За ужином барон поручил заботу о гостях одной из своих родственниц, престарелой девице, не примечательной ничем, кроме умения вести хозяйство, а сам удалился, якобы для того, чтобы просмотреть кое-какие срочные письма и ответить на них. Он всегда находил вдоволь предлогов, чтоб уединиться, когда был чем-либо озабочен. В данную минуту он заперся у себя в кабинете с каким-то бледным человеком, называвшимся Тебальдо; на самом деле это был не кто иной, как Гвидо Массарелли.
Не без труда добился Гвидо разговора наедине с бароном. Юхан, ревниво следивший за тем, чтобы хозяин узнавал новости только через него, старался выведать у Гвидо его тайну и тем самым обойти его; по не таков был Массарелли, чтобы попасться ему на крючок. Он упорно стоял на своем и после целого дня блужданий по замку был наконец принят бароном; в предвосхищении этого свидания Гвидо и объявил Христиану о своей близости к барону. Беседа велась по-французски и началась с удивительного рассказа Массарелли, выслушанного бароном с ироническим и презрительным спокойствием.
— Все это, — молвил наконец барон, — можно было бы назвать происшествием чрезвычайным, я бы даже сказал — откровением первейшей важности, если бы я мог принять на веру то, что от вас услышал. Но меня слишком часто обманывали в делах весьма щекотливых, и мне нужны доказательства более веские, нежели слова. Вы мне рассказали о событии странном, романическом, невероятном…
— Но господин Стенсон признал, что все так и было! — возразил итальянец. — Он даже и не пытался отрицать…
— Это вы так говорите, — холодно возразил барон. — К сожалению, я лишен возможности убедиться в вашей правоте. Соответствует рассказ ваш истине или нет, Стенсон, без сомнения, будет все отрицать, стоит мне начать его расспрашивать.
— Вполне вероятно, господин барон; человек, способный на столь длительный, более чем двадцатилетний, обман, не постесняется лгать и впредь. Но если бы вы нашли способ подслушать разговор между ним и мной, вы бы узнали правду. Я берусь вырвать у него признание вторично, в вашем присутствии, лишь бы он не подозревал, что вы все слышите.
— Разумеется, он так глух, что проникнуть к нему не представляет труда. Но… если, по его словам… лица, о котором идет речь, уже нет в живых… какое мне дело до поведения старика Стенсона в прошлом? Он, без сомнения, действовал из наилучших побуждений, и хотя молчание его весьма повредило мне и навлекло на меня чудовищные подозрения, все же протекшие годы уже рассудили нас…
— В этом господин барон жестоко ошибается, — перебил его итальянец, умевший не хуже барона в случае необходимости держаться хладнокровно до дерзости. — Все это стало легендой здешних мест, и Христиан Вальдо подхватил эту легенду на пути сюда.
— Будь это так, — возразил барон, не в силах скрыть тайного бешенства, — этот фигляр не осмелился бы сделать из легенды комедию и с такой наглостью выступить передо мной и моими гостями.
— Однако его декорация, безусловно, изображала старый замок. Я сам был сегодня в Стольборге, а ведь Христиан Вальдо живет там, уж он-то все успел рассмотреть. Итальянцы… весьма нахальный народ, господин барон, эти итальянцы!
— Я это вижу, господин Тебальдо. Итак, вы говорите, что этот Вальдо остановился в замке Стольборг? Стало быть, он с определенным намерением списал свои декорации с натуры? И с какой быстротой! Маловероятно. Должно быть, это сходство — случайное совпадение.
— Не думаю, господин барон. Вальдо — человек очень способный и пишет красками столь же легко, как импровизирует.
— Значит, он вам знаком?
— Да, господин барон.
— Как его настоящее имя?
— Это я вам открою, господин барон, если названная мною сумма не покажется вам чрезмерной.
— А какое мне, собственно, дело до его имени?
— Знать его вам важно… И даже очень важно…
Мнимый Тебальдо произнес эти слова так многозначительно, что, по-видимому, произвел некоторое впечатление на барона.
— Вы сказали, — произнес тот после недолгого молчания, — что этого лица уже нет среди живых?
— Так утверждает Стенсон.
— А вы как думаете?
— Сомневаюсь.
— Христиан Вальдо, возможно, это знает?
— Христиану Вальдо ровно ничего не известно.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Но ведь вы дали мне понять, что именно он-то и есть…
— Я этого не говорил, господин барон.
— Итак, вы хотите что-то сказать, ничего не говоря; вы хотите получить деньги вперед за какой-то вымысел.
— Я, господин барон, просил дать мне только вашу подпись — на случай, если вы останетесь мной довольны.
— Я никогда ничего не подписываю… Тем хуже для того, кто не верит моему слову.
— Тогда, господин барон, я уношу свою тайну; ее получит бесплатно тот, кому она нужна не меньше, чем вам.
И Тебальдо решительно направился к выходу, но барон его окликнул. То, что происходило сейчас между этими людьми, было делом совершенно естественным; каждый из них боялся другого. Первый, уходя, еще не взялся за ручку двери, как подумал: «Я безумец, барон сейчас прикажет меня убить, чтобы заткнуть мне рот». Второй же, со своей стороны, сказал себе: «Как знать? Он, возможно, уже посвятил кого-то в эту тайну; только от него самого я смогу узнать, чего мне опасаться».
— Господин Тебальдо, — сказал барон, — что, если я докажу вам, что мне известно гораздо больше, нежели вы полагаете?
— Буду весьма рад за вас, господин барон, — дерзко ответил итальянец.
— Этот человек не умер; он здесь или по крайней мере был здесь еще вчера; я сам видел и узнал его.
— Узнали? — удивленно повторил Массарелли.
— Да, именно так, узнал; этот человек явился сюда под именем Гёфле, то ли с разрешения весьма почтенного лица, носящего это имя, то ли без его ведома. Итак, вы смело можете говорить: видите, я на верном пути, и совершенно бесполезно пытаться направить мои подозрения в сторону этого фигляра Вальдо.
Итальянец от изумления не мог вымолвить ни слова. Он ничего не знал о вчерашних событиях, так как появился в замке только утром; он встретил Гёфле, но не обратил на него внимания, не будучи с ним знаком; шведского языка он не знал, далекарлийского и подавно; поэтому завязать беседу он мог только с мажордомом, ибо тот был склонен каждого в чем-то подозревать и немного знал по-французски. Следовательно, Массарелли совершенно ничего не знал о приключении Христиана на балу и даже не догадывался, о ком говорит барон. А тот, видя растерянность и замешательство итальянца, решил, что поставил его в тупик своей проницательностью.
— Что ж, — сказал барон, — рассказывайте, и закончим на этом. Говорите всю правду, тогда вы сможете рассчитывать на известную награду, соразмерно с оказанной услугой.
Но итальянец уже обрел прежнюю самоуверенность. Он был твердо убежден, что барон идет по ложному следу, а потому решил ни за что не отдавать свою тайну даром; сейчас он хотел только одного — выиграть время; но слишком упорствовать в молчании тоже не следовало, чтоб не навлечь на себя гнев этого человека, славившегося своей жестокостью.
— Если господин барон даст мне двадцать четыре тысячи экю и двадцать четыре часа, — сказал он, — я представлю в его полное распоряжение то самое лицо, знакомство с которым для господина барона чрезвычайно важно.
— Двадцать четыре тысячи экю — это слишком мало! — насмешливо ответил барон. — А двадцать четыре часа — слишком много.
— Очень мало для одного человека.
— Вам, может быть, нужны помощники? У меня найдутся верные и расторопные люди.
— Если придется разделить с ними мои двадцать четыре тысячи экю, я предпочту действовать сам, на собственный страх и риск.
— Что вы намерены предпринять?
— То, что прикажет господин барон.
— Вот оно что! Вы, как видно, собираетесь предложить мне…
Но тут он умолк, услышав, что кто-то осторожно скребется за дверью его кабинета.
— Подождите здесь, — сказал он Массарелли и с этими словами вышел в соседнюю комнату.
Гвидо быстро оценил положение: спокойствие барона испугало его, и наиболее безопасным показалось ему вести в дальнейшем дело путем переписки. Поэтому он направился к двери, через которую его ввели, но она была заперта, и, несмотря на известный опыт, он не сумел раскрыть секрет этого замка; тогда он подошел к окну, но оно оказалось на высоте восьмидесяти футов над землей. Гвидо бесшумно подергал ручку двери, через которую вышел барон. Но и эта дверь была заперта. Зато открыт был ящик письменного стола, и в нем столбиками лежали золотые монеты, притом в изрядном количестве.
— Эх! — вздохнул Массарелли. — Крепкие же здесь, видно, двери и прочные замки, если меня оставили с глазу на глаз с этим прекрасным золотом!
И тут он уже встревожился не на шутку. Попытка подслушать, о чем говорят в соседней комнате, успехом не увенчалась. А говорили там вот что:
— Ну, как, Юхан, удалось поглядеть на лицо этого Вальдо?
— Да, господин барон, это вовсе не вчерашний незнакомец, а какой-то урод.
— Хуже тебя?
— Рядом с ним я красавец!
— Да точно ли ты его видел?
— Вот как вижу вас.
— Застал его врасплох?
— Вовсе нет. Я сказал, что мне любопытно взглянуть на него, и он охотно согласился.
— А тот, самозванный Гёфле?
— Как в воду канул!
— Странно. Никому он не повстречался?
— Этот Вальдо не видал его в Стольборге, а господин Гёфле не Имеет к нему никакого отношения.
— Но Ульфил-то уж должен был застать его в Стольборге?
— Ульфил застал в Стольборге только господина Гёфле, его слугу и страшного урода, которого я только что видел.
— Слугу господина Гёфле? Это и есть наш переодетый незнакомец!
— Этот слуга — десятилетний мальчишка!
— Тогда, признаюсь, ничего не понимаю!
— А этот итальянец, господин барон, ничего не рассказал вам?
— Нет. Он или помешанный, или обманщик. Но я во что бы то ни стало должен найти незнакомца, оскорбившего меня. Ты говорил, что он вел разговоры и курил с майором Ларсоном и его друзьями?
— Да, в нижней зале.
— Следовательно, эти молодые люди его и прячут. Он скрывается в бустёлле майора!
— Я велю установить надзор за бустёлле. Но не похоже, чтобы майор хранил какую-то тайну, больно уж он беззаботен на вид! Он приехал нынче утром и больше к себе не возвращался. Его лейтенант…
— Настоящий осел! Но эти юнцы меня ненавидят.
— Чем опасен для вас этот незнакомец?
— Ничем и всем! Какого ты мнения о Тебальдо?
— Отъявленный мошенник!
— Вот потому-то и нельзя его отпускать. Понял?
— Разумеется.
— Как идет ужин?
— Скоро подадут пирожное.
— Придется мне там показаться. Вели приготовить мои лучшие сани и запрячь четверку самых резвых коней.
— Вы намерены участвовать в гонках на озере?
— Нет, напротив, постараюсь получше отдохнуть, но мне надобно, чтобы все думали, будто я полон сил и бодрости, а сейчас занимаюсь важными государственными делами. Прикажи кому-нибудь из слуг натянуть ботфорты, и пусть он сойдет за курьера в глазах гостей. Подними суматоху, погоняй людей туда-сюда с разными распоряжениями. Словом, надо, чтобы все поняли, что я очень занят, а стало быть, превосходно себя чувствую.
— Итак, вам угодно, чтобы ваши любезные наследники лопнули от злости?
— Да, Юхан, а я устрою им пышные похороны!
— Аминь, дорогой хозяин. Проводить вас в столовую?
— Нет, мне больше по нраву войти туда незамеченным и застать всех врасплох, особенно сегодня.
Барон удалился, а Юхан прошел в кабинет, где перепуганному Массарелли минуты казались часами.
— Идемте, любезный, — сказал ему Юхан с самым добродушным видом, — пора ужинать.
— Но… разве я сегодня больше не увижу господина барона? Он мне велел подождать здесь…
— А теперь он велит вам спокойно ужинать и ждать его распоряжений. Или вы думаете, у него других дел нет, как только слушать ваши россказни? Ну, идемте же. Да вы никак меня боитесь! Неужто я похож на злодея?
«Еще как!» — подумал Гвидо и осторожно вытащил ид рукава стилет, которым отлично владел.
Юхан заметил это и поспешил уйти; Гвидо последовал было за ним; но тут из-за двери выскочили два молодчика исполинского роста, накинулись на него и, приставив ему к груди пистолет, потащили в темницу замка; там они его обыскали, отобрали оружие и оставили под надзором стража башни: этот проходимец, убийца и мошенник по призванию, как говорили в те времена, носил в замке звание капитана, однако в парадных комнатах его никогда не видели.
Юхан стоял тут же и с самым благодушным видом смотрел, как выворачивали карманы Массарелли и прощупывали все его платье. Убедившись, что при нем нет никаких бумаг, Юхан ушел со словами:
— Спокойной ночи, милейший. Следующий раз будете сговорчивей!
И добавил про себя:
«Он хвастал, будто может доказать, что владеет важной тайной. Либо он врет, как болван, либо ведет себя осторожно, как человек деловой, но как раз осторожности-то ему и не хватило. Тем хуже для него! Посидит в темнице — живо во всем признается или представит свои доказательства!»
Между тем барон, несмотря на плохое самочувствие, тихими шагами вошел в праздничную залу, сел к столу, прикинулся, будто с удовольствием ужинает, и проявил всю веселость, на какую был способен, то есть высказал с ледяной усмешкой несколько мыслей, свидетельствующих о его чудовищном безбожии, и с отталкивающей жестокостью позлословил насчет тех, кого за столом не было. Сей милейший господин обычно произносил подобные клеветнические речи вполголоса, с небрежным видом. Наследники и прихвостни, услышав это, всегда спешили тотчас же рассмеяться, а затем усердно распространяли его наветы. Иные из гостей возмущались его словами, бранили себя за то, что откликнулись на его приглашение, но это как раз и мешало им спорить с ним, а уже если они отваживались на возражения, то делали это со всевозможными оговорками. Такие оговорки только подчеркивали обвинения, брошенные бароном по адресу отсутствующих. Он же повторял сказанное с видом надменным и вызывающим, а льстецы наперебой поддакивали ему. Честные люди вздыхали и краснели, стыдясь своей слабости, заманившей их в это логово, но барон не любил долгих бесед. Он бросал еще какое-нибудь обидное словцо по адресу доброжелателей и трусов, потом вставал из-за стола и уходил, не сообщая, собирается ли воротиться. Все общество напряженно ожидало, пока не становилось ясно, что более он не явится. Тогда все с облегчением переводили дух, даже злоязычники, которые в его присутствии дрожали не менее остальных. Однако на сей раз барон упустил случай отомстить и кой-кого помучить. Если бы он знал, что Маргарита дважды побывала в Стольборге, он не преминул бы предать это огласке со свойственной ему язвительностью. К счастью, провидение хранило эту невинную тайну, и присутствие самозванного Гёфле в Стольборге осталось необнаруженным.
Впрочем, Юхан велел своим подручным расспросить Ульфила обо всех, кто находился в Стольборге; но Ульфил Маргариту не видел, а на вопрос о том, как выглядит Христиан, ответил весьма удачно: недаром Христиан внушил ему непреодолимый ужас, скорчив страшную рожу и пробормотав какие-то угрозы на непонятном языке. Без маски Христиан нагнал на него еще больше страха, чем на самого Юхана, поэтому слова Ульфила только подтвердили мнение мажордома, и барон еще крепче утвердился в своем заблуждении. Итак, все пришли к выводу, что красавец Христиан Гёфле безвозвратно исчез, а настоящий Христиан Вальдо — чудовищный урод.
Эту новость барон и поспешил сообщить за ужином, не скрывая удовлетворения, ибо как раз перед его приходом присутствующие восхваляли талант Христиана, и барону было очень приятно развенчать его.
— Напрасно вы разочаровали графиню Маргариту, господин барон, — сказала Ольга, — ее пленило красноречие Христиана Вальдо, а завтра, после ваших слов, его голос уже не доставит ей никакого удовольствия.
Маргарита сидела за столом неподалеку от Ольги и барона, но она сделала вид, что не слышит их разговора, чтобы не отвечать барону, если тот обратится к ней, ибо он со вчерашнего дня уже неоднократно, но безуспешно пытался завести с ней беседу.