Положа руку на сердце, я не понимаю, почему она так расстроилась, ведь в ступор впал я.
Положа руку на сердце… Интересно, на чье сердце нужно положить руку? Почему именно на сердце?
— Я пойду приму душ, — говорю я. — Ты тоже со мной?
Наконец-то она встает и уходит.
— Ты уверен, что с тобой все в порядке?
— Да.
— Приду через несколько минут, проверю.
Как только она уходит, я ставлю тарелку с картофелем на ночной столик. Я собираюсь принять душ, но сперва нужно закончить одно дело.
У меня есть собственный вытяжной шкаф. Раньше это был аквариум, где жила моя рыбка Арло, потом она умерла. Сейчас пустой аквариум стоит, перевернутый вверх дном, на моем комоде. Внутри нагреватель для кружки. Раньше я пользовался горючим «Стерно», но мама была против открытого огня (даже едва горящего) в моей спальне — отсюда и электрический нагреватель. Наверху я делаю небольшое корытце из алюминиевой фольги, а потом выдавливаю суперклей размером с пятицентовую монету. Беру кружку с какао (без молока, разумеется), которое принесла мама, и тоже ставлю в вытяжной шкаф — какао создаст необходимую влажность воздуха, хотя после я не стану его пить из-за белой пенки, которая плавает на поверхности. Наконец я помещаю внутрь стакан с исходным образцом — моими отпечатками пальцев — чтобы удостовериться, что все работает.
Осталось последнее, но у меня все внутри сжимается.
Я должен заставить себя порыться в вещах, которые были на мне вчера, и найти предмет, который я хочу обработать дымом. Тот, который я взял из ее дома. И я тут же вспоминаю обо всем, а это означает, что задворки моего сознания темнеют.
Приходится отчаянно сопротивляться, чтобы меня вновь не засосало в эту черную дыру.
Несмотря на перчатки из латекса на руках, я ощущаю, насколько холоден металл. Насколько холодным было все вчера.
В душе я усердно тру тело, пока кожа не становится красной, а глаза не начинают болеть из-за бьющей прямо в них струи воды. Я помню все.
Даже то, чего не хочу.
Однажды, когда я учился в третьем классе, один мальчик стал передразнивать мою манеру разговаривать. Я не понимал, почему его кривляние и плоские шутки могут кому-то показаться смешными. Я не понимал, почему он продолжал говорить: «Отведи меня к главному».[11] Я понимал лишь одно: он следовал за мной по пятам по площадке, и куда бы он ни шел, везде надо мной смеялись. «У тебя какие-то проблемы?» — наконец спросил я, поворачиваясь, и он оказался прямо у меня за спиной.
«У тебя какие-то проблемы?» — как попугай переспросил он.
«Я бы настоятельно посоветовал тебе заняться чем-нибудь полезным», — сказал я.
«Я бы настоятельно посоветовал тебе заняться чем-нибудь полезным».
И прежде чем я понял, каковы будут мои последующие действия, пальцы сами сжались в кулак и я ударил обидчика в лицо.
Всюду была кровь. Мне было противно ощущать его кровь на своей руке. Было противно, что его кровь брызнула мне на рубашку, которая до этого была желтой.
Обидчик упал без сознания, а меня отвели в кабинет к директору и отстранили от занятий на неделю.
Я не люблю вспоминать тот день, потому что мне кажется, что я состою из разбитого стекла.
Никогда не думал, что еще раз увижу столько крови на своих руках, но я ошибался.
Через десять минут цианакриловый клей, суперклей, высох. Мономеры в его парах полимеризировались в воду, амины, амиды, гидроксил и углекислоту — все компоненты, которые можно обнаружить в маслах, оставляющих отпечатки пальцев. Пальцы липнут к этим маслам и создают невидимое глазу изображение, которое можно разглядеть, обработав поверхность порошком. Потом изображение можно фотографировать, увеличивать и сравнивать с имеющимися образцами.
В дверь моей спальни стучат.
— У тебя все нормально?
— Нет, я повесился в туалете, — отвечаю я.
Это неправда.
— Джейкоб, мне не до смеха, — укоряет мама.
— Все хорошо, я одеваюсь.
Это тоже неправда. На самом деле я стою в трусах и футболке.
— Ладно, — говорит мама. — Крикни, когда оденешься.
Я жду, пока ее шаги не стихнут в коридоре, потом достаю стакан из аквариума. На нем, без сомнения, есть несколько отпечатков. Обрабатываю их порошком двойного назначения, который отлично виден и на белой, и на черной поверхности. Потом обрабатываю отпечатки на втором предмете.
Фотографирую их вблизи цифровым фотоаппаратом, который мне подарили на Рождество два года назад, загружаю изображение в компьютер. Всегда лучше сфотографировать скрытые отпечатки, прежде чем снимать, — можно их повредить. Позже в фотошопе я инвертирую цвета бороздок и увеличу отпечатки. Можно начинать анализ.
Я аккуратно заклеил отпечатки лентой, чтобы они не стерлись, и собирался спрятать то, что взял из ее дома, — так, чтобы никто никогда не нашел.
К этому времени мама уже устала ждать. Она открывает дверь.
— Джейкоб, надень штаны!
Она прикрывает глаза руками, но тем не менее входит в мою комнату.
— Тебе никто не разрешал входить, — говорю я.
Она принюхивается.
— Суперклей, верно? Я уже говорила: не пользуйся своим вытяжным шкафом, находясь в комнате, добром это не закончится. — Она задумывается. — С другой стороны, если ты проводишь опыты, значит, тебе уже лучше.
Я молчу.
— Там стоит твое какао?
— Да, — отвечаю я.
Мама качает головой.
— Пошли вниз, — вздыхает она. — Налью тебе свежего.
Вот несколько фактов относительно криминалистики:
1. Криминалистика — совокупность научных методов и технологий, которые используются в расследовании преступлений.
2. Криминалистика в английском — «forensic science». Английское слово forensic происходит от латинского forensis, что означает «перед форумом». В Древнем Риме преступление выносили на суд общественности, собравшейся на площади, — форум. Обвиняемый и потерпевший давали показания, и тот, у кого доводы были весомее, побеждал.
3. Первые письменные свидетельства об использовании методов криминалистики в судебной практике зафиксированы в Китае при династии Сун, в 1248 году. Было совершено убийство серпом; человек, расследовавший это дело, приказал всем принести свои серпы в указанное место, и когда мухи, привлеченные запахом крови, слетелись к одному серпу, убийца сознался.
4. Впервые отпечатки пальцев для установления личности были использованы в семнадцатом веке, когда заемщик ставил на расписке отпечаток пальца в знак признания своего долга перед кредитором.
5. Криминалистикой гораздо легче заниматься, когда дело не касается лично тебя.
Подушечки пальцев, ладони и подошвы неровные. Кожа на них шероховатая, испещрена изогнутыми линиями, словно топографическая карта. Вдоль этих линий находятся потовые поры; если они забьются потом, чернилами, кровью или грязью, на предметах, которых они касались, эти линии будут воспроизведены. Говоря обыденно, останутся отпечатки пальцев.
Если отпечаток виден, его можно сфотографировать. Если можно сфотографировать — можно сохранить и сравнить с имеющимся образцом. Это не просто наука, но и искусство: поскольку дома я не располагаю базами данных Министерства обороны США и не могу сканировать невидимый глазу отпечаток и отобрать пятьдесят кандидатов с похожими узорами, приходится полагаться на глаз. Цель состоит в том, чтобы найти от десяти до двенадцати элементов сходства между исходным образцом и полученным отпечатком — в таком случае говорят об идентичности отпечатков.
На экран монитора я вывожу изображение двух отпечатков. Подвожу курсор к центру отпечатка. Отмечаю дельту — небольшой треугольник слева от ядра. Замечаю конечные рубцы, разветвления и круглый завиток. Разветвление, потом два рубца, потом еще одно раздвоение чуть ниже.
Как я и предполагал, отпечаток принадлежит Тео.
Мне тут же захотелось все бросить, но я глотаю комок и заставляю себя делать, что должно.
«Как и вчера».
Я трясу головой, чтобы отогнать видение, беру маленький пластиковый контейнер, который стащил в кухне, и прячу в него улику. Потом роюсь в шкафу, пока не нахожу плюшевую утку. В детстве я клал ее к себе в кровать. А поскольку она белого цвета, то и лежит поверх моей одежды, в соответствии с реально существующим цветовым спектром. Я кладу утку на колени, клювом вниз, и делаю канцелярским ножом надрез там, где должно находиться сердце.
Контейнер необходимо затолкать внутрь. Утка становится кособокой, но контейнер влез. Я зашиваю игрушку той же ниткой, которой на прошлой неделе штопал носок. Шью я неважно, исколол себе все пальцы, но все-таки зашил.
Потом я беру блокнот и начинаю записывать.
Закончив, ложусь в постель. Жаль, что я не пошел в школу. Легче, когда чем-то занят.
«Я застрелил шерифа, — шепчу я. — Но клянусь, я защищался».
Я часто думаю над тем, как человек может совершить идеальное преступление.
Всегда вспоминается общеизвестная сосулька: ударьте человека сосулькой, и орудие преступления растает. Но это маловероятно: а) сначала необходимо отломать достаточно длинную сосульку, чтобы ею можно было нанести увечье; б) сосулька не должна сломаться, прежде чем проткнет кожу. Намного хитрее посыпать кому-нибудь салат мескалином: коричневый порошок в винегрете на глаз не различишь, и горечи не чувствуется, особенно если в салат добавлены цикорий или руккола. Но при этом жертва может отделаться лишь несварением желудка, к тому же где взять мескалин? Можно поплыть с жертвой на лодке и столкнуть ее за борт, лучше предварительно напоив, и списать все на несчастный случай — но опять-таки нужна лодка. Смесь валокордина и алкоголя заметно замедляет работу сердца, но тогда жертва должна быть отъявленным тусовщиком, чтобы у полиции не зародились подозрения. Я слышал о людях, которые пытались сжечь дом после совершения убийства, но это никогда не помогало скрыть преступление. Полиция всегда может обнаружить место возгорания. К тому же тело в этом случае должно обгореть до неузнаваемости, в том числе и зубы, чтобы не указать на убийцу-поджигателя. Я бы не рекомендовал ничего такого, что оставляет следы крови. Слишком грязно: необходимо много отбеливателя, чтобы все отмыть, и все равно какую-то каплю непременно пропустишь.
Идеальное преступление — настоящая головоломка, потому что умение избежать наказания за убийство не имеет ничего общего с механизмом убийства как такового, а зависит лишь от действий, предшествующих убийству и следующих за ним. Единственный способ сокрытия преступления — не говорить о нем ни одной живой душе. Ни жене, ни матери, ни священнику. И, разумеется, убивать нужно подходящую жертву — человека, которого не будут искать. Человека, которого никто не захочет больше видеть.
ТЕО
Однажды в кафетерии ко мне подошла девочка и спросила, не хочу ли я поехать в лагерь Иисуса. «Там с тобой ничего не случится» — уверяла она, и я, черт возьми, поддался искушению. Я имею в виду, что у меня не было сомнений: душа моя непременно попадет в ад, ведь втайне я радовался, что рядом не будет Джейкоба.
Полно книг о детях из семей, где есть аутисты. Эти дети постоянно заботятся о своих больных братьях или сестрах, любят их до смерти и лучше взрослых могут справляться с их вспышками гнева. Что ж, я не из таких. Конечно, когда Джейкоб уходил из дому, у меня внутри все холодело, но не потому, что я боялся за него. А потому что я был ужасным братом, в голове которого роились такие мысли: «Лучше бы его никогда не нашли, я бы тогда зажил своей жизнью».
Раньше я мечтал о том, чтобы мой брат был нормальным. Ну, знаете, чтобы мы могли спорить о пустяках: например, чья очередь распоряжаться пультом от телевизора или сидеть впереди в машине. Но мне всегда запрещали обижать Джейкоба. Я не мог проучить его, когда я забыл запереть комнату, а он вошел и украл мои диски для своих криминалистических изысканий. Не мог перечить, когда в детстве на мой день рождения он ходил вокруг стола и поедал куски торта с тарелок моих друзей. Мама сказала: таково правило нашей семьи. И объяснила: «Джейкоб не такой, как остальные». Смешно? Кстати, с каких пор быть не таким, как все, означает бесплатную путевку в жизнь?
Дело в том, что непохожесть Джейкоба не ограничивается одним Джейкобом. Однажды мамина красная рубашка полиняла и все мои вещи стали розовыми, так и здесь: синдром Аспергера у моего брата сделал и меня непохожим на остальных. Я никогда не мог позвать домой друзей — а вдруг у Джейкоба случится приступ? Если даже мне кажется странным, когда брат смотрит на обогреватель и наблюдает, как поднимается дым, то что подумают остальные? Что я тоже «тормоз», за компанию.
ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ НОМЕР ОДИН: когда я иду по школьному коридору и вижу в дальнем конце Джейкоба, я намеренно избегаю встречи с ним.
ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ НОМЕР ДВА: однажды, когда компания детей из другой школы стала смеяться над потугами Джейкоба играть в мяч — жалкое зрелище! — я сделал вид, что мы не знакомы, и смеялся вместе с остальными.
ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ НОМЕР ТРИ: я искренне считаю, что мне тяжелее, чем Джейкобу, потому что в большинстве случаев он не понимает, что окружающие не хотят иметь с ним дело, а я на сто процентов ощущаю, что они все смотрят на меня и думают: «Ой, это братец того придурка!»
ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ НОМЕР ЧЕТЫРЕ: обычно мысли о детях меня не посещают, но, как подумаю, становится страшно до чертиков. А что, если мой сын окажется таким, как Джейкоб? Я все детство жил с аутистом — не знаю, готов ли прожить так всю жизнь.
Каждый раз, когда мне в голову лезут подобные мысли, я чувствую себя дерьмом. Я практически пустое место: и для мамы, и для учителей. Я сижу здесь для сравнения, чтобы мама могла посмотреть на Джейкоба, на меня и понять разницу между ребенком с синдромом Аспергера и так называемым нормальным ребенком.
Когда та девочка пригласила меня в лагерь Иисуса, я спросил, а будет ли там сам Иисус. Она смутилась и ответила: «Нет». — «Как же так? — удивился я. — Это все равно что поехать на хоккейные сборы и не играть в хоккей». Когда я уходил, девочка сказала, что Христос любит меня.
«Откуда ты знаешь?» — поинтересовался я.
«Я не знаю, — призналась она. — Но нужно во что-то верить, чтобы продолжать жить».
Я посмотрел в куртке, в штанах. Прочесал подъездную аллею. Нигде не могу найти плеер, а это значит, что я потерял его на обратном пути от ее дома.
А если она узнает, что я хотел его забрать?
А если она кому-нибудь скажет?
Когда я прихожу из школы домой, жизнь там уже вернулась в обычное русло. Мама сидит за кухонным столом, печатает на ноутбуке. Джейкоб в своей комнате, сидит за закрытой дверью. Я завариваю китайскую пшеничную лапшу быстрого приготовления, съедаю обед в своей комнате под музыку группы «Коулдплей», одновременно выполняя домашнее задание по французскому языку.
Мама всегда пеняет мне за то, что я слушаю музыку, когда делаю уроки. Однажды она ворвалась ко мне в комнату с упреками, что я не делаю английский, хотя именно английским я все время и занимался. «Как можно хорошо сделать английский, — говорила она, — если ты не можешь сосредоточиться?»
Я ответил: «Садись и сама прочти этот чертов доклад на моем компьютере».
Она села и тут же заткнулась. Насколько я помню, мне тогда поставили «отлично».
Похоже, все гены в нашей семье перемешались, в результате Джейкоб способен концентрироваться лишь на одном-единственном предмете, в то время как я — другая крайность — могу делать шестнадцать тысяч дел одновременно.
Когда я заканчиваю делать домашние задания, мне опять хочется есть, поэтому я спускаюсь вниз. Мамы нигде не видно, зато я замечаю в гостиной Джейкоба. Смотрю на часы, хотя можно было и не смотреть: если 16.30, в нашем доме наступает время «Блюстителей порядка».