— Какая чуткая забота о нервах противника… — неизвестно в чей адрес бросил реплику Мюллер.
— Мне хотелось еще раз обратить ваше внимание, — сказал Фогель, — что наш второй отдел вырабатывает для агентов инструкции или слишком неконкретные, или попросту нереальные. Вроде, например, организации покушения на кремлевских руководителей.
— Я вас не понял, Фогель, — угрожающе произнес Мюллер.
— Это не моя вина, — улыбнулся Фогель, — видимо, я поддался влиянию неконкретных инструкций второго отдела. Уточняю: речь идет об отмененной Зомбахом инструкции, предлагавшей устроить покушение, на крупных руководителей Советов очень слабому агенту, к тому же даже не имеющему возможности по его документам без риска бывать в самой Москве.
— Нерискующих агентов не бывает, — сухо бросил Мюллер.
— Этот случай действительно нелепый, — примирительно сказал Зомбах.
— Ну хорошо, — согласился наконец Мюллер. — Давайте разберемся в этом.
— Только этого я и прошу, — подхватил Фогель. — Причем прошу вторично.
Всю эту перепалку Рудин прослушал с большой тревогой. Ему казалось, что установившиеся у него с Фогелем почти приятельские отношения исключали возможность умышленного утаивания от него Фогелем каких-то важных обстоятельств, связанных с работой. Тем более что после отправки Гуреева через фронт Рудин числился при Фогеле главным консультантом по обстановке и был уверен, что все агентурные запросы он знает…
После совещания Фогель, точно чувствуя вину перед Рудиным, позвал его поужинать в офицерскую столовую. Они сели вдвоем за столик у окна. Фогель распахнул окно, за которым неуютно шумел уже сильно тронутый осенью фруктовый сад.
— Не люблю осень, — сказал Фогель. — В детстве это всегда было связано с грустным открытием, что каникулам конец и надо вешать за спину ранец. А теперь осень каждый раз сигнализирует, что была еще одна весна и одно лето и что в эту радостную пору ты никаких радостей не знал.
— Опасный пессимизм, если учесть, что эта осень, как выразился Мюллер, историческая, — усмехнулся Рудин.
Фогель сказал после паузы:
— Не понимаю я этого человека. Ведь, безусловно же, он умный.
— О ком вы?
— Мюллер.
— Безусловно умный.
— А лезет напролом там, где нужно быть до предела тонким и осторожным. Одно только объяснение — гестаповская школа. Для немца всякая школа — это след на всю жизнь, как след от оспы.
— Мне трудно участвовать в этом разговоре. Я не знаю его предмета, — сказал Рудин.
Фогель допил коньяк.
— В общем, все тот же давний спор диверсии и разведки. Трагедия в том, что во время кампании в Польше, в Западной Европе не только люди СД, но и мы, абверовцы, не ставили себе в труд быть осторожными и тонкими. И при этом действительно достигали поразительных успехов. Вспомнить мотивировку нападения на Польшу. Переодели уголовников в польскую форму, инсценировали нападение «поляков» на наших пограничников, разыграли «захват поляками» радиостанции, и весь мир это съел, как хину в сладкой облатке. Но пора уже уяснить, что Россия — это не Польша и не Чехословакия. А Мюллер сатанеет, когда я произношу слова «русская специфика». Мне кажется, что тут у него нет согласия и с Зомбахом. Этот старый волк абвера прекрасно все видит. Во всяком случае, когда я ему показал инструкцию Мюллера о покушении и объяснил, кому эта инструкция адресована, Зомбах схватился за голову. Но почему-то он не хочет наступать Мюллеру на мозоль. Я удивлен, что он сейчас сказал об этом. Если бы вы только видели, Крамер, эту инструкцию! Мюллер, видимо, надеялся, что об этой инструкции никто не будет знать. Он поставил на ней гриф «Строжайше секретно». Сейчас после совещания он выразил мне свое возмущение по поводу того, что я забыл о грифе и вынес этот вопрос на совещание, где присутствовали не только офицеры абвера. А эту инструкцию можно объявлять строжайше секретной только в рассуждении скрыть от других ее абсурдность. Нет, вы только представьте себе на минуту, Крамер: агент ниже среднего качества, агент, который с трудом зацепился за деревню в ста пятидесяти километрах от Москвы, агент, у которого вышедшие в тираж документы, так что, как он там вообще держится, я не понимаю. И вот этот самый агент получает задание организовать покушение на руководителей Кремля. Я на свой страх и риск показал эту инструкцию Зомбаху… — Фогель начал есть, но сразу отложил ложку и продолжал говорить: — Существует неразрешимое противоречие. Тот наш агент, который такую инструкцию может выполнить, представляет для нас ценность как агент-разведчик. А ведь еще вопрос, что для Германии более важно: ухлопать одного из многочисленных красных руководителей или повседневно получать оперативную информацию, помогающую быстрее выиграть войну? Как вы считаете?
— Мне не хочется говорить на эту тему, — равнодушно ответил Рудин, заканчивая свой суп. — Я, повторяю, плохо обо всем этом осведомлен.
Фогель прищурился и потом, широко открыв глаза, посмотрел на Рудина.
— Вам, Крамер, надо работать не здесь, а в ведомстве Риббентропа. Вы бы сделали там карьеру.
Рудин узнал, что представляла собой интересовавшая его инструкция, а выслушивать сентенции Фогеля — занятие бесполезное. Фогель, как никто, умеет болтать о чем угодно, дабы казаться критически мыслящим деятелем, причем Рудин уже не раз ловил его на том, что он по одному и тому же вопросу с одинаковым убеждением высказывал противоположные суждения. Рудин сослался на свою завтрашнюю поездку в лагерь 1206 и, не дожидаясь сладкого, ушел домой…
Посланный Биркнером солдат разбудил Рудина в шестом часу утра. Когда Рудин вышел из дому, адъютант Мюллера уже ждал его у автомашины. Поодаль стояли два мотоцикла с колясками и четыре вооруженных солдата.
— Прошу извинить, но я решил выехать пораньше, — не здороваясь, сказал Биркнер. — Оказывается, нам ехать более двухсот километров. Лучше раньше выехать и раньше вернуться. Садитесь.
Биркнер сделал знак мотоциклистам: один из них выехал вперед, другой пристроился сзади автомашины.
— Это Мюллер приказал. — Биркнер кивнул на ехавший впереди мотоцикл. — Сказал, что не собирается слишком часто менять адъютантов.
Биркнер вел машину сам.
— Себе я как-то больше доверяю, — сказал он.
Над землей, словно нехотя, вставало зябкое туманное утро. Местами в низинах туман был таким густым, что Биркнер, резко сбавляя ход, включал фары и непрерывно сигналил.
Только часам к семи прояснилось и вокруг воцарилось спокойное осеннее утро во всей своей желто-багряной красоте.
— Все хочу вас спросить… — Биркнер повернулся к Рудину. — Как вы тут решаете женский вопрос?
— Я — никак.
Биркнер рассмеялся.
— Зомбах, как видно, подбирал сотрудников по принципу отсутствия у них интереса к этому вопросу. — Он включил радио: когда послышалась музыка, выключил его и посмотрел на часы. — Сводку мы с вами прозевали. Вечернюю слышали?
— У меня нет приемника. Я слушаю только на работе.
— Сталинград еще держится, но висит на волоске. Фюрер сметет этот город с лица земли. Наш фюрер — великий реалист, и его обещание скрутить большевиков — не слова. Свое величие он доказал не словами, а делами. Лучшую в мире армию создал он, лучшую в мире партию создал он. Что ни возьми — дипломатия, разведка, генералитет, — все дело его рук. Такого гиганта история еще не знала. Верно?
— Разве что Наполеон, — тактично, не сбивая патетического тона Биркнера, сказал Рудин.
— Ерунда! Наполеон — позор. Это же надо — сжег Москву, а Россию не смог взять и дал сослать себя на остров! Разве это вождь? Величайшее для нас счастье, что сейчас у руля Германии стоит Адольф Гитлер. Вы согласны?
— Конечно. Таких успехов Германия никогда не имела.
— Подождите, вы еще не то увидите. Покончим с Россией, возьмемся за Англию. А затем доберемся и до набитой золотом Америки. Германия, немецкий народ станут во главе мира!
Рудин со спокойным видом слушал разглагольствования Биркнера, но иногда посматривал на него с любопытством. Вот он, типичный представитель гитлеризма. Ему все ясно, никакие сомнения его не мучат. Его мозг не затрагивают сложные размышления. За него думает Гитлер, и все, что нужно, Гитлер сделает. А посему — хайль Гитлер! И никакого пессимизма! Все идет прекрасно! И фривольное начало дорожного разговора никакая не ловушка, просто «женский вопрос», о котором он тогда заговорил, входит в нехитрый комплекс его мироощущений.
Когда до лагеря 1206 оставалось несколько километров, Биркнер заговорил о работе «Сатурна».
— Действительно, черт знает какую шваль доставляют нам из лагерей, — сказал он. — Мюллер вчера прямо взбесился. И было отчего. Именно сейчас, когда нужно нашпиговать Москву надежными боевиками, мы вынуждены в течение целого дня без толку рыться в дерьме. Порядок в этом деле должен быть наведен. Мюллер просто не верит, что в большом лагере нельзя найти роту готовых на все русских.
— Готовых на все — можно, — осторожно заметил Рудин. — Труднее найти таких, которые способны стать хорошими разведчиками.
— А на кой черт сейчас ваши способные разведчики? — На мгновение Биркнер повернул лицо к Рудину и посмотрел на него. — К моменту, когда армия будет сваливать Москву в овраг, кому нужны какие-то сведения о том, что там в ней делается! В это время в Москве нужны люди, которые в назначенный час способны поднять стрельбу и создать в городе панику. От них больше ни черта и не потребуется. Новые времена — новые задачи! Так говорит Мюллер.
Впереди уже был виден лагерь. Расположенный в огромной низине, он издали был похож на железнодорожный узел, сплошь уставленный вагонами. Дорога в последний раз свернула в перелесок, лагерь исчез, но через несколько минут он открылся уже во всей своей страшной реальности. Приземистые, с плоскими крышами бараки стояли по-немецки точными шеренгами, замыкая собой четырехугольный голый плац. На вышках методически вышагивали часовые. Было около десяти часов утра, пленные давно работали на каменоломне, лагерь казался мертвым.
Рудин и Биркнер прошли в здание комендатуры, откуда их провели к начальнику лагеря. Это был низкорослый бритоголовый крепыш, лицом удивительно похожий на Муссолини. Узнав, кто они и зачем приехали, он включил рычажок на коммутаторе и трижды прокричал в микрофон:
— Лейтенанта Крафта к начальнику лагеря!
И казалось, что сама земля железным голосом трижды выкрикнула имя лейтенанта Крафта. Начальник лагеря нахлобучил на голову высокую фуражку и, натягивая на руки перчатки, сказал:
— Сейчас придет. А у меня, извините, дела.
Вскоре явился лейтенант Крафт — пухлый молодой мужчина в золотых овальных очках на блестящем утином носу.
— Меня вызывал начальник, — задыхаясь, проговорил лейтенант Крафт.
— Вы нужны нам, — сказал Биркнер.
Лейтенант Крафт опустился на стул и вытер платком лоб.
— Я слушаю вас.
— Вы занимаетесь отбором пленных по приказу сто два? — спросил Биркнер.
— Я, то есть не один я.
— У вас что, целый отдел?
— Нет. Я просто имею в виду блоковых капо, которые представляют мне предварительные списки. А что случилось? — Крафт снял и протер свои очки.
— Пока ничего, — сказал Биркнер, глядя в упор на Крафта. — Расскажите-ка нам подробнее, как вы ведете эту работу.
Из рассказа лейтенанта Крафта выяснилось, что все решали блоковые капо, которые, кстати, не имели даже приблизительного понятия, для чего они отбирают людей. По просьбе Биркнера лейтенант Крафт вызвал одного из капо. Биркнер спросил у него, как он отбирает пленных.
— Выбираю тех, которые покрепче физически, — ответил капо. — И чтобы они хотели работать для Германии.
Биркнер прорычал что-то неразборчивое и отпустил капо.
Затем Рудин и Биркнер встретились с руководителем лагерного гестапо Фиглем.
— Я примерно знаю, для чего отбирают этих людей, — сказал Фигль. — Но я вмешиваюсь лишь в том случае, если в списки попадают нужные мне люди. Так что все претензии прошу адресовать лейтенанту Крафту. Ваш уполномоченный — он, — с открытой усмешкой сказал Фигль.
— Мне кажется, что вы в этом важнейшем деле заняли позицию не самую разумную, — сказал Биркнер.
— А вы прочтите ваш приказ сто два, — разозлился Фигль. — Там недвусмысленно сказано, что к помощи гестапо следует обращаться, только когда это вызывается необходимостью.
— А где же ваше всегда присущее офицерам гестапо чувство ответственности за все, что делается в рейхе? — язвительно спросил Биркнер.
— Для того чтобы чувствовать ответственность, необходимо знать, за что ты ее несешь, — нагло ответил Фигль. — Цель отбора я знаю только приблизительно.
— Но раз вы рекомендуете нам прочитать приказ, — заметил Рудин, — значит, вы сами его читали, а там недвусмысленно сказано и о целях.
Фигль уставился на Рудина наглыми своими глазами и отчеканил:
— Давайте лучше не играть в прятки. Все это наше дело умышленно ведется мимо Принцальбертштрассе, а я, извините, оттуда.
— Когда издавался приказ, может быть, так и было, — примирительно сказал Биркнер. — Но теперь контакт абвера с Принцальбертштрассе существует и доказательство того — я сам, человек, как вы выразились, оттуда и тем не менее занимающийся этим делом.
— Я привык к дисциплине, — сказал Фигль. — Будет приказ, и я возьму это дело в свои руки. А что касается вашего лейтенанта Крафта, я бы не доверил ему отбор людей даже для ассенизационных работ…
Как подобает ревностному служаке «Сатурна», Рудин по дороге обратно возмущался вместе с Биркнером всем, что они узнали в лагере.
— Я напишу руководству такой рапорт, что они забегают, — злобно говорил Биркнер. — Пора кончать с этой игрой в прятки. Фигль прав. Это же похоже на измену, честное слово! Вся Германия в едином порыве самоотверженно следует предначертаниям фюрера, а тут две важнейшие организации играют в прятки. Честное слово! Что вы скажете, Крамер, об этом?
— То, что делается в лагере с отбором, — форменное безобразие, — уклончиво ответил Рудин.
Они вернулись в город к обеду. Рудин пошел в столовую, а Биркнер сразу же сел писать рапорт Мюллеру.
Сидя в столовой, Рудин обдумывал все, что произошло в этой поездке, проверял еще раз свое поведение и пришел к выводу, что держался правильно. Оставалось только что-то неясное по поводу Биркнера. В течение всей поездки Рудину почему-то казалось, что Биркнер говорит по-немецки с акцентом, с каким обычно говорят русские, хорошо изучившие этот язык. В чем тут дело?
Вечером Рудина вызвал к себе Зомбах. Он был расстроен, хотя всячески старался этого не показывать.
Сообщил, что он подписал приказ о повышении Рудину жалованья, и сразу после этого вдруг спросил:
— Действительно в лагере так плохо?
— В каком отношении?
— Да с отбором для нас контингента.
— Да, действительно, отбор производится кустарно, непродуманно.
— Ничего не понимаю! — развел руками Зомбах. — Ведь в лагере 1206 должна была действовать целая комиссия.
— Лейтенант, который производит отбор, сказал нам, что за лето всех членов комиссии по одному отозвали в Берлин.
— Ничего не понимаю… — начал Зомбах, но не кончил и сказал: — Хорошо. Спасибо, идите.
Рудин был доволен поездкой. Еще раз она позволила установить, что давняя вражда абвера и СД продолжается и что эта вражда все больше сказывается уже и внутри «Сатурна». Ну что ж, это прекрасно, господа…
Глава 43
«В сталинградскую зиму, — по свидетельству одного летописца гитлеровской камарильи, — фюрер потерял не только шестую армию, но и власть над собой. Мы, знавшие его давно, знавшие в нем все, в том числе и его взрывчатую импульсивность, несшую с собой поразительные внезапности — от гениальных до глупых, все же были потрясены открытием, что у него не оказалось нервов и выдержки, достойных вождя…»
В двадцатых числах ноября советские войска в районе Сталинграда перешли в наступление. Через три дня двадцать две гитлеровские дивизии уже сидели в «котле». В течение этих трех дней опытнейшие немецкие военачальники, в частности новый начальник генштаба Цейтлер, умевшие видеть ход военных событий реально и в их перспективе, пытались подсказать Гитлеру выход из сталинградской ловушки. Но Гитлер уже не мог трезво смотреть на вещи, отказывался слушать советы военных об уходе из Сталинграда.
— Я не оставлю Волгу! — в бешенстве кричал он начальнику генштаба.