ИРВИНГ СТОУН
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ТОМ ДЕВЯТЫЙ
ТЕ, КТО ЛЮБИТ
Роман
1
Абигейл сидела посреди кровати, в которой спала вместе со своей старшей сестрой Мэри. Подогнув под себя стройные ноги и наслаждаясь утренним октябрьским солнцем, ласкавшим ее лицо и плечи, она поглаживала рукой листок письма. В углу комнаты, рядом с книжным шкафом, заполненным английскими изданиями, стоял французский секретер, но она предпочла поставить досточку с промокашкой и чернильницей на темное стеганое покрывало и быстро писала. В окно, откуда открывался вид на холмистую местность, она видела младшего брата Билли, кормившего кроликов и гусей. Он осторожно ходил между ними, словно спокойно беседуя со своими подопечными.
Устремив взгляд на письмо, только что полученное из Хэнгема от кузины Ханны Куинси, вышедшей замуж за доктора Бела Линкольна, она прочла: «Попроси одного из твоих ухажеров привезти тебя к нам».
Она хихикнула с оттенком иронии и довольства.
«Ты советуешь мне попросить одного из моих ухажеров… привезти меня к тебе, — писала она. — Ну, как я вижу, по-твоему, их так много, как сельдей в косяке. Между тем, увы! Здесь их так же не хватает, как справедливости, честности, осмотрительности и многих других достоинств».
Общительная Ханна с достаточным основанием полагала, что у семнадцатилетней Абигейл уйма поклонников, и у нее, конечно, был повод так думать: Ричард Кранч, помолвленный с Мэри, не скрывал, как приятно ему посещать уютный дом полковника Джошиа Куинси, выходивший тыльной стороной к заливу Массачусетс; в этом доме часто бывал и Джон Адамс, молодой адвокат из Брейнтри, и, когда он прекратил визиты, пошел слух, что один обошел другого.
— Неужто Ханна красивее меня? — спросила себя Абигейл.
Она привстала на колени, стараясь выбраться из кровати с балдахином, подвешенным на четырех столбах, а затем подумала, что дочери священника не пристало поддаваться тщеславию, завидев свое отражение в зеркале… хотя оно, висевшее над комодом, так притягивало ее. Абигейл вновь рассмеялась: она вспомнила, как невольно бросала взгляд на свое отображение в зеркале, проходя мимо него.
Она закрыла глаза, стараясь представить свое лицо.
— Красива ли я? Не совсем. Но привлекательна, не так ли?
У нее были приятные черты лица: высокий выпуклый лоб, удачно сочетавшийся с выступающими скулами, плавным и в то же время четко очерченным овалом нижней части лица, переходящим в смело вылепленный подбородок. Губы ее небольшого рта были пухлыми, а ослепительно белые зубы — ровными и мелкими. Лучшей частью ее лица были глаза: большие, тепло-карие, прозрачно-ласковые под нежным изгибом бровей. Ее нос…
Она быстро открыла глаза.
— Боже мой! — воскликнула она. — Римский нос на узком лице!
Это же нос ее отца в миниатюре. Если бы он был поменьше и не такой горбатый ниже глазниц. Но в таком случае, решила она, что делала бы наделенная классической красотой дочь священника в деревне Уэймаут? Кожа Абигейл была нежной, бархатной, смуглой, на щеках играл румянец. Ей нравились ее густые каштановые волосы, переливающиеся на свету, когда Абигейл зачесывала их назад. Сейчас же они были плотно уложены и перевязаны сзади голубой лентой.
Ее внимание вновь переключилось на письмо. Ханна писала: «Разве мы не сможем поддерживать дружбу с помощью переписки?»
Абигейл вспомнила прочитанные накануне строки стихов доктора Юнга:[1]
Друг ценнее любого риска.
Беден тот, у кого нет друзей;
Мир, даруемый другу, — достаток.
Она была согласна с Юнгом, тем более что у нее никогда не было друзей. Родственников ох как много! Семейство ее матери, Куинси, обосновавшееся в 1635 году в Маунт-Уолластоне, стало широко разветвленным кланом с дюжиной девочек и мальчиков. Семейство ее отца, Смит, происходившее из Чарлзтауна, по другую сторону реки от Бостона, не было столь плодовитым: оно состояло из чудесного дядюшки Исаака, тетушки Элизабет Смит и двух их сыновей. Абигейл была близка с обеими семьями, проводя лето в доме ее дедушки Куинси и, по меньшей мере месяц в году, в Бостоне у брата отца — Исаака.
Почему так трудно обрести друзей?
Вот уже несколько лет она старалась сблизиться с молодыми людьми из своего окружения, но, живя в доме священника и будучи его дочерью, трудно иметь друзей, которым можно доверять. Она знала всех в Уэймауте, посещала их дома со своим отцом и в дни траура, и в праздники. Но близость не давалась ей. Как дочь преподобного мистера Смита, она должна была, по мнению людей, хранить в тайне свои намерения.
Отец пытался ей помочь, приглашая на чай с клубничными и айвовыми пирогами, на воскресные ланчи молодых людей Уэймаута и окрестных поселков, а также многих молодых священников Новой Англии, желавших вступить в брак.
Но мать ревниво опекала ее. Абигейл считали в семье малышкой: щупленькая, невысокого роста, как саженец среди высоких деревьев, наподобие ее отца, ширококостного, рослого. Ее мать и сестра Мэри были коренастыми женщинами с широкими плечами, мощными руками и бедрами, и казалось, что низкие своды дома священника представляли для них известную опасность. Даже пятнадцатилетний Билли был выше ее на целую голову. Более хрупкой, чем она, была лишь десятилетняя сестра Бетси.
— Ты — коротышка в выводке, — нежно сказал отец Абигейл, целуя ее щеки.
И она не обижалась, зная, что она его любимица.
— Ты — изящная, — громким голосом изрекла мать. — В семье Куинси многие были больны чахоткой. Ты все время простуживаешься.
Верно, в детстве она часто страдала простудой и иногда ее мучили приступы ревматизма. Что же касается изящества, то, наблюдая из окна, как резвятся на лугу жеребята Билли, она подумала: «Я изящна, как этот жеребенок. Я могу взбежать на вершину Беринг-Хилл и вернуться обратно, не запыхавшись».
Еще в ее детские годы мать вбила себе в голову, что мерой силы человека является его внешний вид. Абигейл сочли слишком хрупкой, и она не посещала соседнюю женскую школу, где уже несколько лет училась Мэри. Однако, когда Абигейл исполнилось восемь лет, она, встав в решительную позу и широко расставив ноги, объявила семье, что со следующего утра будет посещать эту школу. Случилось это девять лет назад, но она не забыла наступившей в гостиной тишины и выражения лица матери, заявившей, что Абигейл должна беречь свое здоровье и не сидеть за книгами.
В ту ночь Абигейл лежала в постели, напряженно вытянувшись и стиснув ладони. Вошел отец, взял ее на руки из-под пуховика и отнес вниз, в свою библиотеку, где в камине потрескивали горевшие дрова. Он зажег висевшую под потолком медную лампу, подвернул фитиль, чтобы лучше осветить комнату. Пастор Смит, согревшийся в своей шерстяной одежде, устроился в кожаном кресле, считавшемся его особым местом, и обнял свою восьмилетнюю дочь.
— Не огорчайся, малышка. Я уже научил тебя читать и писать.
— Значит, ты не заставишь маму отправить меня в школу?
— Семейная ссора никогда не ведет к добру.
— Но я хочу учиться. Это же доброе дело, верно?
— Попала в самую точку! Да, знания всегда нужны в жизни.
— Ты не думаешь, что я слабая?
Глаза Уильяма Смита были похожи на глаза Абигейл: большие, тепло-карие, с поволокой, коричневый цвет переходил в почти черный, словно он хотел сохранить только для себя скрытые за ними мысли. Сейчас его глаза блестели.
— Ты сильная сама по себе. Именно оттуда исходит сила. Она не только в том, что человек может быстро срубить дерево.
В его голосе слышался оттенок горечи. Он опустил свои массивные плечи и выглядел таким, каким она видела его на пашне за домом, когда, подстегивая лошадей, он словно убегал от дьявола.
— Что же я должна делать?
Тело отца обмякло.
— Мы дадим тебе лучшее образование, какое можно получить вне Гарварда. Но не скажем об этом маме. Ее тревожит опасность излишней нагрузки.
— Какая же нагрузка в учебе, па?
— Понимаю, Нэбби, — ласково ответил он. — Для тех, кому трудно даются книги, учение — тяжкий труд.
— Как Билли?
— Как Билли. Для тех, кто ориентируется в книгах так же естественно, как гуляет весной по холмам, книги дают пищу уму и доставляют удовольствие. В нашей семье есть три хорошие библиотеки: одна — здесь, другая — у семьи Смит в Бостоне и третья — в Маунт-Уолластоне. Сообща дядюшка Исаак, твой дедушка Куинси и я без спешки дадим тебе хорошее образование.
«Друг ценнее любого риска…»
Здесь никто ей не поможет. Она должна сама найти друзей.
«Что ж, хорошо, — подумала Абигейл, слегка усмехнувшись по поводу своей серьезности, — результат наших пожеланий не совпадает с тем, что мы желаем».
Сестра Мэри крикнула снизу:
— Нэбби, Ричард здесь! Он привел гостя на чай.
— Кого?
— Того самого адвоката из Брейнтри, который не нравится маме. Они привязывают лошадей у ворот.
Абигейл живо выпорхнула из постели, поправив рукой свою высокую прическу, взглянула на себя, неспешно проходя мимо зеркала. В ее глазах вспыхнул озорной огонек. За боковой занавеской она взяла голубое платье с мягкой шерстяной отделкой, скользнула в него, застегнула пуговицы лифа, поправила оборку на груди. Это было самое нарядное платье, какое ей позволяли носить, в нем она выглядела особенно привлекательной.
2
Когда три сестры подняли бунт по поводу того, что им приходится спать и одеваться в одной комнате, преподобный мистер Смит поставил перегородку; Абигейл и Мэри достались две третьих площади, а Бетси — треть. Бывшая большая комната обогревалась одним камином, и перегородка мешала равномерному распределению тепла.
Абигейл прошла мимо камина через часть комнаты, выделенной Бетси. Абигейл выработала свой особый ритм спуска по лестнице: один, два, три — быстро, на четвертой ступени пауза; на пятой, шестой, седьмой — быстрее, при счете «восемь» она выпрыгивала на площадку первого этажа. Ее отец говорил, что, поскольку танцы запрещены для дочерей священников, Абигейл нарушала принятую конвенцию: она танцевала, вместо того чтобы мирно шагать по жизни.
Мэри помогла Ричарду Кранчу снять пальто, повесила его в шкаф под лестницей, где хранились верхняя одежда и обувь прихожан, нуждавшихся в совете преподобного мистера Смита и ожидавших его на деревянной скамье перед дверью библиотеки.
Кранч родился в Англии и шестнадцать лет назад приехал в Массачусетс вместе с сестрой и ее мужем, обладая значительным капиталом и знаниями в области горного дела и гидравлики. Человек с открытой душой, он щедро делился знаниями в нескончаемых беседах о технике и одновременно ухаживал за Мэри. Он был склонен к церемонности и несколько манерным, довольно привлекательным, если не обращать внимания на его нос, который, казалось, был вылеплен на его лице двумя сильными пальцами. Он был одного роста с Мэри и широкоплеч. Кранч основал в нескольких милях от Уэймаута, в Джермантауне, на берегу залива, фабрику, производившую стекло, керамику, шоколад, чулки и продукты из китового жира, но после нескольких разорительных пожаров продал ее, а затем объединился с другими промышленниками, чтобы захватить рынок спермацетовых свечей. Он щедро одаривал Абигейл книгами — поэзией Грея, Драйдена, Мильтона и Попа.
Мэри любила Ричарда.
— На него можно положиться, Нэбби, — призналась она сестре в тот день, когда ответила согласием на предложение Кранча. — Он обладает постоянством. Не опасайся, если в следующий раз увидишь еще одного Ричарда.
— Это приятно.
— Да, верно, Нэбби. Но я не хотела бы выйти замуж за одного мужчину, а потом обнаружить, что в нем еще девяносто девять других, и не знать, какой из них стучится в парадную дверь.
— Думаю, лучше не знать, какой приходит домой! — воскликнула Абигейл, подмигнув при этом. — Это превратило бы замужество в более увлекательную игру, чем жмурки. Впрочем, в Новой Англии многомужество запрещено.
Мэри нравился приправленный солью юмор Абигейл, пока у нее не возникли серьезные намерения в отношении Ричарда Кранча. Поскольку ее жених не понимал большинство шуток, она перестала воспринимать жизнь с юмором.
Держась за руки, Мэри и Кранч вошли в гостиную. Абигейл хотела последовать за ними, но вдруг в библиотеке заметила Джона Адамса, стоявшего между письменным столом отца и книжными полками, закрывавшими всю стену. В руках он держал по одному раскрытому тому, попеременно нюхая то тот, то другой. Его плечи были приподняты, словно он хотел отгородиться от постороннего вмешательства. У Абигейл было странное ощущение, когда она увидела его… как бы в трансе… в комнате, которую она любила больше всех: ведь в ней отец выполнил свое обещание обучить ее с помощью не только Библии и обширного собрания проповедей, но и произведений Шекспира и Бена Джонсона,[2] перемежая это занятие изучением грамматики, арифметики, географии и таких книг по истории, как «Рассуждение и мнение о Виргинии». Благодаря строгому образу мышления отца, ее дядюшки Исаака Смита и дедушки Куинси, а также природной любознательности, которую она удовлетворяла пытливым чтением, Абигейл смогла получить начальное образование, одновременно овладев ценным инструментом логики и умением трезво рассуждать.
«Чем он занимается?» — думала она, наблюдая, как Адамс поставил на полку книги и взял две другие. Впервые она получила возможность рассмотреть молодого человека, обычно проявлявшего недовольство, если ему казалось, что за ним наблюдают. Глядя на него сбоку, она заметила второй подбородок и плотную фигуру, подумав при этом, что он полная противоположность двум мужчинам, которых она любила и которыми восхищалась больше всего: высокому, угловатому, сильному и тощему — ее отцу и двоюродному дядюшке — доктору Коттону Тафтсу.
Толкнув ногой дверь, она переступила порог. Застигнутый врасплох, Джон Адамс повернулся, его щеки покраснели. Потом он протянул к ней обе руки с открытой книгой в каждой:
— Знаете ли вы, мисс Смит, что по запаху бумаги можно определить, из какой части света пришла книга? Эта биография Коттона Матера была отпечатана в Бостоне, у нее острый запах волокнистой циновки. А «Хронологическая история» отпечатана в Лондоне, у нее аромат спрессованного мокрого тряпья.
— Поразительно, мистер Адамс.
— Почему?
— Я полагала, что аромат создается самим предметом книги. Ваши юридические книги могут отдавать сыростью тюремной камеры, а сборник проповедей на столе отца может напомнить вашему обонянию…
— Серу! — выпалил он.
— Точно.
Он оценивающе посмотрел на нее.
Они направились к двери и вошли в красиво меблированную гостиную Элизабет Куинси Смит. Окна — два по фасаду здания и два по бокам — были задернуты сатиновыми занавесками лимонного цвета. На полу лежал толстый брюссельский ковер: на его белом фоне выделялись зеленые листья и лимонно-желтые цветы. На каминной полке напротив окон, выходивших на фасад, стояли подсвечники из цветного стекла и масляные лампы из бронзы. По обе стороны от них красовались веджвудские медальоны. В углу комнаты, за камином, стояла софа, обтянутая желтым камчатным полотном, а в центре стол, сервированный для чая. Вокруг стола были свободно расставлены шесть удобных стульев из красного дерева с мягкими сиденьями. В комнате было много лиможских фигурок, подаренных миссис Смит семейством Куинси.