Взгляд Оги прошел сквозь девочку, словно та была прозрачной. Затем Ога повернулась к ней спиной и пошла прочь, никак не подав вида, что заметила Эйлу.
Эйла увидела, что к Изе направляется Креб, и устремилась к нему.
– Креб! Это Эйла! Я здесь! – отчаянно жестикулировала она.
Старый шаман, не останавливаясь, слегка посторонился, чтобы не коснуться девочки, упавшей ему в ноги. Казалось, он принимал Эйлу за бревно или камень.
– Креб! – рыдала Эйла. – Почему ты не видишь меня, почему?
Вне себя от ужаса, она вновь кинулась к Изе.
– Мать! Мать! Посмотри на меня! Посмотри! – умоляла она, размахивая руками перед глазами Изы.
Иза вновь испустила горестный вопль и принялась яростно колотить себя в грудь кулаками:
– Моя дочь! Моя Эйла! Дочь моя умерла. Она ушла от нас. Бедная моя, бедная Эйла. Ее нет среди живых.
Тут взгляд Эйлы упал на Убу, которая в смятении жалась к ногам матери. Эйла опустилась перед малышкой на колени:
– Ты ведь видишь меня, правда, Уба? Я здесь, перед тобой!
По глазам Убы Эйла поняла, что та ее видит. Но в следующее мгновение Эбра схватила ребенка в охапку и понесла в пещеру.
– Пусти! Я хочу к Эйле! – вырывалась Уба.
– Эйла умерла, Уба. Она ушла от нас. Это не Эйла говорила с тобой, это ее дух. Он должен отыскать дорогу в мир духов. Если ты заговоришь с ним, он заберет тебя с собой. Нельзя смотреть на дух умершего – ты навлечешь на себя беду. Отвернись, Уба! Или ты хочешь, чтобы с тобой приключилась беда?
Обессиленная, Эйла рухнула на землю. До сих пор она плохо представляла себе, что это такое – смертельное проклятие. Она воображала нечто ужасное, но действительность оказалась хуже всех ее ожиданий.
Для всего Клана Эйла перестала существовать. То был не заговор, затеянный, чтобы напугать провинившуюся девочку. Люди не притворялись – они действительно не верили, что с ними говорит живая Эйла. Перед ними был дух, не утративший зримых очертаний, дух, все еще придававший видимость жизни телу. Но Эйла умерла. Люди Клана считали смерть не прекращением бытия, но переходом на другой его уровень. Все знали, что жизнь телу придает обитающий в нем незримый дух. Если дух оставил тело, человек, мгновение назад живой, умирал, но в теле его не происходило никаких перемен – лишь дыхание его замирало и члены коченели. Существо, некогда бывшее Эйлой, больше не принадлежало к миру живых. Ему предстояло найти путь в иной мир. Тело, видимая часть ее существа, пока еще оставалось теплым и подвижным, но это не делало его живым.
Вскоре тело осознает, что дух оставил его, и застынет навсегда. Никто в Клане, даже Бран, не верил в возвращение Эйлы. Опустевшая оболочка никогда не обретет жизнь, пока духу не будет позволено вновь войти в нее. Но тело, лишенное жизни, не сможет есть и пить и быстро разрушится. В этом не сомневался никто. А если те, кого любил умерший, убеждены в его смерти, телу незачем больше поддерживать свои силы.
Но пока дух слоняется около пещеры, придавая телу видимость жизни, посланцы иного мира, пришедшие за ним, тоже бродят поблизости. Они способны причинить вред живым, способны забрать с собой другие жизни. Известно, что зачастую те, к кому был особенно привязан обреченный на смертельное проклятие, прежде всего его женщина или мужчина, вскоре следуют за ним. Людей Клана не заботило, заберет ли дух Эйлы ее тело с собой или оставит здесь ставшую ненужной оболочку. Но всем хотелось, чтобы дух умершей покинул обиталище живых, покинул как можно скорее.
Эйла смотрела на окружавших ее соплеменников, таких знакомых и привычных. Они сновали туда-сюда, принимаясь за свои обыденные дела, но в воздухе ощущалось какое-то напряжение. Креб и Иза вошли в пещеру. Эйла вскочила и бросилась за ними вслед. Ей не препятствовали, но кто-то поспешно оттащил в сторону Убу. Хотя дети и находятся под особой защитой, искушать духов зла ни к чему. Иза собрала все вещи, принадлежавшие Эйле, – ее одежду, посуду, меховую подстилку, подушки из сухой травы – и вытащила наружу. Креб выхватил из большого костра, разложенного перед пещерой, горящую ветку. Иза свалила все пожитки Эйлы около кучи хвороста. Эйла прежде не заметила ее. Затем женщина торопливо скрылась в пещере, а Креб тем временем принялся разводить огонь. Он молча совершал над костром и вещами таинственные движения, смысл которых был Эйле неизвестен.
С нарастающим ужасом она наблюдала, как Креб начал бросать в пламя все ее вещи, одну за другой. Эйла, переступившая закон, не удостоилась погребальной церемонии. То, что делал Креб, являлось частью постигшей ее кары, частью смертельного проклятия. Все напоминавшее об Эйле подлежало уничтожению. В жилище не следовало оставлять ничего, что могло удержать дух умершей. Эйла смотрела, как языки пламени лижут заостренную палку, которой она выкапывала из земли коренья, корзинку, в которую она собирала целебные травы, ее подушки и одежду. Она видела, как дрожали руки Креба, когда он потянулся за ее меховой накидкой. На мгновение он прижался к накидке лицом и кинул в огонь. Слезы застилали Эйле глаза.
– Креб, я люблю тебя, – жестами сказала она, встав прямо перед ним.
Но старый шаман по-прежнему не замечал ее. Внутри у Эйлы что-то оборвалось, когда он взял ее сумку из шкуры выдры, ту самую сумку целительницы, что Иза смастерила перед самой охотой на мамонта, и бросил в дымящийся костер.
– Нет, Креб, нет! Оставь мою сумку! – взмолилась Эйла.
Но было уже поздно. Пламя пожирало свою добычу.
Этого Эйла не смогла вынести. Ослепнув от рыданий, она кинулась вниз по склону, в гущу леса. Сердце ее разрывалось от тоски и одиночества. Она мчалась не разбирая дороги, продираясь сквозь заросли, и ветви хлестали ее по лицу, царапали руки и ноги. Ей было все равно. Она угодила в лужу ледяной воды, но не почувствовала, что ноги ее промокли насквозь и онемели от холода. Наконец она споткнулась о поваленное дерево и упала. Растянувшись на промерзлой земле, она молила, чтобы смерть поскорее избавила ее от мучений. У нее ничего не осталось. Клан изгнал ее, те, кого она любила, отвернулись. Ей незачем жить. Они сказали, что она мертва. Так оно и есть.
Эйла была в таком состоянии, что смерти ничего не стоило исполнить ее желание. Забыв обо всем, кроме своего горя и страха, она ничего не пила и не ела с того времени, как вернулась с охоты, то есть больше двух дней. Одета она была кое-как, не по погоде, промокшие ноги ломило от холода. Ослабевшая девочка могла стать легкой добычей любого хищника. Но внутри ее жило чувство более властное, чем жажда смерти. Именно это чувство спасло ее несколько лет назад, когда землетрясение лишило пятилетнего ребенка дома и семьи. Пока Эйла дышала, любовь к жизни пересиливала в ней желание умереть.
Повалившись на землю, девочка поневоле немного отдохнула. Некоторое время она не двигалась, потом собралась с силами и подняла голову. Ее сотрясала дрожь, многочисленные ссадины на ее теле кровоточили. Упав, Эйла уткнулась лицом в мокрые листья. Теперь она облизала губы, почувствовала на языке капельки влаги и осознала, что мучительно хочет пить. Никогда в жизни она не испытывала такой сильной жажды. Журчание воды поблизости заставило ее вскочить на ноги. Припав к ручью, Эйла долго и жадно пила ледяную воду. Наконец она оторвалась от ручья и поднялась. Зубы ее выбивали дробь, ноги закоченели, и каждый шаг причинял ей боль. В голове у нее было легко и пусто. Ходьба немного взбодрила Эйлу, и все же озноб пробирал ее до костей.
Она не знала точно, в какой части леса оказалась, и двинулась, куда глаза глядят. Однако ноги сами понесли ее знакомым путем. Эйла забыла о времени, она не представляла, долго ли идет. Но, вскарабкавшись по крутому склону, она увидела водопад, грохочущий в туманной дымке, и поняла, что местность ей знакома. Редкие хвойные деревья, росшие вперемежку с березами и ивами, расступились, и Эйла очутилась на своем маленьком горном лугу.
Она не была здесь давным-давно. Начав охотиться, она приходила сюда лишь затем, чтобы поупражняться в метании двух камней одновременно. Луг был местом для тренировки, не для охоты. Появлялась ли она здесь нынешним летом, пыталась вспомнить Эйла. Вроде бы нет. Отодвинув толстые, переплетенные между собой ветви орешника, которые надежно закрывали вход в крошечную пещеру, Эйла пролезла внутрь.
Пещера оказалась даже меньше, чем ей представлялось. «Вот она, моя старая меховая подстилка», – отметила про себя Эйла. Она сама тайком принесла ее сюда. Как это было давно! Земляные белки устроили в подстилке гнездо, но, когда Эйла вытащила шкуру наружу и хорошенько встряхнула, выяснилось, что она почти не повреждена. Конечно, от старости подстилка утратила мягкость, но в пещере было сухо, и это предохранило мех от гниения. Эйла завернулась в шкуру и, всем своим продрогшим телом, ощущая приятное тепло, вернулась в пещеру.
Там она обнаружила большой кусок кожи – старую облезшую накидку. Она принесла ее сюда, чтобы набить травой и сделать подушку. «Да ведь тут у меня был еще нож, – припомнила Эйла. – Цел ли он? Я спрятала его где-то поблизости от этого выступа». Заметив в пыли кремневый клинок, Эйла схватила его, обтерла и принялась резать на части кожаную накидку. Скинув с ног промокшую насквозь обувь, она вытащила завязки и продернула их сквозь отверстия в выкроенных кусках кожи. Теперь у нее была новая обувь. Для тепла она набила ее сухой травой, сохранившейся в накидке, а старую разложила сушиться. Покончив с этим, Эйла бросила взгляд вокруг.
«Мне необходим огонь, – вертелось у нее в голове. – Сухая трава послужит хорошей растопкой. – Она сгребла траву в кучу и сложила у одной из стен. – Хорошо, что стены сухие. Можно отколупнуть камешек, чтобы добыть огонь. О, вот моя чашка из коры березы. Она вполне подойдет для добывания огня. Нет, она пригодится для воды. А это что? Корзинка, но совсем прохудилась. А вот и моя старая праща! Я и забыла, что оставила ее здесь. Наверное, тогда я как раз сделала другую, а эту бросила. – Эйла внимательно осмотрела пращу. – Слишком мала, к тому же ее погрызли мыши. Нужна новая». Вдруг Эйла, пронзенная неожиданной мыслью, в оцепенении уставилась на кусок кожи, который все еще держала в руках.
«Меня предали смертельному проклятию вот из-за этой штуки. И теперь я мертва. Но если это так, зачем мне заботиться об огне и оружии? Мертвым ничего не надо. Но мне холодно и хочется есть. Разве мертвецам бывает холодно? Разве их мучает голод? Откуда мне знать, как чувствуют себя мертвецы? Неужели мой дух покинул меня и отправился в иной мир? Сказать по правде, я никогда раньше не замечала, что он со мной. Креб говорит, духи недоступны взору, нам дано лишь говорить с ними, но не видеть их. Почему Креб больше не видит меня? Значит, я и в самом деле мертва? И ни к чему беспокоиться об огне, еде и воде! Но ведь я хочу есть!
Что, если я возьму пращу и добуду себе мяса? Почему бы нет? Меня уже предали смертельному проклятию. Хуже этого ничего быть не может. Только моя старая праща никуда не годится. Из чего бы сделать новую? Остатки накидки не подойдут. Эта кожа слишком жесткая, а мне нужна мягкая и упругая».
Эйла обшарила взглядом пещеру. «Пока у меня нет пращи, мне не убить зверя, из шкуры которого можно сделать новую пращу, – пронеслось у нее в голове. – Где взять подходящую кожу?» Так ничего и не придумав, Эйла в отчаянии опустилась на землю.
Вдруг взгляд ее упал на собственные руки, бессильно лежавшие на коленях, на то, чем были покрыты эти колени. Тут ее осенило. Набедренная повязка! Она из мягкой кожи, и от нее вполне можно отрезать кусок. Обрадованная, Эйла вновь принялась осматривать свое пристанище. «Вот старая палка для выкапывания корней. Надо же, и она здесь. И тарелки из раковин. Как удачно, что они уцелели. Ох, как хочется есть. Если бы тут нашлось что-нибудь съедобное… Как же я забыла, – спохватилась Эйла, – в этом году я не собирала здесь орехи, и на земле вокруг пещеры их наверняка полным-полно».
Эйла не осознавала, что жизнь вновь завладела всеми ее помыслами. Она набрала орехов, принесла в пещеру и до отказа набила свой ввалившийся от голода живот. Потом она размотала кожаную набедренную повязку и вырезала из нее кусок для пращи. Ей не удалось сделать карман для камней, но все же эта праща вполне подходила для охоты.
Никогда прежде Эйле не приходилось охотиться, чтобы добыть себе пропитание. Кролик, которого она выследила на лугу, оказался проворным, но не настолько, чтобы уйти от пущенного камня. Эйла припомнила, что проходила мимо бобровой запруды, и отправилась туда. Как только водяной зверь показался из своей хатки, она метким броском уложила его на месте. На обратном пути она заметила у ручья небольшой серый булыжник. «Этот камень подойдет», – сообразила она. Выковырнув камень из земли, она потащила его с собой. Свою добычу Эйла оставила в пещере, а сама отправилась в лес собирать хворост.
«Да, еще необходима палка, чтобы высечь огонь, – вспомнила она, вернувшись. – Совершенно сухая палка. А все, что попадается в лесу, пропиталось влагой». Эйла заметила свою старую копалку. Как раз то, что надо. Добыть огонь в одиночку оказалось нелегко – обычно она делала это на пару с другой женщиной. Но, наконец, деревяшка слегка задымилась, она бросила ее в приготовленную сухую траву и принялась что есть мочи раздувать. Усилия ее были вознаграждены: траву лизнул робкий язычок пламени. Эйла подсовывала в огонь хворостинку за хворостинкой, потом бережно огородила костер камнями. Когда он разгорелся как следует, она сунула в огонь несколько крупных ветвей, и веселые отблески пламени заиграли на стенах пещеры.
«Неплохо бы сделать посудину для варки, – размышляла Эйла, разделывая кролика и добавляя к его нежному мясу кусочки жирного бобрового хвоста. – Еще мне нужна новая палка для выкапывания кореньев и корзинка. Креб сжег мою корзинку! Он сжег все, даже мою сумку из шкуры выдры! Зачем он сжег мою сумку целительницы? – Слезы выступили на глазах Эйлы и заструились по щекам. – Иза сказала, я умерла, – неотрывно преследовало ее страшное воспоминание. – Я умоляла ее хотя бы взглянуть на меня, но она сказала, что я умерла. Почему она не замечала меня? Я стояла прямо перед ней, но она меня не замечала». Девочка разрыдалась, уронив голову на руки. Однако вскоре она выпрямилась и вытерла глаза. «Если я хочу сделать копалку, мне прежде нужен топор», – решительно прервала она поток собственных грустных мыслей.
Пока кролик жарился на углях, Эйла, ударяя камнем о камень, выдолбила себе топор – не зря она так часто наблюдала за работой Друка. Она срубила еловую ветку, заострила ее на конце и сделала копалку. Потом она отправилась в лес, набрала еще хвороста и сложила его в пещере. Невозможно было дождаться, пока мясо будет готово, – от него исходил такой запах, что рот Эйлы наполнялся слюной, а в животе бурчало. Она в жизни не пробовала ничего вкуснее, чем этот недожаренный кролик.
Когда Эйла, наконец, утолила голод, уже совсем стемнело. «Хорошо, что мне удалось добыть огонь», – подумала она. Надежно оградив пламя, чтобы оно не погасло до утра, девочка улеглась поодаль и закуталась в старую меховую подстилку. Но хотя она была чуть жива от усталости, сон не шел к ней. Эйла лежала, уставившись на огонь, и все печальные события минувшего дня оживали перед ее глазами. Она сама не заметила, как слезы вновь потекли по щекам. Ей было так страшно, так бесприютно. И хуже всего, она была совсем одна. С тех пор как Иза подобрала ее, Эйла ни разу не проводила ночь вдали от людей. Наконец усталость взяла свое. Глаза Эйлы сомкнулись, но сны ее были тревожны и грустны. Во сне она звала Изу, выкрикивая то самое слово на давно забытом языке, которым когда-то звала другую женщину. Но никто не пришел, чтобы утешить отвергнутую людьми девочку.
Дни шли за днями; чтобы выжить, Эйле приходилось трудиться не покладая рук. Как и после землетрясения, она осталась одна, и рассчитывать на помощь не приходилось. Но Эйла не была уже тем беспомощным пятилетним ребенком, что едва не погиб в лесу. За годы, проведенные в Клане, она много работала и многому научилась. Она сплела плотные корзинки для варки и для воды, потом еще одну – для трав, клубней и кореньев. Выделав шкуры убитых животных, она соорудила из мягкого кроличьего меха стельки для обуви, теплые чулки, которые держались на ногах при помощи завязок, и рукавицы – меховые мешки, стягивающиеся на запястье, с прорезями для большого пальца. Из найденного у ручья кремня она смастерила необходимые инструменты, набрала травы и устроила себе мягкую, удобную постель.