно следует искать в Азии. Он взялся за турецкий и персидский, радовался, что может читать Саади, Хафиза и Хайяма в оригинале.
За пару лет Вамбери удалось скопить 120 флоринов. Конечно, этих денег для путешествия на Восток было мало, но страстно увлечённый Азией молодой человек уже стал известен в пештских учёных кругах, и барон Этвош, член национальной Академии, выступил в роли его благотворителя и оформил нужные документы для поездки.
Первой целью Вамбери был Стамбул. Он прибыл сюда в 1857 году и сразу окунулся в стихию турецкого языка, который до этого был ему знаком лишь по книгам. Вскоре по всей турецкой столице разнеслась молва о чужеземце, который читает в кофейнях «Ашик-Кериб» совсем как настоящий турок! Чтение классических поэм, столь любимых турками, давало Вамбери пропитание; потом он начал перебиваться уроками — обучать богатых турок французскому языку. Благодаря этому Вамбери постепенно обзавёлся связями в кругах высшего стамбульского общества. Единственный из европейцев он получил разрешение учиться в медресе — мусульманской школе — и вскоре мог на равных с исламскими богословами участвовать в религиозных диспутах. Турки называли его Решид-эфенди — «честный господин».
Здесь же, в Стамбуле, началась его журналистская деятельность — под своим турецким именем Вамбери посылал отсюда корреспонденции в немецкие газеты и журналы. При желании он мог бы даже поступить на турецкую дипломатическую службу: на Востоке, как он убедился, ценили «аристократов духа», придавая куда меньшее значение происхождению. В тогдашней Европе, бедняк и еврей, и мечтать не мог о подобной карьере. Однако Вамбери, «свободный мыслитель», не хотел принимать мусульманство и ограничивать себя служебными обязательствами.
При более близком знакомстве с турецким языком он нашёл в нём, особенно в его восточном, хангатайском, диалекте много общего с венгерским. Может быть, древние мадьяры действительно были связаны родственными узами с турками? Но в любом случае это была ещё не та Азия, откуда «появляются старые мадьяры». В поисках ответа на загадку нужно было идти дальше на Восток — в Персию, в Афганистан, в степи Туркменистана, в сказочную Бухару… Вамбери решил, что второе путешествие он совершит именно туда.
В 1861 году, после четырёхлетнего отсутствия, Арминий Вамбери возвращается в Венгрию. Пештская академия избирает его своим членом-корреспондентом. Но Вамбери уже рвётся в новое путешествие: его неудержимо манит далёкая Средняя Азия. Академия даёт «добро», но средств выделяет, увы, до обидного мало… А ведь дело предстояло нешуточное! Когда на заседании Академии один простодушный учёный попросил Вамбери «привезти парочку-другую азиатских черепов для сравнительного изучения», президент Академии князь Десефи с усмешкой ответил, что желает путешественнику привезти домой в целости и сохранности хотя бы свой собственный череп…
И в Стамбуле, куда Вамбери опять приехал, тамошние знакомцы пытались отговорить его от дальнейшего путешествия: они ссылались на недавнюю гибель в Туркестане двух английских офицеров и одного француза, о трудностях пути для его хромой ноги, о фанатизме мусульман, ненавидящих всякого иностранца-«френги» (френги — «франк»; общее название для всех европейцев). Но Вамбери в свои 30 с небольшим лет чувствовал себя достаточно крепким, а к голоду и прочим неудобствам он привык ещё в юношестве. Его вели вперёд стремление к неизвестному и жажда приключений…
Для того чтобы отправиться на Восток, Вамбери пришлось надеть личину странствующего дервиша. В таком виде он покинул Трапезунд (теперешний Трабзон), где некоторое время жил под гостеприимным кровом губернатора Эмина Мухлиса-паши, и вместе с небольшим караваном прибыл в Эрзерум. Отсюда его путь пролегал через горы, где «в подземных норах» жили армяне. Буйволы и люди ютились в одном помещении; там же ночевали и дервиши. В Дагарских горах караван впервые столкнулся с бандами грабителей-курдов, людей диких, храбрых и умелых. Вамбери наблюдал поющую, торгующуюся, ссорящуюся толпу в восточных городах; он уже смешался с этой толпой, перенял её язык, жесты, поведение — наверное, он был прирождённым актёром. Постепенно Вамбери научился читать суры Корана с шиитскими мелодическими интонациями.
В Тебризе Вамбери был представлен персидскому шаху — как турок Решид-эфенди, и получил от его министра грамоту, скреплённую печатью-тугрой, что было весьма немаловажно для дальнейшего путешествия: к шахской грамоте с почтением относились властители туркестанских племён. И снова дервиш Решид-эфенди отправляется в путь верхом на осле… Дорога до Шираза заняла несколько месяцев. Вамбери привык к жаре, дождям и ветру, он научился спать в седле и ездить на любом вьючном животном. Он учил новые языки, запоминал нравы и обычаи местных жителей. Записывать ничего не мог — негде было хранить записи. С собой он взял лишь серебряные часы, придав им вид компаса, показывающего направление на священную Мекку; взял он и несколько золотых дукатов, спрятав их в подошвы обуви, чтобы не вызывать подозрения спутников.
Он умывался песком, ел руками из общего блюда, расстилал свою одежду возле муравейника, чтобы избавиться от кишевших в ней паразитов, мёрз на пути между Мешхедом и Гератом, страдал от жары, идя в Хиву (позже Вамбери узнал, что температура в тех местах достигает 60 °C). Но самым трудным оказались не физические мучения, а постоянная опасность выдать себя.
Вокруг было много наблюдательных и подозрительных глаз. Особенно опасным оказался один афганец из Кандагара, угрожавший «раскрыть этого шпиона» по приходе в Бухару. Вамбери научился подолгу сидеть безмолвно и без движения, не обращая внимания на угрозы. А как истово он плясал, пел и молился у гробницы святого дервиша Боха-эд-дина! Только один раз Вамбери изменило самообладание, когда, изнемогая от жажды в Халатской пустыне, попросил пить, не отдавая себе отчёта, на каком языке он это сделал…
По дороге в Бухару Вамбери встречался с племенами кочевников, которые, при всей своей бедности, привечали странников, соблюдая старинные законы гостеприимства. «Среди воинственных, жадных и крайне фанатичных афганцев я подобного отношения не видел, — замечает Вамбери. — Они безжалостно и хладнокровно убивали появлявшихся в этих местах совершенно мирных англичан — только из желания попасть в рай благодаря убийству кяфиров — неверных». До Бухары он в конце концов добрался. Пребывание в этом городе осталось памятно для него сердечными встречами с учёным и поэтом Рахим-беем (впоследствии министром бухарского эмира) — они по очереди и с наслаждением читали друг другу стихи персидских поэтов…
По возвращении в Стамбул Вамбери был окружён вниманием местной европейской колонии. Его рассказы пользовались большим успехом. Особенный интерес проявляли к нему в посольствах Англии и России — двух устремлённых на Восток и соперничавших друг с другом империй. Российский посол фон Гирс даже пригласил его посетить Петербург, но Вамбери отклонил предложение — он недолюбливал Россию, с помощью которой австрийцы подавили венгерское восстание 1848 года. Вамбери считал, что цивилизацию в азиатские страны несёт Великобритания, но отнюдь не Россия.
Свои путешествия по Персии, Афганистану, владениям бухарского эмира Вамбери описал в книгах «Путешествия по Средней Азии», «Сцены из жизни Средней Азии», а также во многих статьях, публиковавшихся в основном в английской и немецкой печати. Они вызвали живой отклик учёных-этнографов и лингвистов, европейских и азиатских политиков. Некоторые восточные правители, с которыми Вамбери встречался во время своего путешествия, не замедлили выступить с заявлениями, что ещё тогда распознали в бродячем дервише европейца. Из всех этих заявлений Вамбери находил правдивым лишь рассказ Якуб-хана, сына афганского эмира. Наблюдая из окон дворца в Герате игру небольшого импровизированного оркестра во время военного парада, Якуб-хан заметил в толпе дервишей человека, который отбивал ногой такт — так делают одни лишь европейцы! «Позже, когда этот человек в числе других дервишей пришёл в мои покои, я сказал ему — ты френги. Он, естественно, отрицал это. Я не стал настаивать, понимая, что в случае разоблачения ему грозит смерть». Вот так Вамбери, поклонник музыки, чуть не поплатился за это головой…
В Венгрии мало кого заботили дела далёких азиатских стран, но всё же успех соотечественника произвёл впечатление на венгерских учёных, и Вамбери предложили должность профессора в Пештском университете. Он обосновался с семьёй в Пеште, но часто и подолгу бывал в Англии. За эти годы он перевёл и снабдил комментариями турецкую поэму «Шейбаниада». Продолжал он и свои исследования по происхождению мадьяр — Вамбери склонялся к мысли, что венгры ведут своё начало от воинственных гуннов и восточных турок.
Полтора века прошло с тех пор, как Вамбери странствовал среди персов, турок, курдов, афганцев и туркмен. Образ жизни, ментальность этих народов мало изменились за эти годы. Деспотические теократические режимы, религиозный фанатизм, бедность и бесправие населения, феодально-клановая структура общества оставили эти страны почти такими же, какими их увидел Арминий Вамбери…
Из пепла его костров возникли города
Путешественника экзаменует дорога. Но то, что предстояло пережить Джону Фримонту, походило скорее на кошмар, чем на испытание сил. «Наш след напоминал путь отступающей и разбитой армии: повсюду валялись сёдла и вьюки, одежда и павшие мулы. Метель совершенно парализовала нас и приостановила всякое дальнейшее продвижение. Мы находились на высоте 12 тысяч футов над уровнем моря. Вся местность на западе была засыпана глубоким снегом, мы не могли продвинуться ни на шаг вперёд, но вернуться назад было бы не меньшим безумием…»
* * *
Эти строчки из письма Фримонта жене походят на реляцию с поля боя — начальник экспедиции был человеком военным. Возможно, он не хотел волновать своих близких трагическими подробностями. Но всё же они должны были знать, что произошло на непроходимых склонах Сан-Хуана. Мало ли что может случиться…
Отряд вышел на голые кряжи, что высятся над безлесной местностью и образуют водораздел между Атлантическим и Тихим океанами. На этих мрачных скалах почти всю зиму не утихают яростные ветры. Об этом предупреждали Фримонта знающие люди. Но он и сам не новичок в горах (слава Богу, четвёртая экспедиция!). И слушая добрые советы, решился всё-таки пробиться через перевалы Сангре-де-Кристо именно зимой, чтобы познакомиться с условиями худшего времени года. Вот и познакомился…
Гонимые свирепым ветром, тучи сухого снега забивали глаза, валили с ног. Идти вперёд не было никакой возможности. Многие обморозили лица, руки и ноги. Пурга продолжалась. С огромным усилием люди пробили траншею в снегу, пересекли кряж, разбили лагерь на опушке ближайшего леса. А дальше вынуждены были отдаться тому безумию отступления, которого так опасались…
До этого дьявольского перевала Джон Фримонт всё как-то выкручивался. Ему, можно сказать, даже везло в выборе жизненных маршрутов. Прекрасную школу он прошёл в экспедиции Жана Николе ещё будучи молодым офицером. Изучение отрогов Аллеганских гор в южных штатах, широкое использование такой новинки, как барометр, для получения высотных отметок дало возможность составить карты, которые стали ценнейшим вкладом в американскую географию. А Джон Фримонт как-никак был первым помощником у Николе. Жаль, учитель умер, так и не успев осуществить своих замыслов.
Видимо, мечту нельзя откладывать надолго, как и свидание с любимой девушкой. Кстати, о любимой девушке: Джесси, первая красавица Вашингтона, увидела в Джоне Фримонте бесстрашного, умного и даже красивого парня. И он её, кажется, не разочаровал. Под обнадёживающим взглядом самой блестящей девушки американской столицы у него вырастали крылья. Но Джона и Джесси хотели разлучить, помешать их браку только из-за того, что она была дочерью сенатора, а он — всего лишь лейтенант топографического корпуса, да вдобавок ещё и небольшого роста. С этой целью начальство и нашло предлог — услать его подальше на новую топографическую съёмку.
На удивление быстро он вернулся с выполненным заданием. И уже через год, в 1842-м, отправился в следующую, по-настоящему самостоятельную экспедицию. В этот раз Джесси провожала его уже как жена. Путь Фримонта лежал на Дикий Запад. И хоть особых подвигов и открытий он не совершил, но его идеально выполненную съёмку в районе Скалистых гор, в верховьях Колорадо, заметили не только географы. Напечатанный им отчёт стал знаменитым — он не только захватывал воображение, но и, по признанию колонистов, помогал им в дороге на Запад. Кстати, тогда же, в 1842 году, Фримонт поднялся на одну из высоких гор Уинд-ривер, и она сохранила его имя на карте.
…Озеро Тахо, обрамлённое дикими обрывистыми склонами, производит незабываемое впечатление. Фримонт увидел его с перевала Карсон 14 февраля 1844 года. В своём дневнике он записал: «У наших ног открылось горное озеро миль 20 длиной и так плотно окружённое горами, что нельзя было разобрать, имеет ли оно сток». По современным справочникам, это крупнейшее горное озеро в Северной Америке имеет размеры 22 на 12 миль и расположено на высоте около 2000 метров над уровнем моря; окружающие же его горы поднимаются выше 3,5-километровой отметки. Озеро покорило путешественника своей красотой, как захватывает и сегодня каждого, кто бывает на его берегах. Подступающие со всех сторон горы обрамляют этот водоём, как оправа — драгоценный камень. Оно будто вбирает в себя всю голубизну неба, и погода словно играет красками на его воде: от чернильных цветов при облачном покрове до бирюзовых, лазурных и ультрамариновых при ясном солнце. Когда солнечный диск погружается за склоны Сьерра-Невады, озеро темнеет до индиговых и сапфирных оттенков…
Во второй и третьей экспедиции к Скалистым горам, в район Большого Бассейна, Большого Солёного озера, многочисленных рек, долин, переходов через Сьерра-Неваду в Калифорнию Фримонта подстерегали опасности не только среди горных снегов, лавин и обвалов. Появилась и такая угроза, против которой были бессильны и обретённый в походных невзгодах опыт, и его верный Кит Карсон — знаменитый знаток Скалистых гор. Он был для Фримонта не только опытнейшим проводником, охотником, но и близким товарищем. Их связывало и счастливое взаимопонимание, и большая дружба. Позже о них скажут, что «вдвоём в ходе трёх экспедиций, изобилующих опасностями, насильственными смертями и важными открытиями, они сделали больше для исследования, составления карт и опубликования маршрутов на Дальний Запад, чем кто-либо иной».