Джон Адамс плюхнулся на софу рядом с преподобным мистером Смитом и тут же ввязался в дискуссию об «уэймаутском деле». Этот вопрос, как помнилось Абигейл, давно волновал пастора Смита. Когда в Уэймауте в 1639 году, через семнадцать лет после основания самого поселка, была учреждена первая конгрегационалистская церковь,[3] городской совет даровал священнику земли. Спустя девяносто лет была образована вторая, или южная, конгрегационалистская церковь, и ее священник потребовал признать законными его права на половину земельных угодий первоначального дара.
Абигейл устроилась на соседнем стуле из красного дерева и наблюдала за мистером Адамсом, излагавшим ее отцу весомые юридические доводы. Джон Адамс посещал их дом уже более двух лет, приходя на чай по воскресеньям или в день милиции. Они так и не подружились; более того, ей казалось, будто он ее избегал. В то же время она чувствовала, что ее отец нравился Джону Адамсу. «Скорее, он уважает отца», — думала она.
Абигейл слышала, как он повышал голос, словно приближаясь к решающему пункту своего заключения. Она наклонилась вперед, вслушиваясь в слова этого человека; его голос, не особенно приятный при обмене любезностями, менялся в силе и тембре по мере того, как Джон, отходя от личных моментов, погружался в юридические тонкости.
— Пастор Смит, исходная дарственная четко определена. В документе нет и намека на то, что земельный участок должен или может быть разделен.
— Мистер Бейли из второго прихода не согласится с этим.
Джон Адамс повернулся и мрачно взглянул на Абигейл, проверяя свои мысли и стараясь вспомнить, как ей показалось, какая из трех дочерей Смита сидит перед ним. Затем он повернулся к ее отцу, в глазах которого, обычно серьезных, мелькнула искорка улыбки.
— А что бы сказал преподобный Бейли, если бы предложили разделить церковные земли между всеми сектами, возникающими в поселке: анабаптистами, квакерами, сепаратистами? Поскольку земля была дарована общиной, каждый новый священник имеет равное право — если счесть правильной позицию мистера Бейли — потребовать часть земли. Преподобный Бейли может кончить тем, что у него не останется даже земельного клочка под стойло для своей лошади.
Уильям Смит смачно стукнул рукой по своему правому колену:
— Боже милостивый, мистер Адамс, думаю, что вы положили конец этим нескончаемым спорам. Мистер Бейли никогда не станет предъявлять мне иск, если поймет, что тем самым он создаст прецедент иска к нему самому.
— Хорошо, — сказал Джон Адамс, оседая, словно из него, как из надувной игрушки, выпустили воздух, — приятно выиграть дело. — Он добавил с грустной улыбкой: — Мисс Абигейл, не кажется ли вам, что я заслужил клубничный пирог?
Она принесла тарелку с пирогом и вновь наполнила чаем чашку Адамса, заметив уважительный взгляд отца. По-иному думала ее мать: она выхватила поднос, стоявший перед Адамсом, и перенесла его к Ричарду Кранчу. Абигейл подумала: «Хорошая жена священника должна быть вежливой даже с теми, кто ей не нравится».
— Джон Адамс всего лишь адвокат! — презрительно закричала ее мать, когда имя ее кузины Ханны Куинси было упомянуто вкупе с его именем. — Адвокаты — самые презренные типы в Новой Англии. Так думают все. Их следует поставить вне закона.
— Хороша шутка, мама! — весело воскликнула Абигейл.
— Шутка? Какая шутка! Ты знаешь, Нэбби, что я не шучу. Массачусетс был священным поселением, пока адвокатам не разрешали заниматься своим колдовством.
— Массачусетс никогда не был идеальной общиной, — мягко вмешался ее отец. — И мистер Адамс не колдун. Бывают моменты, когда я нахожу его разумным.
— Разумным? Если бы он не провел четыре года в колледже Гарварда, он стал бы священником. Не для этого ли нужен Гарвард?
Абигейл не знала, для чего нужен колледж Гарварда. Он явно не подходил девушкам, хотя отец взял ее с собой послушать выступления выпускников 1761 года, а потом состоялся пикник на берегу реки Чарлз с семьями молодых людей.
Октябрьские сумерки надвигались, словно низкие тучи. В комнате стемнело. Миссис Смит зажгла на столах бронзовые лампы, а затем сдвинула шторы. Это было сигналом, что скоро ужин. Джон Адамс встал, чтобы откланяться.
— Останьтесь на ужин, мистер Адамс, — сказала миссис Смит.
Абигейл с восхищением посмотрела на мать. Несмотря на то что ей не нравился Адамс, Элизабет Смит не нарушала традицию: все присутствующие в доме в такой час приглашались на ужин.
Она заметила также, что слова матери удивили мистера Адамса, но он не проявил желания покинуть их компанию.
3
Ее родители прошли впереди них через дверь в гостиную, которая находилась в первой постройке, воздвигнутой на этом участке на вершине холма вплотную к первой церкви, которую называли Ясли Господние.[4] Постройка имела полтора этажа и остроконечную крышу с четырьмя слуховыми окнами, смотревшими на верхние спальни основного дома, именовавшегося особняком. Это было большое деревянное побеленное строение, которое построил и присоединил к первой хижине преподобный мистер Торри, бывший пастор Уэймаута. В хижине находились кухня, столовая, две спальни и рабочая комната, где миссис Смит разместила свои ткацкие станки. Стены комнаты были обшиты гладкими деревянными панелями.
Миссис Смит заняла свое место во главе длинного стола, за ее спиной находилась кухня. Пастор Смит сел по другую сторону стола между двумя окнами, рамы которых были переделаны по образцу окон особняка. Билли втиснулся в кресло, самое дальнее от отца. Бетси села рядом с отцом, Мэри и Кранч выбрали кресла около камина, против них сели Абигейл и Джон Адамс; перед их глазами маячил массивный буфет. Прихожане не одобрили приобретения органа для церкви, и посему преподобный мистер Смит приволок старое семейное фортепьяно из Чарлзтауна. Поодаль на подставке стояли французские часы. Это была уютная комната, здесь не допускалось каких-либо семейных споров и распрей, пока шла трапеза.
Феб, одна из рабынь семьи Смит, была принята в дом священника семь лет назад, после смерти негритянки Пэг. Она раскладывала в кухне в тарелки холодную баранину, а Том, муж Пэг, вносил блюда с пудингом, бисквитами и кувшины с молоком. Обветренное лицо Тома было цвета отполированного красного дерева, а коротко остриженные седые волосы торчали щетинкой на голове. Во время сева и уборки урожая он работал бок о бок со священником. Он также прислуживал за столом, когда собиралась компания. Пэг ухаживала за девочками, тогда еще маленькими; теперь же эту роль взяла на себя приземистая толстушка Феб с грудным голосом. Она стала женой Тома.
Слабый свет подвешенной к потолку масляной лампы заставил их сесть ближе друг к другу, когда беседа перешла к излюбленной теме окрестных жителей о том, как взошедший на престол король Георг III[5] произнес перед парламентом свою первую блестящую речь. В комнате стало оживленно и тепло. Все они были англичанами, глубоко преданными своей родине и гордившимися империей. Они говорили по-английски; их мысли и ощущения, их моды и в значительной мере их поэзия, архитектура, мебель, посуда, серебро, пьесы, политика, проповеди, их музыка, законы, конституция, их культурное наследство были английскими. Массачусетс был вторым домом. Англия — хотя только Кранч пожил там — была источником всего хорошего и надежного в их жизни.
Случались семейные распри вроде той, что началась двадцать восемь лет назад, в 1733 году, когда парламент принял закон о патоке, установивший высокие пошлины на сахар и патоку, ввозившиеся в колонии из Вест-Индии. Поскольку Массачусетс перерабатывал патоку в ром, один из основных товаров экспорта, а новые пошлины грозили подорвать производство и разорить большую часть торговцев, он отказался выплачивать налог. Контрабанда превратилась в почетное, уважаемое искусство. Англия проявляла снисходительность, иногда, правда, делая гримасы, но, подобно доброму родителю, не настаивала на проведении закона в жизнь.
Согласие царило до начала прошлого года, когда Англия разослала своим таможенникам постановления о выполнении закона и общие полномочия на обыск, наделявшие их правом насильственного досмотра любого судна, склада, мастерской или дома в поисках контрабанды. Массачусетс, страшно обидевшись, возразил: «Дом человека — его крепость. Такими же являются его судно, склад, лавка. Они подвластны ветру и дождю, но не королю!»
Джеймс Отис, самый блестящий из массачусетских ученых-юристов, произнес в Верховном суде страстную речь, отвергавшую эту пагубную несправедливость. Все были убеждены, что Англия вскоре отменит постановления. В Массачусетсе полагали, что родина, допустившая ошибку в своих действиях, исправит ее.
Такие случайные размолвки всегда улаживались так, как хотела Новая Англия, усиливая узы лояльности между Британией и ее обожаемыми, хотя и не всегда вежливыми колониями. Если иногда Англия считала, что колонии, в особенности сварливый Массачусетс, действовали, как избалованный выводок, то было справедливо и другое: они были быстро растущими и эффективно действующими отпрысками, наполнявшими казну короля благодаря своей внешней торговле, строго регулировавшейся Англией, которая не допускала отклонений от правил. Жители Новой Англии вели себя плохо только в тех случаях, когда считали, что их родное правительство пытается ущемить их «политические права как свободных англичан».
В то время как Феб и Том подавали яблочный пирог и фрукты, Абигейл восторженно цитировала те разделы речи Георга III, в которых король обещал опекать религию, британскую конституцию, права и свободы всех своих подданных; Массачусетс объявил, что такие чувства достойны короля-патриота.
Теперь, когда ужин был окончен, миссис Смит выполнила свой долг хозяйки.
— Есть и такие, которых нельзя считать настоящими англичанами, — сказала она. — Возьмите, к примеру, Сэмюела Адамса, он всегда старается учинить беспорядки.
Ее муж тихо спросил:
— Он ваш близкий родственник, мистер Адамс?
Абигейл, сидевшая рядом с Джоном, почувствовала, что его вовсе не застали врасплох. И вместе с тем поняла, что в нем пробудился дух борца.
— Мы не столь близки, как кузены: у нас общий прадедушка. Но мы близки как друзья. Мне нравится Сэм, и я им восхищаюсь, даже когда с ним не согласен… а это бывает почти всегда.
— Однако чем тут восхищаться? — упорствовала миссис Смит. — Он несколько раз заваливал дело. Промотал все наследство родителей, занявшись пивоварением. Теперь же, когда стал сборщиком налогов, в его отчетах, по слухам, недостает значительной суммы. Так утверждает молва.
— Согласен, Сэм неважный бизнесмен. — Джон Адамс сказал скорее с задором, чем с раздражением, очевидно, он умел справляться с неприятными ситуациями. — Сэм хотел стать адвокатом и вырос бы в одного из величайших авторитетов в юриспруденции. Но видите ли, миссис Смит, мать Сэмюела презирала право. Есть люди такого склада ума, как бы странно это ни звучало.
Миссис Смит покраснела от смущения.
— Сэм превосходный теоретик в вопросах политики и писатель.
Эти слова озадачили преподобного мистера Смита. Он наклонился над столом и, стараясь быть ближе к Джону Адамсу, спросил:
— Но не находите ли вы его теории поджигательскими?
— Вовсе нет, пастор Смит. Сэм пытается осуществить в политике то, в чем вы преуспели в религии: нерушимая и полная независимость.
— Но у нас, конгрегационалистов, много проповедников, придерживающихся той же концепции. Сколько же Сэмюелов Адамсов имеется в наличии?
— Слава богу, всего один!
Это замечание вызвало смех. Абигейл спросила:
— В таком случае вы согласны с моим отцом?
— Напротив. Мы многое бы потеряли, не имея хотя бы одного Сэмюела Адамса.
Лицо преподобного мистера Смита покрылось красными пятнами.
— Полагаю, что должен отвергнуть ваше сравнение религии и политики.
— Почему? Разве вы разрешаете епископам контролировать ваш приход? Разве вы разрешаете католической церкви Англии посылать вам пасторов, диктовать вам условия веры? Разумеется, нет! Мой отец был дьяконом конгрегационалистской церкви Брейнтри в течение двадцати пяти лет. Более строптивой конгрегации никогда не было. Если бы священник из Бостона предписал им, каким деревянным свистком пользоваться при исполнении их гимна, то они обмазали бы его смолой и вываляли в перьях.
Пятна на лице отца поблекли, а глаза заблестели.
— Не без преувеличений, но справедливо.
— Таковы же настроения Сэмюела Адамса в отношении политики.
Все встали из-за стола и направились в гостиную. Абигейл посмотрела Джону Адамсу прямо в глаза и подумала: «А вы с характером!»
4
В субботу утром она проснулась рано, растормошила Мэри, которая крепко спала, потом быстро спустилась в кухню, где Феб кипятила воду в чанах, подвешенных над огнем.
— Вы выбрали хороший день для своего пикника, мисс Нэбби.
— Верно, Феб, не правда ли? — Она добавила холодной воды в кипяток, налитый Феб в таз. — Но это не случайно. Я хотела, чтобы так было.
Феб удалилась в кладовку, чтобы подготовить угощение для пикника, дав возможность Абигейл раздеться, потрогать воду, а затем усесться в ванну, упершись подбородком в колени. Растирая мыло по телу фланелевой салфеткой, она удивлялась, как удается более крупным членам семьи Смит умещаться каждый субботний вечер в этой старинной и изрядно потертой ванне-бочонке. Собранная из дубовых клепок, стянутых медными обручами, эта ванна стала для нее мерилом. Она судила о длине своих стройных ног по тому, насколько ее округлые коленки поднимались над водой; и как чудесно, что за несколько недель до семнадцатилетия, как она ни старалась сесть поглубже, под воду не уходила ее хорошо сформировавшаяся грудь.
Феб положила полотенце на теплый полок. Абигейл ступила на шерстяной круглый половичок, завернулась в полотенце, похлопала по нему, но не стала растираться, дабы не покраснела кожа.
— Феб, наполни ванну для Мэри. Она скоро спустится.
Приятная теплота от купания исчезла, когда она проходила через столовую в гостиную и вдруг услышала разговор на повышенных тонах.
— Почему ты вдруг стал таким дружелюбным к мистеру Адамсу? — сказала мать хорошо поставленным, властным голосом. — До этого я не замечала, чтобы ты им восхищался.
— Признаюсь, так было. Хотя я наблюдал за ним.
Абигейл раскачивалась в проходе, стоя на одной ноге.
Впервые услышала она спор между родителями относительно достоинств молодого человека, посещавшего их дом.
— В таком случае, как ты можешь поощрять… Он сын мелкого землевладельца и адвоката.
— Я хочу, чтобы у Нэбби были друзья. Время подошло, особенно теперь, когда Мэри помолвлена.
— Какое отношение могут иметь друзья к поездке на лодке на остров Рейнсфорд в осеннюю погоду, которая может испортиться? Ты же знаешь, что она подвержена простуде.
Абигейл поднялась по лестнице в свою комнату.
— Что случилось? — спросила Мэри, готовая спуститься вниз, чтобы принять ванну. — Ты бледная, а глаза покраснели.
Спокойную по характеру Мэри трудно было растревожить. Она выступала в роли примирителя между сестрой и матерью с того дня, когда Абигейл было отказано в поездке на санях, поскольку мать сочла, что это выше сил ее дочери. Тогда Абигейл закричала в отчаянии:
— Я одна, а она давит, как шесть человек!
На вопрос Мэри она тотчас же ответила:
— Мать не хочет, чтобы я поехала с тобой и Ричардом, хотя и не представляю, против чего она больше всего настроена: против мистера Адамса или против лодки.
— Я поговорю с ней, — сказала Мэри успокаивающим тоном. — Надень шерстяные чулки и непромокаемые ботинки.
Она присела на край шерстяной простыни — искусство ткачества Элизабет Смит передала своим трем дочерям, — и к Абигейл стало возвращаться хорошее настроение. Мать любит ее и желает ей счастья. Поскольку Абигейл давно решила, что не позволит матери обречь себя на пассивную жизнь затворницы, зачем же расстраиваться?