17 мая Тома и Вивиани покинули Петроград, увозя более чем скромные результаты визита и обманные впечатления о русском обществе, воодушевленном верой в победу и охваченном горячей любовью к Франции.
Так была перевернута еще одна пустая страница шестнадцатого года, последнего года русской монархии.
А кровопролитная война продолжалась — генерал Брусилов в эти дни заканчивал последние приготовления своего фронта к большому наступлению. В эти дни он еще не мог знать, что будет коварно обманут Ставкой и верховным главнокомандующим Николаем II и начнет свое наступление без обещанной поддержки других фронтов, в результате чего блистательно начатое наступление, достигнув Карпат, повиснет в воздухе. Австро-венгерская армия понесет тяжелейшее поражение, потеряет до полутора миллионов солдат и множество оружия, но хода войны этот успех не решит, а будет стоить России новой большой крови. Потом, спустя много лет, английский военный историк Лиддел Гарт напишет о брусиловском наступлении: «Россия пожертвовала собой ради своих союзников, и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России…» Но увы, и этот долг союзниками России будет скоро забыт, более того, не пройдет и двух лет, как они пошлют свои войска на север и юг России душить избранную народом Советскую власть. А еще позже Брусилов, после непростого и нескорого раздумья, отдаст себя в распоряжение Красной Армии и верно будет служить в ее рядах до последнего дня своей жизни…
А тогда, в шестнадцатом, завершив наступление, которое дало России гораздо меньше, чем могло дать, Брусилов отлично знал, кто ему помешал, и в своих воспоминаниях напишет: «Ставка, по моему убеждению, ни в какой мере не выполнила своего назначения управлять всей русской вооруженной силой, и не только не управляла событиями, а события ею управляли, как ветер управляет колеблющимся тростником». Напишет он и о полной военной неграмотности царя: «Преступны те люди, которые не отговорили самым решительным образом, хотя бы силой, императора Николая II возложить на себя те обязанности, которые он по своим знаниям, способностям, душевному складу и дряблости воли ни в коем случае нести но мог…»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поезд из Петрограда прибывал в Москву утром. Стояли слякотные апрельские дни, и Москва на ночь погружалась в тяжелый мокрый туман, и потом до полудня город жил в сумерках. Ехавший этим поездом Александр Воячек туман благословлял. В битком набитом жестком вагоне он сидел, зажав меж ног чемодан, и наблюдал в окно белую муть, в которой как призраки проплывали деревья. За ночь он даже не вздремнул, уж больно дорогой сверток прятал он на груди под студенческой тужуркой, да и нервы были напряжены — эта поездка была для него очень серьезным поручением партии, может быть, самым серьезным во всей его, правда, не такой уж долгой жизни большевика. Еще на вокзале в Петрограде он пережил неприятные минуты — ему показалось, что за ним тащится «хвост», но, слава богу, ошибся — подозрительный тип, похоже увязавшийся за ним еще в здании вокзала, исчез. И все же осторожность не мешала. Воячек прохаживался вдоль поезда и внимательно смотрел, и, только когда поезд уже тронулся, вскочил в свой вагон и втиснулся на боковое место неподалеку от двери. Осматривал, точно ощупывал, каждого, кто пробивался через вагон. Если «хвост» сел в поезд, он будет искать его в мешанине пассажиров и это сразу будет заметно. Но прошел час, другой, и ничего подозрительного Воячек не увидел.
Вагон постепенно засыпал. На плечо Воячеку привалился головой бородатый дядька в армяке и тут же успокоительно стал похрапывать. Умолк наконец ревевший в соседнем купе ребенок. Стало тихо, только колеса погромыхивали под дрожащим полом вагона. Куртку на груди распирал завернутый в холст сверток, Воячек расстегнул верхние пуговицы пальто и засунул руку за борт тужурки, чтобы все время держать сверток. В нем — нелегальная литература — ценнейшие издания Ленина, полученные из-за границы. В Москве Воячек снесет это в Лефортово, там, возле военных казарм, — явочный адрес, где он поселится и будет работать среди солдат. В Петроградском комитете ему разъяснили, что это сейчас наиважнейшее дело партии.
На явочной его ждет Владимир Бруев, такой же, как он, студент. Воячек видел его один раз, когда тот в прошлом году приезжал в Петроград. Они встретились на квартире учительницы Вольской, связанной с большевиками. Толком познакомиться и поговорить не смогли — полиция совершила налет на квартиру и всех, кто там был, забрали. Допрашивали ночь напролет, но, очевидно, не имея никаких улик, утром всех отпустили. Бруев тут же уехал домой в Москву… Оказывается, он племянник учительницы, и она характеризовала его наилучшим образом — давно связан с большевистски настроенными московскими студентами, участвовал в студенческой стачке протеста против войны, очень начитан, со своим устойчивым мнением и все такое прочее… Однако в Петроградском комитете Воячеку о нем говорили осторожней и советовали — до поры до времени, пока сам его не разглядит как следует, полностью ему не доверяться.
Для предстоящего Воячеку дела очень уж с руки была эта явочная квартира. Отец Бруева работал военным врачом при лефортовских казармах и жил на их территории. Конечно же, вести оттуда работу среди солдат будет очень удобно. Но каков все-таки сам он, Владимир Бруев? Пока Воячеку не нравится только то, что он не рабочий парень, все, кто из интеллигентов, для него революционеры в полцены. Правда, ему объяснили, что думать так — ошибка и что с таким подходом можно усомниться и в товарище Ленине. Этот довод, что называется, сразил Воячека…
В Петрограде Воячек до последних дней работал на вагоноремонтном заводе и, честно сказать, с большой грустью расстался с заводскими товарищами, ведь каждого он сам нашел и сумел сделать их боевыми работниками партии, готовыми без страха пойти за ним на все. Но ничего, оставшийся за него огненно-рыжий рассудительный Миша Соколов и вместе с ним веселый слесарь Вася Делов поведут дело дальше — оба они парни толковые и смелые…
Дрожит под ногами вагонный пол. Тяжко и нервно спят вокруг люди. Душно. Вяжет волю сон, но Воячеку заснуть нельзя. Не спит и его память…
Пяти лет не прошло, как он, вот в таком же набитом людьми вагоне, ехал из Твери в Петербург поступать в политехнический институт, оставив свое сердце в селе Марьине, что под городом Торжком, где он родился, где рос и начинал учиться. С первого класса в сельской школе и потом в тверской гимназии он постигал знания жадно, упорно. Еще не окончив школы, он стал репетитором сына помещика, на чьей земле стоял его родимый дом. Три лета подряд прожил он в помещичьем доме. Нет, нет, к нему там относились хорошо. Помещик был человек гулевой, в доме у него всегда было полно гостей из Москвы и из столицы, приехавших охотиться, а точнее, пьянствовать на природе. С сыном помещика Воячек подружился, вместе они зачитывались книгами из семей-: ной библиотеки. Парнишка он был неплохой, с доброй душой, и это он упросил отца устроить Воячека вместе с ним в тверскую гимназию. А позже какой-то приятель его отца, служивший в министерстве просвещения, помог им поступить и в политехнический. Но в первый же год студенчества их дружба оборвалась — сын помещика не выдержал зубрежки по техническим дисциплинам и уже после первого семестра бросил институт и устроился на казенную службу. Ну и бог с ним, хотя у Воячека с ним было связано только хорошее. О том времени у него только одно тягостное воспоминание — о том, как его отец с матерью приезжали навещать его в помещичьем доме. В хозяйские покои их не пускали, и он сидел с ними в пропахшей серым мылом людской, а в это время из дома доносилась красивая музыка — жена помещика играла для своих гостей на рояле. А ему было безотчетно стыдно перед отцом и матерью и страшно хотелось, чтобы они поскорей уехали. А отец все норовил повидать помещика, чтобы поклониться ему в ноги за сына.
— Сашок, — в который раз просил он, — сходи за барином, уговори его выйти во двор на минуточку.
— Не пойду, батя! Ни за что не пойду! — сердито отвечал он…
Странным образом вот эти наезды родителей в имение, где он жил, потом помнились ему ярче всего другого…
Воячек и в институте учился не щадя сил и уже со второго курса стал получать повышенную поощрительную стипендию и каждый месяц отсылал родителям пятерку, а сам другой раз нет делями жил впроголодь.
Надо заметить, что состав студентов в политехническом был весьма демократическим, и не случайно, что именно в этом институте раньше, чем в других, произошли революционные выступления и большевики имели здесь своих людей еще со времени первой революции. С одним из них Воячек вскоре познакомился. Это был его однокурсник латыш Сеня Строд — веселый парень с пшеничной бородкой и синими глазами. Однажды этот самый Сеня Строд пригласил его на студенческую вечеринку в дом его приятельницы, учившейся на Бестужевских курсах. Поначалу вечеринка была как вечеринка — пили чай с домашним печеньем, хозяйка квартиры музицировала на рояле, все вместе пели песни, декламировали стихи Некрасова и потом прямо по некрасовской железной дороге въехали в разговор о политике, и первая же тема — кому нужна эта война? Тут его несказанно удивил Сеня Строд, которого он держал за безалаберного обожателя женского пола. Вдруг он достает из кармана своей студенческой тужурки какую-то помятую брошюрку и начинает ее читать вслух.
В этот час Воячек впервые услышал имя Ленина, который и был автором той брошюрки. Каждая фраза из нее обжигала душу ясной, зовущей правдой, узнав которую честный человек уже не мог жить по-прежнему, не стремясь проникнуть в суть явлений жизни, которая до этого существовала вроде бы сама по себе, ничем особенно тебя не затрагивая. В тот же вечер Строд дал ему еще одну брошюру. А когда наступила зима, Строд свел Воячека на вагоноремонтный завод и связал его там с большевистской ячейкой… Сам Строд, оказывается, уже давно работал в ячейке на заводе «Треугольник»… Вот так Воячек и стал большевиком. Казалось бы, все произошло слишком просто и вроде легко, но это привело его в рабочую среду, и только там он сам осознал, что это для него означало быть большевиком. Отныне его жизнь ему не принадлежала и все в ней теперь было подчинено святому делу революции.
А сейчас Воячек уже просто не может себе представить, что жизнь его могла пойти как-то иначе и без этой опасной, но счастливой деятельности солдата великой ленинской правды, правды революции. Будто обрел он второе зрение, чтобы видеть то, что другим не видно, и постиг то, что другим неведомо…
Вагон меж тем, учуяв утро, зашевелился, закашлял, загудел хриплыми со сна голосами, снова в соседнем купе заревел ребенок. Проводник погасил свечу в фонаре над дверью, и все в вагоне, даже лица людей, окрасилось в синее.
Пассажиры с чемоданами, узлами стали сбиваться к выходной двери. Воячек тоже протиснулся туда в плотную гущу. Поезд то шел, то останавливался, пропуская встречные воинские эшелоны. Наконец медленно-медленно докатился до Москвы и остановился возле открытой дощатой платформы, за которой в три ряда стояли какие-то другие поезда.
Пассажиры ринулись из вагона, потащили Воячека, но тут же случилась непонятная задержка — сзади напирали, а впереди заколодило. Только оказавшись на площадке вагона, Воячек понял, в чем дело — прямо перед выходом из вагона натиск пассажиров сдерживали двое полицейских — выставив вперед плечи, они распихивали на стороны поток пассажиров, а позади них стоял шпик в меховой шапке лодочкой — этих Воячек угадывал с одного взгляда. Как только их взгляды встретились, шпик рванулся к вагону.
Все решали секунды. Пихнув стоявшего перед ним бородатого дядьку навстречу шпику, Воячек скользнул в сторону от дверей и увидел бегущего ему навстречу вдоль вагона другого шпика. Воячек швырнул сверток под колеса вагона, а сам бросился вперед, приготовясь сбросить шпика с платформы. Но в это мгновение оказавшийся за его спиной полицейский сжал его голову мертвым обхватом и стал валить на спину…
Под конвоем двух полицейских Воячека с вокзала на извозчике свезли в московскую охранку в Гнездниковском переулке. Ничего, кроме горькой досады, он не чувствовал и на помощь себе призывал удачу, которая вроде уже блеснула — шпики сверток, кажется, прозевали… В чемодане ничего особо опасного для него нет. Письмо, вклеенное в дно, если они его найдут, серьезной уликой стать не может — кому и кем оно написано, поди узнай. Подумав об этом, Воячек немного успокоился, только досада жгла его душу. Но Сеня Строд не раз говорил ему, что большевик, не столкнувшийся хоть однажды с охранкой, еще не большевик…
Больше часа его продержали в арестной комнате на первом этаже — шерстят небось чемодан. Так это и было — когда его провели наконец на второй этаж к следователю, первое, что Воячек увидел, — свой распотрошенный чемодан. В руках у следователя был его студенческий билет.
Следователь всмотрелся в фотографию на билете, потом в него самого и спросил негромко:
— Стало быть, вы господин Воячек?
Отпираться было бессмысленно — студенческий билет был его единственным документом, по которому он собирался легально жить в Москве, и по нему он был студентом, но не политехнического института, а педагогического. Все остальное для охранки — полная неизвестность…
Воячек весь собрался и нетерпеливо посматривал на следователя, который продолжал обнюхивать его студенческий билет.
— Билет липа? — спросил следователь. — Можете не отвечать, мы сами установим это в два счета… — Он отбросил билет на край стола, положил перед собой чистый лист бумаги и уставился на Воячека белесыми глазами. Воячек смотрел на него. Это был человек уже в летах, его розовую лысину обрамлял жиденький венчик седых волос. Дряблые щеки покрыты сеткой склеротических жилок, две глубокие морщины прочерчивали удлиненное лицо от ноздрей к уголкам тонкогубого рта. «Износился дядя на казенной службе», — усмешливо подумал Воячек.
— С чем пожаловали в Москву, господин Воячек?
— Давно хотелось ее посмотреть, сходить в Третьяковскую галерею, образовалась свободная неделя, вот и поехал.
— Значит, экскурсия, и ничего больше? — Тонкие губы следователя изогнулись в злой улыбке.
— Выходит, так и есть.
— А что вот это? — Следователь взял со стола и издали показал синюю тетрадку. Несколько дней назад Сеня Строд дал ему эту тетрадку почитать, сказал: «Погляди, что сочиняют для рабочих в петроградских салонах…» Воячек все прочитать не смог — сплошная чушь, какие-то бабьи причитания. — Ну так что это за опус?
— Что-то вроде альбома, — спокойно ответил Воячек. — Мой товарищ дал мне это почитать. Какие-то похоронные стансы.
— Однако тут запросто хоронят здравствующую особу государя.
— Разве? — удивился Воячек.
— Ну как же… — следователь открыл тетрадку и продекламировал тихим голосом:
Никто уж но спасот Россию, Мы падаем в разверзстую могилу, И славный Государь наш милый Покинут богом, он бессилен…
— Каково?
— Типичное интеллигентское нытье, — пожал плечами Воячек.
— Кто такой Владимир Бруев? — вдруг жестко спросил следователь.
— Понятия не имею. Бруев, вы сказали? Совершенно точно — не знаю.
— В вашем чемодане обнаружено тщательно спрятанное письмо именно господину Бруеву. («Врет, письмо безадресное».)
— Чудеса какие-то…
— Вы состоите в социал-демократической партии?
— Нет. Но должен заметить, как и очень многих, социалистические идеи меня интересуют.
— Вы с ними хорошо знакомы?
— Нет. Но я читал Маркса. Специально брал в Петроградской публичной библиотеке. Надо сказать, чтение нелегкое.
— Вполне с вами согласен, — кивнул следователь. — Некоторое время назад вы были задержаны полицией в Петрограде на квартире некой госпожи Вольской. За что?
— Тогда там задержали всех, за что — не знаю, но так как я попал туда случайно, тут же был отпущен. («Откуда следователю известно об этом?»)