Нет, какое-то все-таки тут двойное дно, подумал Валера. Слишком уж сложносочиненный был человек, с чего бы ему так перемениться? Ухаживание за больной Лилей облагородило? Или в Бога уверовал? Валере приходилось общаться с новообращенными, которые усиленно демонстрировали свою воцерковленность, смирение, благочиние, искали, кому бы подставить щеку, чтобы с восторгом подставить и вторую. Но – по мелочам. А вот если их заденут за живое, за настоящее, они так звезданут в ответ, что и у тебя все заповеди вылетят. Туман наводит Коля, что-то тут не так.
Во дворе послышался звук подъехавшей машины, хлопнула дверца.
Машина уехала.
Вошла Даша.
И Сторожев, и Немчинов не смогли сдержать удивления и уставились на нее. Не точная копия, а сама Лиля стояла перед ними. Те же зелено-синие глаза, те же пепельно-русые волосы, тот же удлиненный овал лица.
– Говорил я вам! – Коля любовался эффектом. – Вот, Дашунчик, это школьные друзья твоей мамы и мои – Илья Немчинов и Валера Сторожев. Как вас по отчеству, ребята, ей богу, забыл?
– Обойдемся, – сказал Сторожев, подавая Даше руку.
Она пожала теплыми и мягкими, будто без костей, пальцами. Немчинов тоже полез было с рукой, но вдруг почувствовал, что она влажная, вытер ее наскоро о штаны, протянул.
– Чай пьете? – спросила Даша Иванчука. – А покормить людей?
– Да я собирался, просто… Давно не виделись, заговорились.
На «ты» его зовет, подумал Сторожев и позавидовал этому. Впрочем, как еще? Он ведь фактически отчим. Свой человек.
Даша кивнула в сторону комнаты:
– Спит?
– Вроде бы.
– Как она?
– Нормально.
– Я зефир принесла, она зефира просила, – Даша положила на стол прозрачный пакет с волнистыми кругляшками.
– Сахара много, – с сомнением сказал Иванчук.
– Зато пектин. Для пищеварения полезно.
– Тоже верно.
Потом Даша что-то доставала из холодильника, не хлопая, а осторожно прикрывая, начала позвякивать сковородками и кастрюльками, переставляя их на плите – тоже тихо, аккуратно. Видимо, многолетняя привычка – не разбудить громким звуком, не потревожить. Эта комнатка, размышлял Сторожев, у них служит кухней, и столовой, да и спальней заодно – вон в углу, за цветастой занавеской, кровать. Кто спит? Даша или Иванчук? В зале, должно быть, еще одна кровать, Сторожев ее не заметил. Или какая-нибудь комнатка-боковушка, на которую он не обратил внимания. Тесно, убого…
Пока Даша хлопотала, они молчали и разглядывали ее. Это слишком чувствовалось всеми, поэтому Коля завел светскую беседу.
– Что, – спросил он Сторожева, – алкоголиков все больше становится? Он нарколог, – пояснил Коля для Даши.
– Примерно столько же, – ответил Сторожев, не отводя глаз от Даши. Она в это время нагнулась, и Сторожев увидел ее обнажившуюся талию. Иванчук наблюдал за этим взглядом, усмехаясь, Валера отвел глаза. В голове у него завертелось: а не вот ли она, эта причина, по которой Коля находится здесь? Интересно бы узнать, сколько лет было Даше, когда Иванчук женился на ее матери? И была Лиля тогда уже больна или еще нет?
– Алкоголиков? – переспросил он. – Старая гвардия по большей части. Молодых меньше.
– Не так много пьют?
– Больше курят. Траву я имею в виду. И колются.
– Даша, в самом деле? – спросил Коля, будто узнал что-то неслыханное, хотя ясно было, что это был всего лишь повод втянуть Дашу в беседу. (И заодно подпустить в голос отцовских интонаций, подумал Сторожев. Чтобы чего лишнего не подумали.)
Даша пожала плечами:
– Может быть. Среди моих знакомых все нормальные. Хотя у меня их не так много.
Как и у Лили, подумал Сторожев. Наверное, разборчивая девушка: ни с кем не сходится, никого не подпускает. Лиля была такой же. Но какая красивая, боже ты мой! До тоски. Лиля тоже была красавица, но они тогда были щенки, сосунки, не могли в полной мере оценить этого.
Даша разогрела суп, сварила макароны, пожарила котлеты из готового фарша. А они сидели на стульях по стенкам, наблюдая за ее действиями и переговариваясь пустыми словами.
Иванчук думал: вот она, моя радость, пусть они смотрят на нее и завидуют тому, что я живу рядом с этой красотой. Он гордился Дашей, как честолюбивые отцы гордятся детьми, хотя Даша и не была его дочерью.
Немчинов думал: а ведь на Яну, его дочь, тоже кто-то смотрит так, как он сейчас – невольно – смотрит на Дашу, отмечая все, что может отметить мужской взгляд. И ему было стыдно за себя и страшно за Яну: кто знает, какие взгляды облизывают ее, когда она не дома, а где-то там, в других местах? С кем она общается, как общается, ведь ее и обнимают, наверное, и, может быть, еще что-нибудь?
Сторожев думал: надо уезжать как можно скорее из этого дома и желательно никогда не возвращаться. Потому что появилось чувство зависти, а Сторожев не любил в себе этого чувства. Он любил быть довольным, как навсегда написал великий поэт, «самим собой, своим обедом и женой». Саркастично написал – и зря, на этом все и держится. Человек должен быть довольным – обывательски, мещански, уютно и тихо. Иначе и войны, и революции, и черт знает что. Валера завидовал не Коле – вряд ли все-таки тут инцест, Дашу с первого взгляда видно: порядочная, рассудительная девушка (хотя – кто знает, кто знает, кто знает…). Валера завидовал тем или тому, кого, возможно, любит Даша, с кем обнимается, с кем… Нет, ехать отсюда, ехать. А то начнутся мысли: почему другой, совсем этого недостойный, держит такую красоту в руках, а ты утешаешься со своей Наташей, вернее, не утешаешься, а так, подпитываешься чем бог послал.
– Ох, ёлки-палки, – сказал Сторожев, посмотрев на часы. – А ведь меня ждут. Извините, но я поеду.
– Здравствуйте, а я как добираться буду? – недовольно спросил Немчинов.
– Тут маршрутки, автобусы, – сказал Коля. – А могу и я подвезти, если машина заведется. Но честно говорю – не гарантирую. Она у меня через раз.
– Нет, поеду с Валерой. У меня и работа еще, завтра с утра статью в номер сдавать, – придумал Немчинов. – Так что я тоже.
– А я готовила, – огорчилась Даша с улыбкой.
– Ничего, я сам все съем, – сказал Иванчук. – Думаете, шучу? У меня феноменальная растяжимость желудка, хоть я и тощий. Сколько дадут, всё съесть могу.
Даша и Иванчук вышли во двор, провожая гостей. Сторожев и Немчинов сели в машину.
– Хороший у тебя трактор, – оценил Коля «лэнд-крузер» Сторожева.
– Не жалуюсь, – Валере было приятно, что похвалили его машину. Не упустил возможности глянуть на Дашу и по ее виду понял, что она красивыми машинами не интересуется. Либо привыкла к ним (кавалеры возят), либо она просто к этой стороне жизни равнодушна. Жаль.
Некоторое время Валера и Илья ехали молча.
Потом Илья промычал что-то, будто у него болели зубы.
– Что?
– Как похожа, с ума сойти, – выговорил Немчинов.
– Да. Коля наш весь сиял.
– Почему нет? Приятно, когда такая… Как это? Падчерица?
– При чем тут падчерица? – с досадой сказал Сторожев. – Помнишь, он хвастал, что всех нас обойдет? Когда мы за Лилей – ну…
Илья не помнил этого. То есть он помнил, что они все за Лилей – «ну». Но чтобы Коля отдельно хвастал своей возможной победой и одолением всех в конкурентной борьбе – нет, не припоминается. Впрочем, давно это было, поэтому Илья поверил Валере на слово.
– Да, обошел, – сказал он. – Дождался своего, женился на Лиле.
– Но женился-то, когда она уже была больной!
– Разве?
– Конечно! – убежденно сказал Сторожев, как будто уже точно знал это. На самом деле ему хотелось, чтобы было так.
– Ну и что? Значит, так сильно любил, что это не помешало.
– Вот чудак-то! – сказал Валера с досадой, почти со злостью. – Неужели ты ничего не понял?
– А что?
– А то! Ты смотри, что получается: девушка Лиля его в юности не полюбила. Потом он ее встретил и, может быть, победил, но она уже другая, это уже неинтересно! Зато есть точная копия! То есть – возможность повторить все заново, понимаешь? Мы хлопаем ушами и доживаем нашу жизнь, а Коля бьет клинья под нашу молодость. Он себе ее возвращает, эту молодость. Через Дашу. Блин горелый, это же уникальная возможность! А ей деваться некуда, без Коли им гроб, Даша это понимает. Кстати, Лиля умрет, а Даша останется. Доходит до тебя? Я даже думаю, у них на самом деле уже все произошло.
И тут что-то мокрое шлепнулось в щеку Сторожева. Он схватился пальцами, посмотрел на Илью. В школе, да, наверно, и потом, Немчинов не умел драться, он сам признавался, что испытывает физическое отвращение к этому виду пацанских забав. Единственное, что мог и умел, – плюнуть. И ладно бы в детском саду или в начальных классах, нет, Илья подрос, а другого оружия не признавал, только плевок. Он даже в завуча Диану Васильевну плюнул, которая примчалась в класс с истеричным криком по поводу стенгазеты, где Илья тиснул сатирический стишок, критикующий ее, завуча, привычку дергать за волосы всех, чью прическу она считала неподходящей для школы. Диана Васильевна вопила, Илья терпел – до тех пор, пока завуч не затронула его маму, довольно известную в городе смелую журналистку (Илья по ее стопам пошел), что-то такое сказав про яблочко и яблоню, тут Илья и плюнул.
Сторожев резко затормозил, остановился на обочине.
– В морду дать? – спросил он.
– Да пошел ты! – ответил Илья. – Езжай домой и прополощи свой поганый рот, скотина. Ты сам понимаешь, что говоришь?
И открыл дверцу, и начал вылезать.
– Я в виде версии! – закричал Сторожев. – Я в шутку! Что, не хватает ума сообразить, когда человек шутит? Придурок! Садись обратно!
– Маршрутку подожду.
– У тебя же денег нет!
– Ничего, кто-нибудь и так подвезет. Даром. Есть еще люди на свете, Валера, хотя тебе, наверно, неприятно осознавать этот факт.
– Только не надо мне нотации тут читать! Моралист, ё! Сам душу за миллион продал и кочевряжится!
– Ничего я еще не продал! Проваливай!
Валера не стал больше уговаривать, резко газанул, обдал Илью пылью из-под прокрутившихся и завизжавших от резкого старта колес и уехал.
Илья остался на окраине города один. Вокруг кусты, поодаль фонарь рядом с каким-то строением. Илья подошел: кирпичное неказистое здание с вывеской «Шиномонтаж». Двери закрыты. Мимо изредка проезжали машины, никто не рискнул взять одинокого мужчину. Потом показалась маршрутка. Илья поднял руку, она остановилась. Открыв переднюю дверцу, Илья сказал водителю очень вежливо:
– Довезите, пожалуйста, до города, только у меня денег нет.
– А я миллионер – даром вас возить? – спросил водитель с акцентом.
– Извините.
– Ладно, влезай. Ограбили, что ли?
– Нет. Сам отдал.
– Это как?
– Бывает.
– У меня никогда не бывает, чтобы сам отдал. Девушка, да?
– Вроде того, – Немчинов отвернулся и стал смотреть в темноту.
Валеру встретила Наташа – уютная, ласковая, домашняя. Встревоженная.
– Поздно ты. И не позвонил.
– Сама могла позвонить.
– Боюсь отвлечь от твоих дел.
– В самом деле. Вдруг я с женщиной, неудобно получится.
– Да, – улыбнулась Наташа.
– Что, даже не веришь, что такое может быть?
– Может. Каждый в своем праве.
– Не верю! – закричал Сторожев. – Сто раз от тебя это слышал, а не верю! Не бывает неревнивых женщин! Это я просто в последнее время успокоился, не гуляю, а на самом деле…
– Ты абсолютно свободен, – твердо и спокойно сказала Наташа. – Это нормальное право любого человека.
– Ты сама веришь в то, что говоришь?
– Да.
– Ну, тогда пока! Пора по бабам!
И Валера выскочил из квартиры.
Он ехал по вечернему городу – наугад. Но колеса сами привели на улицу Донскую, где выстроились размалеванные девушки, – Донская была известна лучшими уличными проститутками Сарынска. Они навели Сторожева на мысль позвонить старой (то есть весьма еще молодой) знакомой, девушке Виоле, с которой он нередко имел дело, когда был холостым.
Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.
Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).
Он поехал к Виоле.
Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.
– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?
– Она не жена.
– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.
Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.
– Тьфу, черт! У меня наличных нет.
Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).
– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.
– А кредитка не подойдет?
Виола рассмеялась:
– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.
– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.
– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.
– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?
– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?
Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.
Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:
– Мир?
Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:
– Мир.
12. ПИ. Упадок
__________
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:
1. Пришла осень. Задождило.
2. Наступила осень, пришла пора дождей.
3. Пришла дождливая осень.
4. Осень… Дожди…
5. В тот год осень была дождливой.
6. Дожди лили всю осень.
7. Осень, хмарь, грязь, дожди.
8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…
Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.
После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?