Эйла чувствовала, как щеки ее зарделись. Неужели это правда? Может, она плохо поняла Брана? Ведь за то, что она дерзнула взять пращу, ее обрекли на испытание, которое она не надеялась вынести. А теперь ей позволили охотиться. Охотиться не таясь, открыто. В это трудно поверить.
– Вот он, твой талисман. Положи его в свой амулет.
Эйла послушно сняла с шеи кожаный мешочек, где лежали кусочек охры и причудливый камень, дрожащими пальцами взяла у Брана костяную пластинку, опустила ее внутрь, затянула завязки и вновь повесила мешочек на шею.
– Молчи о том, что произошло здесь. Прежде чем начнется празднество, я сам оповещу об этом Клан. Это празднество в твою честь, Эйла. В честь твоей первой добычи, – произнес вождь. – Надеюсь, следующая твоя добыча будет более съедобной, чем гиена, – добавил он, и веселые огоньки блеснули в его взгляде. – А теперь отвернись.
Эйла повиновалась приказу. Глаза ее вновь закрыла повязка. Двое мужчин вывели девочку из пещеры. Сняв повязку, они поспешно вернулись в круг охотников, но Эйла успела различить, что это Бран и Гув. «Может, все это только сон, – пришло ей на ум. – Нет, вот она, царапина на шее, а в кожаном мешочке на шее прощупываются три предмета. – Эйла задрала накидку и уставилась на темные липкие линии у себя на бедре. – Охотница! Теперь я тоже охотница и могу добывать мясо для Клана. Так захотел мой покровитель, и люди подчинились его воле». Она сжала в кулаке амулет, закрыла глаза и обратилась к своему покровителю.
– О Великий Пещерный Лев, как смела я усомниться в тебе! – произнесла она ритуальными жестами. – Смертельное проклятие было тяжелым испытанием, самым тяжелым из всех, что ты послал мне. Но награда того стоила. Я благодарна тебе за то, что ты избрал меня. Я знаю, Креб прав: тому, у кого столь могучий покровитель, предстоит трудная жизнь. Но я рада этому.
Ритуал потряс не только Эйлу, но и охотников. Все они были убеждены, что девочке было необходимо позволить охотиться. Все, кроме одного. Бруд задыхался от ярости. Если бы не грозное предупреждение Мог-ура, он покинул бы пещеру, не дожидаясь конца ритуала. Он не желал принимать участия в обряде, дарующем женщине особые права и привилегии. Исподтишка он бросал на Мог-ура свирепые взгляды. Что же касается Брана, то при мысли о нем Бруд просто исходил желчью.
«Ясно, чья это выдумка, – негодовал молодой охотник. – Бран всегда покровительствовал этой девчонке, всегда за нее заступался. Когда я наказал ее за непокорность, он угрожал мне смертельным проклятием. Мне, сыну своей женщины! А ведь тогда девчонка заслужила побои. Точно так же, как потом она заслужила смертельное проклятие – настоящее, вечное смертельное проклятие. А теперь ей разрешили охотиться, поставили вровень с мужчинами. Как такое могло взбрести в голову Брану? Видно, к старости он утратил ясность ума. Недолго ему оставаться вождем. Настанет день, когда вождем буду я, – с замиранием сердца предвкушал Бруд. – Тогда Бран уже не сможет взять ее под свою защиту. И ей придется забыть про особые права. А если окажется, что это ей не по нраву, пусть убирается прочь».
Глава 18
Зима, когда Женщина, Которой Дозволено Охотиться, заслужила свою привилегию, ознаменовала десятый год ее жизни. В ту же зиму Иза заметила в девочке перемены, предвещающие наступление женской зрелости, и вздохнула с облегчением. Контуры худощавого детского тела Эйлы стали более плавными: бедра ее округлились, на груди вспухли два бугорка. Целительница поняла, что страхи ее были напрасными, – ее приемной дочери не суждено оставаться вечным ребенком. Соски Эйлы припухли, лобок и подмышки покрылись волосками, и вскоре настал тот день, когда она увидела на своей накидке пятно крови. Ее покровитель впервые вступил в борьбу с другим духом.
Эйла знала: ей не бывать матерью – покровитель ее слишком силен и вряд ли уступит. Но с тех самых пор, как появилась на свет Уба, она мечтала о собственном ребенке. Разумеется, с испытаниями и запретами, которые налагал на нее могущественный Пещерный Лев, спорить не приходилось, но это не мешало Эйле в глубине души сожалеть об уготованном ей бесплодии. В Клане с каждым годом прибавлялось детей, и, когда матери их бывали заняты, Эйла с удовольствием возилась с ними. И всякий раз, возвращая ребенка матери, Эйла ощущала легкий приступ горечи. Но, по крайней мере, теперь она была женщиной, а не диковинным ребенком, переросшим всех взрослых.
В Клане у Эйлы была подруга по несчастью – Овра. Несколько раз ей не удалось выносить ребенка, хотя ее покровитель легко сдавался и внутри ее возникала жизнь. Но, видно, потом Бобер, покровитель Овры, спохватывался и проявлял излишнюю неуступчивость.
Судя по всему, Овра тоже была обречена на бездетность. Сблизившись в дни охоты на мамонта, Овра и Эйла часто проводили время вместе, особенно с тех пор, как Эйла тоже стала взрослой женщиной. Тихая Овра говорила немного, от природы она отличалась сдержанностью, в противоположность веселой, общительной Ике. Но они с Эйлой понимали друг друга с полуслова, и вскоре взаимопонимание переросло в дружбу. Гува эта дружба только радовала. Люди Клана знали, что молодой помощник шамана и его женщина очень привязаны друг к другу, и поэтому жалели Овру еще сильнее. Чем больше ее мужчина сочувствовал ей, тем острее ей хотелось угодить ему и произвести на свет ребенка.
Ога, к великому удовольствию Бруда, вновь готовилась стать матерью. Она понесла вскоре после того, как отняла от груди трехлетнего Брака. Похоже было, что она не уступит в плодовитости Аге и Ике. Двухлетний сын Аги скорее всего собирался пойти по стопам Друка – любимой игрой малыша было обтачивание камешков. Старый мастер сделал Грубу маленький каменный молоток, и теперь, когда Друк работал, мальчик неизменно вертелся поблизости, собирая осколки камня и подражая оружейнику. Маленькая дочь Ики Игра во всем походила на мать – эта пухленькая веселая девчушка всех радовала своей приветливостью и добродушием. Клан Брана разрастался, людей в нем становилось все больше.
Ранней весной Эйле вновь пришлось провести несколько дней вдали от Клана, в своей маленькой горной пещерке, – для нее наступило время женского изгнания. После томительного смертельного проклятия это недолгое отлучение казалось ей пустяком. Она коротала время, совершенствуясь в метании камней, – за долгую зиму ее охотничьи навыки ослабели. Она все еще не могла привыкнуть, что ей нет нужды упражняться с пращой втайне. Эйла вполне могла сама добыть себе пропитание, но все же она с нетерпением ждала встреч с Изой. Каждый вечер целительница приходила в условное место неподалеку от пещеры Клана. Она приносила Эйле вдоволь всяких лакомств, а главное, благодаря свиданиям с ней юная женщина не чувствовала себя одинокой и отвергнутой. Ночи вдали от людей по-прежнему наводили на нее страх, но мысль о том, что изгнание скоро кончится, прогоняла тоску.
Иза всегда приходила в сумерках, и, для того чтобы не заблудиться на обратном пути, Эйла брала с собой факел. Целительница до сих пор не могла без трепета смотреть на накидку из шкуры оленя, которую ее приемная дочь принесла из «иного мира», и Эйла решила оставить шкуру в своей маленькой пещерке. Как и все девочки в Клане, Эйла узнала от матери обо всем, что подобает знать женщине. Иза снабдила ее полосками мягкой, хорошо впитывающей влагу кожи, которые прикреплялись к поясу, и рассказала, какие ритуальные действа Эйла должна сотворить, прежде чем закопать пропитанную кровью кожу глубоко в землю. Она также объяснила, как Эйле следует вести себя, если мужчина изберет ее для утоления своей надобности. Теперь, когда Эйла стала женщиной, ей предстояло в полной мере выполнять все обязанности, лежащие на женщинах Клана. О многих вещах, имеющих для женщины особый интерес, Эйла уже знала: ведь Иза сызмальства обучала ее искусству целительницы и рассказывала о родах, о том, как выкармливать младенцев, о снадобьях, облегчающих боль, которая приходит вместе с женской кровью. Теперь, когда Эйла выросла, Иза сообщила дочери, какие позы и движения считаются особенно соблазнительными и как разжечь возникшее у мужчины желание. Упомянула она и о долге женщины перед своим собственным мужчиной. Иза добросовестно передала Эйле все, чему в свое время ее научила мать. Но в глубине души она сомневалась, что такой безнадежной дурнушке, как Эйла, когда-нибудь пригодятся эти знания.
Лишь одну тему Иза обходила молчанием. Большинство девочек Клана, к тому времени как для них наступала пора зрелости, уже имели на примете какого-нибудь юношу. Говорить об этом прямо было не принято, но мать неизменно узнавала о склонности дочери и сообщала о ней своему мужчине, – если только она сохраняла с ним добрые и доверительные отношения. Охотник, в свою очередь, сообщал о выборе молодой женщины вождю, и вождь принимал решение. Обычно он шел навстречу желанию женщины, если только у него не было никаких других соображений на ее счет и в особенности если ее избранник тоже выказывал к ней особое расположение.
Конечно, так случалось не всегда. У самой Изы все сложилось далеко не столь безоблачно. Обычно у женщин, достигших брачного возраста, все разговоры с матерями сводились к теме выбора мужчины, но Иза ни словом не обмолвилась об этом с Эйлой. В Клане не было ни одного охотника, не имевшего женщины. Да и окажись такой, вряд ли он положил бы глаз на Эйлу. Так или иначе, в качестве второй женщины ее пока никто не просил. Впрочем, сама Эйла отнюдь не проявляла интереса к мужчинам. До тех пор пока Иза не заговорила с ней об обязанностях взрослой женщины, ей и в голову не приходило, что ей тоже необходим постоянный спутник жизни. Но, расставшись с Изой, она долго размышляла над ее словами.
Солнечным весенним утром, вскоре после окончания своего женского изгнания, Эйла отправилась за водой к огромной талой луже поблизости от пещеры. Рядом никого не было. Опустившись на колени, Эйла уже собиралась зачерпнуть воды, как вдруг замерла, неприятно пораженная. Косые лучи утреннего солнца, скользя по недвижной водной поверхности, превратили ее в зеркало. Из воды на Эйлу смотрело незнакомое лицо. Никогда прежде ей не доводилось видеть своего отражения. В окрестностях пещеры почти не было стоячих водоемов, лишь бурлящие ручьи, и обычно Эйла не успевала взглянуть на воду, прежде чем взбаламутить ее гладь сосудом.
Молодая женщина долго изучала свое лицо. Плоское, с круглыми щеками, высокими скулами. Шея длинная, тонкая, на подбородке крошечная ямочка, губы пухлые, нос тонкий и прямой. Ясные серо-голубые глаза, опушенные длинными ресницами, чуть более темными, чем золотистые волосы, мягкими волнами рассыпавшиеся у нее по плечам. На чистом высоком лбу ни намека на выступающие надбровные дуги – пушистые брови того же оттенка, что и ресницы, очерчивали над глазами два ровных полукружия. В смятении отпрянув от лужи, Эйла бросилась в пещеру.
– Что случилось, Эйла? – обеспокоенно спросила Иза. Стоило взглянуть на молодую женщину, чтобы понять: она вне себя от горя.
– Мать! Мать! Я только что глядела в лужу! Я уродина! Я настоящая уродина! – в отчаянии повторяла Эйла. Бросившись Изе на грудь, она разразилась рыданиями.
Всю свою жизнь Эйла видела вокруг себя только людей Клана – по крайней мере, никаких других она не помнила. По ее представлениям, человек должен был выглядеть так, как ее соплеменники. И вдруг выяснилось, что она совершенно не похожа на всех остальных людей.
– Мать, я не знала, что я такая уродина! Я не знала! Какой мужчина захочет меня взять! У меня никогда не будет мужчины! У меня никогда не будет ребенка! Никого не будет! И зачем только я родилась таким страшилищем!
– Эйла, Эйла, – с участием бормотала Иза, прижимая дочь к себе. – По-моему, ты не так уж некрасива. Просто ты отличаешься от всех нас.
– Я уродина! Уродина! – Эйла яростно замотала головой, не желая слушать утешений. – Взгляни только на меня! Я такая высоченная, выше, чем Бруд и Гув. Почти с Брана ростом. И такая страшная. Кому нужна огромная уродливая женщина! – Из глаз Эйлы вновь хлынули потоки слез.
– Эйла, прекрати! – приказала Иза, хорошенько тряхнув дочь за плечи. – Что толку сокрушаться, ты ведь не можешь изменить свою внешность. Ты родилась не в Клане, Эйла, ты родилась среди Других. Поэтому ты похожа на них. И с этим надо смириться. Да, возможно, ты и в самом деле останешься без мужчины. Тут ничего нельзя поделать. С этим тоже надо смириться. К тому же ни к чему горевать заранее, вдруг кто-нибудь пожелает соединиться с тобой. А если и нет, ничего страшного. Ты будешь целительницей, моей преемницей. И даже если ты останешься без мужчины, ты всегда будешь окружена уважением и почетом. Следующим летом состоится Великое Сходбище. Ты знаешь, на земле есть другие Кланы, кроме нашего. Надеюсь, в одном из них ты найдешь себе мужчину. Может, не юношу своих лет, а зрелого охотника. Но все равно ты не будешь одна. Знаешь, Зуг к тебе очень расположен. Тебе повезло, что ты заслужила его доброе отношение. Он уже говорил о тебе с Кребом. У Зуга есть родственники в другом Клане, и он просил Креба рассказать им о его особом расположении к тебе. Зуг уверен, мужчина, который пожелает тебя взять, не прогадает. И об этом он сообщит своей родне. Он сказал даже, что охотно взял бы тебя сам, будь он моложе. Так что не отчаивайся.
– Зуг сказал, что взял бы меня? Меня, такую уродину? – недоверчиво переспросила Эйла, и лучик надежды блеснул в ее глазах.
– Да, Зуг так сказал. Наверняка найдется мужчина, который захочет с тобой соединиться. О тебе хорошо отозвался почтенный охотник, к тому же ты моя преемница. Не беда, что ты не похожа на нас.
Робкая улыбка, тронувшая было губы Эйлы, погасла.
– Но если так случится, мне придется оставить наш Клан! Я не хочу расставаться с тобой, с Кребом и Убой!
– Эйла, не забывай, я уже стара. И Креб тоже немолод. Через несколько лет Уба вырастет, у нее появится свой мужчина. Что ты будешь делать тогда? – возразила Иза. – И не забывай, настанет день, когда нашим вождем станет Бруд. Боюсь, ты не уживешься с ним. Так что тебе лучше переселиться в другой Клан. И Великое Сходбище – отличная возможность для этого.
– Да, мать, ты права. Когда Бруд станет вождем, мне придется тяжело. Но и без тебя мне будет не легче, – нахмурившись, сказала Эйла. Неожиданно лицо ее прояснилось. – Но до следующего лета еще целый год. Пока рано переживать.
«Да, год, всего лишь год, – с грустью подумала Иза. – Моя Эйла, моя дочь. Когда ты доживешь до моих лет, ты поймешь, год пролетает быстро. Ты не хочешь покидать меня. Ты не знаешь, как я не хочу расставаться с тобой. Как я буду по тебе тосковать! Если бы только в Клане нашелся для тебя мужчина! Если бы только Бруд никогда не стал вождем…»
Но Иза не стала делиться с дочерью своей печалью. Эйла вытерла глаза и вновь отправилась за водой. На этот раз, опуская в лужу сосуд, она отвернулась от зеркальной глади.
Позднее, на исходе дня, Эйла, стоя на опушке леса, смотрела сквозь заросли на поляну перед пещерой. Несколько человек копошились у входа – они переговаривались, занимаясь своими делами. Эйла поправила двух убитых кроликов, которые висели у нее на плече, бросила тревожный взгляд на заткнутую за пояс пращу и спрятала ее в складках накидки. Но, внезапно передумав, она вытащила оружие на всеобщее обозрение. Нерешительно переминаясь с ноги на ногу, Эйла не сводила глаз с пещеры. «Бран сказал, я могу охотиться, – убеждала она себя. – Не зря же они справили ритуал. И объявили меня Женщиной, Которой Дозволено Охотиться». Набравшись смелости, Эйла гордо вздернула подбородок и вышла из своего зеленого укрытия.
Люди, суетившиеся около пещеры, вылупив глаза уставились на молодую женщину с двумя кроликами на плече. Казалось, им не выйти из оцепенения до скончания дней. Наконец, оправившись от первого потрясения, люди осознали, что погрешили против правил поведения, и начали торопливо отворачиваться. Лицо Эйлы пылало, но она шла прямиком к проему, словно не замечая того, что творится вокруг. Выйдя, наконец, из-под обстрела изумленных взглядов, которые исподтишка бросали на нее соплеменники, она вздохнула с облегчением. В полумраке пещеры было намного проще не обращать внимания на любопытных.
Когда Эйла приблизилась к очагу, Иза вытаращила глаза от изумления. Но она быстро взяла себя в руки и отвернулась, ни словом не упомянув про добычу Эйлы. Целительница не знала, как к этому отнестись. Креб, сидевший поодаль на медвежьей шкуре, так погрузился в свои размышления, что вообще не заметил Эйлу. На самом деле он прекрасно видел, как она вошла в пещеру, но, прежде чем она оказалась у очага, шаман успел придать своему лицу отсутствующее выражение. Окруженная всеобщим молчанием, Эйла робко положила кроликов около огня. Но тут вбежала Уба. Увидев кроликов, девочка вовсе не пришла в замешательство.