На лугу росло множество трав, пригодных в пищу. Эйла набрала семян и зерен, орехов, ягод, жестких маленьких яблок, съедобного папоротника, накопала сочных крахмалистых клубней. К радости своей, она отыскала молочную вику – растение, в чьих зеленых стручках скрываются вкусные круглые горошины. Природа, окружавшая ее, давала ей все необходимое для жизни. Вскоре Эйла решила, что ей нужна новая меховая накидка. Самая суровая зимняя пора еще не наступила, но уже сильно похолодало. Эйла знала, снег не заставит себя ждать. Прежде всего, она подумала о мехе рыси – с этим зверем у нее были особые отношения. Но потом она спохватилась, что мясо рыси несъедобно, а ей необходим не только мех, но и пища. Сейчас она могла охотиться хоть каждый день и у нее не было затруднений с мясом, но надо было подумать о запасе: близилось время, когда снеговые заносы заставят ее сидеть в пещере безвылазно. Следовало заранее позаботиться о том, чтобы заготовить мясо впрок.
Эйле вовсе не хотелось убивать робких и беззащитных зверюшек, что разделяли ее уединение, к тому же они были слишком малы. Но она сомневалась, что из пращи ей удастся подбить оленя. К удивлению своему, она обнаружила, что небольшое оленье стадо до сих пор пасется на одном из ближайших горных лугов. Раз так, стоит попытать счастья прежде, чем животные спустятся ниже, решила она. Камень, который Эйла пустила, подкравшись к стаду как можно ближе, сбил самку оленя с ног, а мощный удар дубинкой прикончил добычу.
Мех убитого зверя оказался пушистым и мягким – природа заботливо подготовила зверя к долгой зиме. Эйла устроила себе отличный ужин. Запах свежего мяса привлек в пещеру вороватую росомаху, ее тут же настиг метко пущенный камень. Случай этот напомнил Эйле, что первой ее добычей стала именно росомаха, похищавшая мясо у Клана. Ога рассказывала ей, что мех росомахи никогда не леденеет от дыхания и из него получаются превосходные шапки. «На этот раз росомаха сослужит мне службу», – рассуждала про себя Эйла, разделывая тушу пожирательницы падали.
Куски мяса она разложила в огненном круге снаружи пещеры, чтобы оно быстрее сохло и было недосягаемо для хищников. Исходивший от мяса дымок приятно щекотал ей ноздри. В глубине пещеры она выкопала маленькую ямку – слой земли в горной расщелине был неглубок. Она выложила ямку чистыми камнями из ручья, поместила туда мясо, которое уже успело высохнуть, и завалила кладовую тяжелыми обломками скалы.
Меховая накидка, которую Эйла смастерила, пока сушилось мясо, насквозь пропахла дымом. Но она прекрасно защищала от холода, по ночам вместе со старой подстилкой служила одеялом. Из прочного желудка оленя Эйла сделала сосуд для воды, из жил – веревки. Теперь она была обеспечена жиром: в огузке зверя хранился обильный запас сала, нагулянного за лето. Пока мясо не высохло полностью, Эйла постоянно опасалась, что пойдет снег. Она даже спала снаружи, в центре огненного круга, чтобы поддерживать пламя ночью. Когда вся вяленая оленина была, наконец спрятана в кладовую, девочка вздохнула с облегчением.
Вскоре небо затянули тяжелые косматые тучи, и несколько ночей подряд луне не удавалось проглянуть сквозь них. Теперь Эйла тревожилась, что не сумеет определить, сколько времени провела вдали от людей. Слова Брана до сих пор звучали у нее в ушах: «Если духи будут к тебе благосклонны и позволят покинуть иной мир, ты сможешь вернуться и жить среди нас, когда луна совершит полный круг». Эйла далеко не была уверена, что находится сейчас в «ином мире». Она знала только, больше всего на свете ей хочется оказаться среди людей. Возможно ли это? Вдруг, когда она вернется, выяснится, что она осталась для людей невидимой? Но Бран сказал, она вновь будет жить с Кланом, а Эйла привыкла верить словам вождя. Но как же она поймет, что пришло время возвращаться, если луна скрыта тучами?
Она вспомнила, что Креб однажды показал ей, как считать дни, делая отметины на палке. Старый шаман хранил в пещере множество палок с зарубками, и Эйла догадалась: с их помощью он определяет, сколько времени прошло между теми или иными важными событиями. Никто, кроме Креба, не смел прикасаться к этим палкам. Однажды Эйла из любопытства решила завести свою палку и делать на ней отметины. Она знала, что фазы луны постоянно повторяются, и ей захотелось проверить, сколько зарубок придется сделать, прежде чем луна совершит полный круг. Но Креб, застав Эйлу за этим занятием, отругал ее и отнял палку. Благодаря полученному нагоняю этот случай глубоко запал в память Эйлы и теперь, когда она ломала голову над тем, как сосчитать дни, пришел ей на ум. Она решила всякий раз с наступлением темноты делать на палке зарубку. Почему-то, стоило ей сделать очередную отметину, слезы застилали ей глаза, хотя она изо всех сил пыталась сдержать их.
Здесь, в уединении, глаза ее увлажнялись часто. Любая мелочь пробуждала воспоминания о днях, когда она жила среди людей, окруженная любовью и теплом. Испуганный кролик, прыжками пересекавший тропу, заставил вспомнить о длинных неспешных прогулках с Кребом. Эйла представляла себе его изборожденное шрамами, искореженное любимое лицо, и слезы струились по ее щекам. Если на глаза Эйле попадалось какое-нибудь растение из тех, что она собирала для Изы, она вспоминала наставления своей приемной матери, разъяснявшей ей целебные свойства трав, и опять начинала всхлипывать. А когда она вспомнила, что Креб сжег ее сумку целительницы, всхлипывания перерастали в рыдания. Но тяжелее всего Эйле приходилось по ночам.
Днем она привыкла бывать одна – и прежде она нередко бродила по лесам и лугам в полном одиночестве, собирала травы или охотилась. Но она успела забыть, каково находиться вдали от людей по ночам. Сидя в своей крошечной пещерке, Эйла смотрела на огонь, на отблески пламени, пляшущие на темных стенах, и до слез тосковала о тех, кого любила. Иногда сильнее всего ей не хватало маленькой Убы. Тогда она туго сворачивала накидку и вполголоса мурлыкала себе под нос, словно на руках у нее спал ребенок. Одежды и пищи у Эйлы было вдоволь, но она нуждалась в людях.
В одну из ночей на землю бесшумно опустился первый снег. Поутру, выйдя из пещеры, Эйла невольно вскрикнула от восторга. Сверкающий белый покров сделал мир неузнаваемым. Эйла вдруг оказалась в удивительной стране, стране причудливых очертаний и диковинных растений. Кусты скрылись под пушистыми шапками, ели облачились в белые одеяния, голые ветви деревьев, опушенные снегом, серебрились на фоне ярко-голубого неба. Эйла оглянулась на цепочку собственных следов, прорезавших пушистую восхитительную белизну, и бегом пустилась по снежному незапятнанному одеялу, петляя и кружась, покрывая снег затейливым узором. Заметив на снегу отпечатки лап какого-то мелкого зверька, она тут же пустилась по следу, но вскоре забыла о своем намерении и вскарабкалась на низкий каменный выступ, с которого ветер успел смести весь снег.
За спиной ее возвышалась горная гряда, цепь блестящих вершин, белых на синем. Они искрились и переливались на солнце, словно драгоценные гигантские камни. Бросив взгляд вниз, Эйла увидела, что еще не вся земля скрылась под белым покровом. Холмы, между которыми вздымались бирюзовые, увенчанные пенными гребнями морские волны, превратились в огромные сугробы. Но на востоке темнели степи, по-прежнему обнаженные. Эйла различила крошечные людские фигурки, суетившиеся на белом пространстве внизу, прямо под ней. Значит, в Клан тоже пришел первый снег. Ей показалось, что одна из фигурок прихрамывает. И сразу она вспомнила о своем изгнании. Магическое очарование заснеженного мира исчезло. Эйла спустилась вниз.
Второй снегопад и вовсе не доставил Эйле удовольствия. Одновременно с ним ударили морозы. Стоило Эйле высунуться из пещеры, как разбушевавшийся ветер вонзал ей в лицо сотни острых иголок. Буран продолжался несколько дней. Снегу навалило столько, что проем пещеры оказался почти полностью закрытым сугробами. Но девочка проделала лаз, орудуя плоской бедренной костью оленя. Целый день она провела в лесу, собирая хворост. Эйла израсходовала свой запас хвороста, пока сушила мясо, и теперь ей приходилось пробираться с вязанкой на спине сквозь снежные заносы. Она чуть не падала от усталости, но не давала себе отдыха. Эйла знала, еды ей хватит надолго, а вот насчет хвороста она оказалась не слишком предусмотрительной. Если ее пещеру занесет и она не сможет выбраться, ей нечем будет кормить огонь.
Эта мысль вновь заставила Эйлу испугаться за свою жизнь. Ее убежище слишком высоко в горах, с замиранием сердца думала она. Если пещера станет для нее ловушкой, зиму ей не пережить. Запасы у нее есть, но на всю холодную пору их не хватит, а подготовиться к зиме как следует, у нее не было времени. В сумерках Эйла вернулась в свое жилище, решив весь следующий день снова собирать хворост.
Утром она услышала завывание вьюги и обнаружила, что вход в пещеру завален полностью. Эйла с ужасом осознала, что страхи ее подтвердились, – она оказалась пленницей. Ей захотелось проверить, насколько глубоко под снегом она очутилась, и, отыскав длинную ветку, она проделала в снегу отверстие. Из него потянуло холодом, и, закинув голову, Эйла увидела, что с неба по-прежнему валят мохнатые снежные хлопья. Ветку она оставила в отверстии, а сама вернулась к огню.
Счастливая мысль измерить высоту сугроба спасла Эйлу. Ветка не давала снегу запорошить отверстие, и благодаря этому в тесное жилище Эйлы проникал свежий воздух, необходимый и огню, и ей самой. Если бы не дырка в снегу, девочка вскоре забылась бы сном и уже не очнулась. Эйла знала, что ей грозит опасность, но не имела понятия, до какой степени эта опасность велика. Некоторое время спустя, выяснилось, что ей больше не нужен огонь, – в пещере и так было не холодно. Снег не пропускал мороз и ветер, и Эйла согревала крошечное пространство теплом своего тела. Но ей нужна была вода, поэтому приходилось поддерживать огонь, чтобы растапливать снег.
Теперь, когда она не могла покинуть свое пристанище, лишь тусклый свет, струившийся сквозь отверстие в сугробе, говорил о том, что настал день. Всякий раз, как свет этот меркнул, Эйла делала новую зарубку на своей палке.
У нее оставалось много времени для раздумий. Целыми днями она сидела недвижно, уставившись на огонь. В ее замкнутом, тесном, как могила, мирке костер был единственным живым созданием – по крайней мере, он двигался и от него исходило тепло. Эйла с любопытством наблюдала, как сухие ветки одна за другой превращаются в пепел. «Наверное, у огня тоже есть дух, – размышляла она. – Креб говорил, когда человек умирает, дух его отправляется в иной мир. Неужели я сейчас в ином мире? Но он ничем не отличается от того, где я жила прежде. Только здесь мне ужасно одиноко. А может, дух мой сейчас не со мной, а где-то в другом месте? Как узнать это? Я совсем не ощущаю, где он, мой дух, со мной или вдали от меня. Может, он сейчас в Клане, рядом с Кребом, Изой и Убой. Но я проклята, значит, я умерла.
Почему же мой покровитель подал мне знак, разрешая охотиться? Ему ведь было известно, что за это меня предадут проклятию. А если он вовсе не давал мне знака? Но зачем тогда он позволил мне обмануться? Или он вновь проверял меня? А вдруг он меня оставил? Как же так, сначала он сам избрал меня, а потом оставил? Но может, он не оставил меня? Чтобы спасти меня, он отправился в мир духов. И сейчас сражается с духами зла. Он сильнее меня и скорее победит их. А меня он послал сюда ждать. Значит, он по-прежнему оберегает меня? Но если я не умерла, то я жива. Я жива, но я совсем одна. Я не хочу быть одна».
Эйла заметила, что огонь проголодался. Да и сама она была не прочь поесть. Девочка взяла еще одну сухую ветку из своего стремительно убывающего запаса и сунула в костер, а затем подошла к отверстию в снегу и подняла голову. Похоже, стемнело, и пора делать очередную зарубку, решила она. Неужели буран не угомонится всю зиму? Она вырезала еще одну отметину и приложила к зарубкам сначала пальцы правой руки, потом левой, потом вновь правой и так, пока не пересчитала все отметины. «Завтра луна закончит свой круг. Я могу вернуться домой, – с замиранием сердца сказала себе Эйла. – Но пока буран не стихнет, мне не выбраться». Эйла вновь выглянула в дырку. В сгустившейся темноте ей удалось разглядеть мохнатые хлопья снега, летящие наискось. Грустно покачав головой, девочка вернулась к огню.
Утром, едва проснувшись, она бросилась к отверстию. Пурга разбушевалась еще пуще. «Похоже, снег собирается валить без конца, – сокрушалась Эйла. – Но ведь это невозможно. Я так хочу оказаться дома. Вдруг проклятие все же окажется вечным и я не смогу вернуться, даже если буран прекратится? Сейчас я еще жива, но тогда умру наверняка. Умру совсем скоро. Я с трудом выдержала, пока луна совершит один круг. Целую зиму мне не пережить. Все-таки почему Бран ограничил срок моего проклятия? Я не ожидала этого. А что, если бы в мир духов отправился не мой покровитель, а я сама? Удалось бы мне вернуться оттуда? С чего мне взбрело в голову, что дух мой здесь, а не в ином мире? Может, мой покровитель защитил лишь мое тело, но не дух? Может, дух мой давно покинул меня? Не знаю. Я ничего не знаю. В одном я уверена: если бы Бран предал меня бессрочному проклятию, мне пришел бы конец. А сейчас я могу вернуться.
Но как? Даже если я вырвусь из снежного плена, будет ли мне позволено вновь жить с людьми? – Дни, проведенные в одиночестве, заставили Эйлу повзрослеть, и теперь она многое воспринимала по-другому. – Бран сказал, что благодарен мне за спасение Брака, и он не кривил душой, – рассуждала она. – Да, ему пришлось проклясть меня. Таковы древние законы Клана, и он не мог переступить через них, даже если и хотел бы. Но он дал мне возможность вернуться. Не знаю, жива или мертва я сейчас. Разве мертвые способны дышать, есть и спать? – По телу Эйлы пробежала дрожь, хотя в пещере было тепло. – По-моему, когда человек умирает, его оставляют все желания, – сказала она себе. – И я не знаю почему.
Я была готова умереть, но вернулась к жизни. Когда я лежала на земле там, в лесу, убежав от людей, смерть подошла ко мне совсем близко. Если бы не вера в то, что я смогу вернуться, я бы не поднялась. К чему бороться за жизнь, если придется влачить ее в одиночестве? Бран сказал, я вернусь, если духи будут ко мне благосклонны. Какие духи? Мой собственный дух? Или мой покровитель? Не все ли равно. Духи вселили в меня желание выжить. Может, это мой покровитель спас меня. Может, я не умерла, потому что надеюсь оказаться среди людей. А может, и то и другое. Конечно, и то и другое».
Эйла не сразу осознала, что она уже не спит. Она провела рукой по лицу и почувствовала, что глаза ее открыты. Тогда кромешную душную тьму прорезал горестный вопль. «Я мертва, – с ужасом догадалась Эйла. – Меня предали смертельному проклятию, и теперь я умерла. Никогда мне не выбраться отсюда, не вернуться к людям. Слишком поздно. Духи зла обманули меня. Они внушили мне, что я жива, привели меня в безопасное убежище, но на самом деле я умерла». Девочка затрясла головой, отгоняя жуткие мысли. Не зная, что теперь делать, она закуталась в меховую подстилку и сжалась в комок.
Минувшей ночью Эйла плохо спала. То и дело она просыпалась, и сейчас на память ей приходили отрывки странных, тревожных снов. Ей виделись отвратительные духи зла, землетрясение, на нее набрасывалась рысь, внезапно превращавшаяся в пещерного льва. И всю ночь перед глазами у нее валил и валил снег. В пещере стоял необычный промозглый запах. Именно этот запах, ударив в ноздри Эйлы, заставил ее понять, что не все ее чувства умерли. Зрение отказало ей, но обоняние все еще служит. В следующее мгновение, охваченная страхом, девочка вскочила и ударилась головой о скалистую стену пещеры.
– Где моя палка? – знаками спросила она в темноте у самой себя. – Раз сейчас ночь, я должна сделать на ней зарубку.
Она отчаянно шарила руками во мраке, пытаясь отыскать палку, как будто сейчас это было важнее всего. «Мне не найти палку. Как же теперь быть? – пронеслись у нее в голове сумбурные мысли. – Я должна вырезать отметины каждую ночь. Или сегодня я уже сделала это? Если я не найду палку, я не узнаю, что пришло время возвращаться. Нет, все не так. – Эйла покачала головой, пытаясь привести мысли в порядок. – Время уже пришло. Я могу отправляться домой. Но я мертва. И снег валит по-прежнему. Он будет валить вечно. Да, а ветка? Там, в отверстии? Надо посмотреть, не прекратилась ли метель. Но я ничего не вижу в этой кромешной тьме».