Екатерина Владимирова
Книга первая
Пролог
2006 год, весна
Апрельский день встретил всех собравшихся на кладбище, на удивление, теплой солнечной погодой, а не промозглым ветром, который завывал за окнами еще несколько дней назад.
Весна в этом году опаздывала, и даже середина апреля была пронизана сыростью и холодом настолько, что все собравшиеся, коих насчитывалось не более пятнадцати человек, были укутаны в плащи и ветровки.
Высокий молодой человек с темными, почти черными волосами, в дорогом костюме, в пальто, распахнутом на груди, скрестив руки, в унылом молчании наблюдал за погребением умершей.
Не сказать, что он был хорошо знаком с ней, встречался постольку поскольку, но, тем не менее, не мог не оценить ту услугу, которую она ему оказала четыре года назад. Грандиозную по своей сути услугу.
Сейчас, провожая её в последний путь, Антон Вересов думал не о том, что вся волокита с поминками и надоедливые причитания о том, как всем жаль, что их покинула такая замечательная женщина, Маргарита Львовна Агеева, будет раздражать его еще несколько часов после того, как все разойдутся. Все мысли его были направлены на то, что после себя оставила «в наследство» экономка отца.
Хотя, если быть точным, это сделал ещё сам отец, те самые четыре года назад, когда один лишь пунктик в завещании лишил Антона права выбора на то, как ему распоряжаться своей жизнью.
Антон невольно нахмурился, вспоминая разговор с отцом за несколько дней до его кончины. Словно предчувствуя свой скорый уход, уже тогда Олег пытался намекнуть сыну, что оставляет после себя. Тогда Антон не придал, а, может, не пожелал придать словам отца большего значения, чем требовалось, и, как выяснилось, пожалел об этом уже после оглашения завещания.
На меньшее рассчитывать не приходилось. Впрочем, как и на большее.
Олег Вересов до конца остался верен себе и своим принципам.
Антон вздохнул, втягивая удушливый запах сырой земли, и невольно поморщился, поднимая взгляд от деревянного гроба, погруженного в могилу.
Маленькая худенькая фигурка, закутанная в черную шаль, скованно сжав плечи, но, гордо приподняв подбородок, стояла напротив него, и Антон просто не мог не обратить на нее внимания. Да и трудно было не сделать этого. Она теперь станет центром его существования. Эта маленькая, щупленькая, бледная на лицо девочка с тонкими кистями и острыми скулами.
«Неужели, действительно, шестнадцать?» подумал Антон, искоса поглядывая на девочку.
На вид ей можно было дать не больше тринадцати.
Разглядывая тонкий стан, выпрямленную спину, натянутую гитарной струной, сведенные к переносице брови и упрямо поджатые губы, Антон подумал, что девочка держится вполне уверенно, даже, пожалуй, решительно.
Сощурив глаза и невольно наклонив голову набок, он оценивающе пробежал по ней острым взглядом.
Старенькие сапожки на невысоком каблучке, явно уже вышедшие из моды и не раз «клееные». Теплые черные колготки, обтягивающие тонкие ножки второй кожей, шерстяная юбка, поношенная, аккуратно заштопанная, ветровка и черная шаль, укрывающая голову.
Антон нахмурился и поджал губы.
«Что-то с течением времени всё же не меняется», подумал мужчина и брезгливо отвернулся от девочки, не заметив, как та, подняв голову, словно почувствовав на себе оценивающий взгляд, посмотрела на него быстро и колко из-под сведенных бровей.
Могилу между тем уже стали засыпать землей, чему Антон втайне порадовался, так как хотел поскорее встретиться с адвокатом, чтобы оговорить все вопросы дела и уладить формальности. А сделать это можно будет только после окончания поминок, а возможно, и вообще на следующий день.
Когда все необходимые ритуалы были исполнены, люди, собравшиеся попрощаться с Маргаритой Львовной, стали расходиться, кто-то, причитая и охая, утирая застывшие на щеках слезы платочком, а кто-то, держась стойко и не проронив и слезинки. Как Антон. И как та, что стояла напротив него.
Антон оторвался от людей в черных тучных одеждах, ищущим взглядом пробежавшись по небольшой кучке, и устремил взгляд на девушку, застывшую у могилы, почти сразу увидев ее в безликой толпе.
И всё же… чем-то она выделялась, отличалась от тех людей, что пришли на кладбище вместе с ней.
Что-то выделяло её в этой серой блеклой массе.
Она, по-прежнему хмурясь, смотрела в сторону, словно о чем-то раздумывая, и Антон двинулся к ней.
Им давно уже нужно было поговорить. Ну, или не поговорить, но хотя бы перекинуться парой слов.
— Эй, — крикнул он, стараясь привлечь ее внимание.
Называть её по имени отчего-то не хотелось, поэтому Антон просто подошел и встал рядом с ней.
Девочка повернулась к нему лицом, вскинув подбородок, и одарила острым, как клинок, взглядом чёрных глаз.
«Неужели глаза бывают такими глубокими и такими… чёрными?!» подумал мужчина вскользь.
На мгновение опешив, Антон тут же взял себя в руки и напрямую спросил:
— Ты сейчас домой?
Её пристальный внимательный взгляд оценивающе пробежался по нему словно рентгеном, и заглянул, казалось, не только под пиджак, но и под дорогую рубашку от Армани, проникая в кровь и оседая в ней гнилым осадком.
Антон сощурился, почувствовав себя неловко.
Девочка просто кивнула, не отводя от него пристального взгляда.
Смотреть ей приходилось снизу вверх, потому что Антон оказался выше неё на целую голову, но её это, казалось, ничуть не смущало. И взгляд её оставался по-прежнему холодным и внимательным.
— Тебя подвезти? — недовольно спросил Антон, втайне надеясь, что она откажется.
Успеют они еще наговориться, сейчас нужно было просто проявить чувство такта. Всё-таки Маргарита Львовна была ей не чужим человеком.
Он бросил взгляд, полный надежды, на расходившихся по машинам людей и спросил:
— Или ты с кем-то договорилась уже?
Девочка проследила за его взглядом, губы ее дрогнули, а потом напряглись.
Когда Антон посмотрел на нее, чёрные глаза с полыхавшим в них пламенем едва не испепелили его.
— Это было бы лучшим вариантом, правда? — спросила она вдруг, устремив на него глаза, полные злобы.
Антон подобрался, сощурился и поджал губы.
— О чём ты?
— Было бы намного лучше, если бы я уже с кем-то договорилась, — объяснила девочка охотно, — уехать. В Африку, например, — проговорила она колко, — или в Австралию.
Антон сделал шаг вперед, нависая над девочкой стеной, но она даже не двинулась с места.
Гордая и стойкая. Она всегда такой была, насколько он мог судить.
— Тебе не нужно было приезжать, — сказала она едко, выговаривая каждое слово. — Тебя тут никто не ждал!
Угроза, прозвучавшая в её голосе, не показалась Антону наигранной или напускной.
А он привык держать удар и уж, конечно, принимать вызов, если ему его бросали.
А эта девчонка это как раз и сделала — бросила ему вызов. Жёсткий, грубый, провокационный вызов.
— Это мой дом, если ты не забыла, деточка! — жёстко выговорил он, почти выплёвывая эти слова, а потом, словно указывая ей на её место, как делал всегда, когда люди не «его круга» пытались брыкаться, добавил: — И я могу делать здесь всё, что захочу, — заглянул ей в глаза, надеясь увидеть хоть толику испуга. — Ясно?!
Он надеялся, что его слова произвели на неё должный эффект, потому что маяться со своевольной упрямой девчонкой отчаянно не хотелось.
Засунув руки в карманы пальто, он выжидающе смотрел на неё.
А она долго и пристально отвечала на его твёрдый пренебрежительный взгляд, не вздрогнув, не отведя глаз, даже ресницами не моргнув, а потом с чувством прошипела сквозь стиснутые зубы.
— Ненавижу тебя! — со злостью, с яростью. — Лучше бы ты умер тогда, а не дядя Олег!
И эти слова встают между ними нерушимой стеной. Разверзаются пропастью, которую не перешагнуть.
Между девочкой с улицы, у которой никогда не было ничего своего, и богатым мальчиком, у которого всегда было всё.
Между людьми, у которых никогда не было ничего общего.
Но которых судьба столкнула на жизненном пути. Вопреки всему.
Первая часть
1999–2002 гг.
Из дневника Олега Вересова. Запись от 12 июля 2001 года
Я никогда не мог сказать, почему из тысячи возможных кандидатур выбрал именно её.
Сотни раз задавал себе этот вопрос. Ответа никогда не находил.
Наверное, это была судьба, если судьба вообще имела место быть в этом сумасшедшем мире.
В судьбу я никогда не верил. Строители своей жизни не полагаются на волю случая. Это всегда являлось не прописанной истиной для меня. Так воспитывал меня отец, так и я воспитывал своего сына. Хочешь чего-то добиться в жизни, делай все возможное, чтобы мечты стали явью. Ни о какой судьбе не может идти и речи, если ты САМ не будешь прилагать усилий к достижению цели.
Так было всегда. Даже, наверное, стало аксиомой для меня.
И до того момента, пока она не появилась в моей жизни, я ни на грамм не задумывался над ложностью своего предположения. Разве мог я, профессор, доктор наук, исследователь, обладатель множества литературных наград, сомневаться? Никогда.
А сейчас, оглядываясь на несколько лет назад, могу с уверенностью сказать: ОНА была предназначена мне судьбой. Да, вот такой пафос! Вот такая ирония. С возрастом я стал замечать, что в жизни очень много иронии. То, что казалось истинным и неоспоримым мгновенно превращается в многолетнее заблуждение, и искреннее восхищение может превратиться в самообман.
Так что же свело нас тогда, три года назад на площади прибалтийского города?
Судьба?..
Или дело было в том, как дерзко смотрели на меня эти черные глаза из-под опущенных темных ресниц? Самоотверженно, решительно, твердо. Уже тогда — гордая и самодостаточная девочка.
И то, как стойко она сносила удары, которые давали ей за излишнюю самостоятельность и желание сбежать из того мира, в который она была заперта, не могли не восхищать. Меня, человека, который на своем веку повидал очень многое, не могло это не восхищать!
Она бы никогда не сдалась, я понял это уже в тот момент, когда впервые взглянул на нее.
Она была борцом по своей натуре. Или не по натуре, а по стечению обстоятельств. По прихоти той же судьбы, которые затащила ее на самый низ общества и вынудила платить за грехи отцов.
Она была борцом, потому что так выживала.
Она была борцом, потому что в ЕЕ мире все решала сила.
И совсем неважно, что впервые я встретил ее, когда она, совсем не как сильный человек стояла на площади и, протягивая вперед грязные, худенькие ладошки, просила дать ей на хлеб.
Черт, о какой силе может идти речь, когда ЕЙ на тот момент было лишь восемь?!
Но даже тогда, такой просящий, умоляющий жест не выдавал в ней слабость.
Она была сильной. Уже тогда.
И тот огонь, что горел в глубине ее глубоких черных глаз, бездонных глаз-омутов, сказал мне о ней очень многое. Она сама не сказала бы мне больше о себе, чем этот взгляд.
Вначале я и не заметил ее. Даже не признал в ней девочку, слишком сильно она походила на мальчика. В поношенных спортивных штанишках с проеденными молью дырочками. В такой же поношенной курточке из фиолетовой болоньи, такой вызывающей и одновременно… удручающей, что не обратить внимания на того, кто был в нее одет, не представлялось возможным. Наверное, на это и был расчет. Привлечь как можно больше внимания к себе. Я никогда не спрашивал у нее об этом. И не уверен, что она ответила бы. И сейчас не хочу портить те налаженные отношения, что возникли между нами, этими расспросами.
Почти через три года после того, как я нашел ее. Или она нашла меня…
Или опять судьба так посмеялась над нами, сведя на одной дорожке?..
Если бы у меня было больше времени на то, чтобы размышлять или анализировать. Жаль, что времени было не так и много. А если говорить начистоту, очень и очень мало. Безнадежно мало.
Она не знает об этом, я не стал ей говорить. Зачем травмировать раньше времени? Она и так слишком многое пережила за свою короткую жизнь, чтобы ломать ее психику еще и этим объявлением.
Жаль, я упустил те годы, что были у меня в запасе, так и не сказав ей самого важного.
Не сказать, что я провел их без пользы. Пользы было очень много. Взять хотя бы её…
А почему, собственно говоря, — ЕЁ?! Неужели так страшно написать в дневник её имя?!
За эти годы она стала мне настолько родной и близкой, что называть ее просто «она», как нечто бестелесное, бесхребетное и бесхарактерное… было просто недостойно меня.
Да и бестелесной она никогда не была. Слишком взрослая для своего возраста. Слишком умненькая для ребенка, которого воспитывала улица на протяжении нескольких лет. Слишком сильная для того, чтобы показать свою слабость перед посторонними людьми. Даже передо мной.
Я вот и сейчас замечаю, что она борец. Была им и остается по сей день. Не знаю, за что она борется сейчас, когда у нее есть почти все, что должно быть у девочки ее возраста, но она не устает быть той сильной девочкой, которую я когда-то встретил на улицах Калининграда.
Все такая же жесткая, такая же дикая, такая же… девочка с внутренним стержнем.
Даша. Дашенька. Мое солнышко. Моя крошка.
Сейчас казалось странным, что когда-то ее не было в моей жизни. Как казалось странным и то, что когда-то нечто свело нас на жизненном перекрестке.
Три года. Много или мало? Мне понадобились эти долгие почти три года на то, чтобы заставить ее поверить мне, научить ее доверять. И сейчас я чувствовал ответственность. За нее. За себя. За те слова, что когда-то слетели с моих губ. Непроизвольно, вроде бы, но так точно и правильно!
Разве так бывает? Чтобы одно слово так сильно изменило мою жизнь?! Случайно сказанное слово?!
Неужели… действительно судьба? Я бы уже ничему не удивился.
А тогда… еще раздумывал, сомневался, не решался, едва не упустил, не потерял.
Но не упустил, не потерял, сделал правильный выбор. Осталось похлопать себя по плечу и сказать «Молодец!». Если бы только не эта ответственность… За нее. За себя. Перед ней. Перед собой…
Что будет с моей девочкой, когда меня не станет? Кто позаботится о ней? Кому будет не все равно?
Этот вопрос, как и многие другие, оставался без ответа…
Глава 1
март 1999 года, Калининград
Конференция как раз подходила к концу, когда журналистка местной газеты задала ему этот вопрос.
Казалось бы, совершенно обычный, такие задают многим почти всегда. Но задали именно ему. И именно сейчас. Когда он находился в Калининграде. В городе, который даже по прошествии лет воспринимал лишь как город, навсегда изменивший его жизнь.
И это тоже сыграло немалую роль в череде тех поступков и действий, на которые он пошел.
Вспомнить этот вопрос и воспроизвести его дословно он мог даже спустя время. А в ушах спустя годы стоял звонкий, казавшийся очень громким в толпе внезапно замолчавших журналистов женский голос.
— Олег Витальевич, как вы относитесь к массовой беспризорности несовершеннолетних детей? И что, по вашему мнению, следует делать с родителями детей из социально неблагополучных семей, ведь они, по сути, и являются той категорией общества, которая рождает этих самых беспризорников?