— Тогда сними ее, — улыбнулась Беатриса.
— Мама должна носить ее, потому что папы нет с нами.
— А когда он вернется, ты ее снимешь? Не в силах ответить, я только покачала головой.
— Я хочу, чтобы папа вернулся.
— Ты хочешь, чтобы он снова был с нами, моя милая. Ты скучаешь без него.
— Я не хочу, чтобы мама надевала печальную шапочку, — твердо сказала Беатриса.
Я не могла сдержать улыбку. Она была такая настойчивая, моя маленькая Беатриса. Она не могла думать ни о чем другом, только что я не должна носить мою печальную шапочку — символ моего вдовства.
Мне было жаль, что Викки была так далеко от меня. Она бы поняла мое горе лучше других. Она любила его, так же как и я. Я никогда не забывала их расставание, когда она уезжала в Пруссию. Она так же страдала, расставаясь с Альбертом, как и он, расставаясь с ней. Я снова вспоминала все это с чувством ревности. Боюсь, что во мне не было особого душевного благородства, но это только по сравнению с Альбертом. По сравнению с большинством других людей я была не так уж плоха. Я перечитала письмо Викки, полученное вскоре после смерти Альберта.
«Вот уже целая неделя, как началась наша новая опустошенная жизнь. Когда я вспоминаю о случившемся, таком ужасном и жестоком, я все же вижу основания быть благодарной. Папа сияет как звезда в окружающем нас мраке…
Папа читал мне в Осборне «Королевские идиллии» и попросил меня сделать к ним иллюстрации. Я занималась этим многие недели, думая, понравятся ли они ему. Хотели бы вы иметь их — послать их вам или привезти лично? Поскольку он пожелал, чтобы я нарисовала эти иллюстрации, я считаю, что они принадлежат вам… Я так хорошо знаю вкус папы. Как сам он был совершенным образцом чистоты, величиям добродетели, так и все его суждения об искусстве были безошибочны.
О, как я переживаю за вас! Как я молю Бога, чтобы он поддержал вас сейчас, как и прежде. Я не знаю, как я сама вынесу все это…
До свидания, дорогая мама, — и да пребудет благословение Господне вечно над вашей любимой драгоценной головой».
Какое чудное письмо! Она понимала то, чего не понимали другие. Викки писала замечательные письма. Я перечитывала их и плакала.
Вскоре она написала снова. «Как часто папа и я говорили о смерти, когда мы сидели с ним вечерами в 56-м и 57-м годах. Он всегда говорил, что его не страшит, если Бог возьмет его к себе… Он всегда чувствовал себя готовым…
Бедный Берти. Как мне его жаль — но какие огорчения он причиняет. Может быть, вам неизвестно, как я скорблю о его «падении». Это первый шаг по пути греха, и неизвестно, станет ли он последним. Боюсь, что нет! Воспитание сыновей — это ужасная ответственность и причиняет много огорчений, если они не возмещают тебе за все заботы и тревоги. Я содрогаюсь, когда думаю о моем маленьком Вильгельме и о будущем…»
О, каким она была мне утешением! Гораздо большим, чем когда жила дома с нами. Она одна понимала всю глубину моего горя.
Я перечла все мои письма, дневники. Я, наверное, уже в сотый раз рассматривала все наши фотографии. Бэби сидела у меня на коленях и тоже смотрела. Она была озадачена своим отсутствием на ранних снимках.
— Как жаль, — сказала она, — что я была слишком мала, чтобы быть у тебя на свадьбе.
Алиса ласково ей улыбалась. Милая Бэби! Своей очаровательной наивностью она возвращала меня к жизни. У Альберта были планы, чтобы Берти посетил Святую землю.
Я написала об этом Викки. Она хорошо понимала огорчение, доставляемое мне недостатками Берти, но она была склонна проявлять к нему снисхождение. Она написала мне, что Берти слаб, не так учен, как нам бы этого хотелось, но он обладает множеством достоинств, и не следует забывать, что он пользовался популярностью в народе. Викки считала, что если найти ему хорошую жену, то все уладится.
У нее была любимая статс-дама графиня Вэлбурга фон Гогенталь, которая вышла замуж за посла в Дании Августа Пэджита, что означало, что Вэлбурга была хорошо знакома с датским двором. Она давала Викки блистательные отзывы об Александре, дочери принца Христиана. Ей было семнадцать лет, она была хороша собой. Но, к сожалению, она была из очень обедневшего семейства. Они жили в Желтом дворце в Копенгагене по милости короля Христиана.
Викки считала, что нужно устроить встречу между ними. Альберт всегда называл Викки искусным дипломатом, и я была рада воспользоваться ее советом и помощью. Когда я читала ее письма, мне казалось — я слышу голос самого Альберта.
Визит в Святую землю был намечен, но перед этим Викки пригласила Берти в Пруссию. Викки была прирожденная сваха, и она придумала, как устроить «случайную» встречу Берти с Александрой. Викки решила показать брату Шпейерский собор, к чему он отнесся без особого энтузиазма, не имея интереса к искусству. В соборе он скучно смотрел по сторонам и вдруг увидел красавицу Александру. Их представили, и, по мнению Викки, они друг другом заинтересовались. «Это первый шаг» — так отозвалась об этой встрече Викки.
Затем Берти отбыл в Иерусалим, и я знаю, он этим был очень доволен. Когда он получал от меня разрешение уехать куда-нибудь, он делал это с чувством облегчения и радости. Несмотря на то, что уже прошло время, увидев Берти, я всегда вспоминала ту роковую поездку в Кембридж, и мне кажется, что он тоже о ней не забывал.
Альберт сказал бы, что все должно идти как обычно. Я видела его во сне, и в моих снах он часто напоминал мне о моем долге. Я не снимала траура, так как знала, что это на всю жизнь.
Свадьбу Алисы назначили на июль. Прошло только семь месяцев со смерти Альберта, но я нашла, что откладывать не следует.
Алиса желала этого. Я могла ее понять. Бедная девочка была влюблена. Быть может, она хотела уйти из дома скорби. Нельзя было ожидать, что молодежь будет относиться ко всему так, как я.
Никаких празднований и ликований не ожидалось. Как мы могли вновь чему-то радоваться? Скромная свадьба Алисы состоялась в Осборне. Столовую превратили в часовню. Присутствовал и вернувшийся к тому времени Берти.
Я радовалась, что церемонию бракосочетания совершал архиепископ Йоркский. Я была к нему особенно расположена, так как за три года перед этим у него умерла жена. Мы говорили о дорогих покинувших нас любимых и о том, как мы всю жизнь будем оплакивать их.
Я была в глубоком трауре и во вдовьем чепце и представляла себе, как бы это все выглядело, если бы Альберт был жив и вел свою дочь к алтарю.
Итак, Алиса была замужем. Перед отъездом из Англии они провели краткий медовый месяц в Райде.
Моя крошка Алиса стала принцессой Гессен-Дармштадтской, и ее любящего внимания уже не будет со мной. Теперь моим утешением будут Ленхен и Луиза.
В мае я впервые посетила Балморал без Альберта. Я не представляла себе, как я буду чувствовать себя в этом месте, столь любовно созданном Альбертом для нас. Здесь все было наполнено воспоминанием. Меня встретили очень тепло и с искренним сочувствием. Эти славные люди примирились с тем, что я в трауре, и некоторые из них, такие, как Энни МакДональд, моя личная камеристка, и Джон Браун, намекали, что мне пора перестать предаваться горю и начать принимать участие в общей жизни.
К моему удивлению, в Балморале мне было лучше, чем где-либо. Шотландцы более прямые и непосредственные люди, чем те, с кем мне случалось встречаться на юге. Они говорили искренне и от души. Я уже давно это обнаружила и специально выбирала шотландцев в мой штат в Балморале. Они были менее учтивы — скорее даже грубоваты в манерах, но мне это нравилось. Особенно я симпатизировала Джону Брауну. Он был сыном фермера и до 1849 года был в числе дворовой прислуги, но вскоре я оценила его достоинства, и он стал находиться при мне постоянно. Альберт это одобрил.
Я была рада услышать, что осложнения с «Трентом» были успешно улажены. Американцы, получив дипломатически тонко составленную Альбертом ноту, согласились на просьбу британского правительства, чего они не могли бы сделать, не уронив своего достоинства, если бы была отправлена первая воинственная нота. Когда лорд Пальмерстон сообщил мне эти известия, я напомнила ему, что мирным разрешением конфликта мы были обязаны Альберту. Я рассказала ему, как Альберт, совершенно больной, настолько слабый, что едва мог держать перо, работал над этим документом. Пальмерстон согласно кивнул.
— Ваше величество, — сказал он, — такт, рассудительность и проницательность покойного принца всегда вызывали во мне неизменное безграничное восхищение.
Я печально улыбнулась. Это был один из тех моментов, когда лорд Пальмерстон мне нравился.
В Балморале я заложила монумент, в основании которого были выгравированы слова: «Светлой памяти Альберта Великого, принца-консорта от его убитой горем вдовы». На церемонии присутствовали дети, и на камне были вырезаны и их инициалы.
Я помнила, с каким восторгом Альберт знакомил меня со всем, что было дорого его сердцу, у него на родине, и меня охватило желание побывать там еще раз — погулять в лесах, где мы бродили с ним, увидеть Розенау и услышать пение птиц, вновь оказаться в комнате, где он учился и фехтовал с Эрнстом.
Все согласились, что это была прекрасная мысль. Дети думали, что это утешит меня, а Пальмерстон намекал, что мой период траура должен закончиться и я должна начать выезжать, чтобы подданные могли видеть меня. Какие бывают бесчувственные люди! Уж не думали ли они, что мой траур когда-нибудь кончится? Они просто хотели видеть мою скорбь, но это было мое личное дело.
Я взяла с собой Ленхен и Луизу. Они заменили мне теперь мою нежную Алису. Обе они были хорошие девочки и желали помочь мне забыть мое горе — невозможная задача! Мне хотелось увидеть дядю Леопольда, чтобы погоревать вместе. В своих мрачных траурных одеждах я прибыла в его дворец в Лекене. Обняв его, я разрыдалась, и он тоже заплакал.
— Вы видите перед собой самое несчастное существо в мире, — сказала я.
— Я страдаю с тобой, — отвечал он, — и разделяю твое горе. Мы долго говорили о нашем ангеле.
— По крайней мере, — сказал дядя Леопольд, — ты прожила с ним двадцать счастливых лет. Я рано потерял мою Шарлотту, а теперь и Луизы уже нет. Я знала, что он тоже страдал; но ничто не могло сравниться с потерей Альберта.
Дядя Леопольд очень постарел, он сгорбился. Его парик был слишком пышен и не соответствовал его фигуре. Он сказал мне, что все время болеет. Ревматизм замучил его, и у него было такое множество недомоганий, что когда одно немножко отпускало, то тут же начиналось другое.
Он сказал, что у него для меня приготовлен сюрприз. Датский принц Христиан с семьей приезжают завтра, и он надеялся, что я позволю ему представить их мне.
— Это такая простая милая семья, — сказал он. — Они в Бельгии на отдыхе. Было бы невежливо не пригласить их.
— Я полагаю, их дочь с ними? — спросила я.
— Да, конечно. Я бы хотел, чтобы ты познакомилась с ней. Она красивая очаровательная девушка с изысканными манерами и с таким прекрасным вкусом.
Я, конечно, все поняла. Дядя Леопольд все это специально подстроил. Союз с датской королевской семьей был бы выгоден для Бельгии. Некоторые европейские государства были встревожены намерениями Пруссии. Там давал о себе знать некий Бисмарк-Шенхаузен[63]. В его планах было возвышение Пруссии, которую он желал видеть равной Австрии. Он посетил Лондон и беседовал с лордом Пальмерстоном и мистером Дизраэли. Лорд Пальмерстон, рассказывая об этой встрече, сказал мне, что с этим человеком придется считаться.
Не оставалось сомнений, что дядя Леопольд хотел нашего союза с Данией. Он говорил мне, что Альберт был «за», поскольку он беседовал с ним об этом незадолго до ужасного события.
После бесед с дядей Леопольдом горе вновь нахлынуло на меня. Я переживала снова все эти события; этот день, когда Альберт, глядя на меня измученными глазами, сказал мне, что должен поехать в Кембридж; и как я старалась отговорить его. О если бы только он послушался меня! Сидя у себя в комнате, я думала об этом и плакала. Ко мне вошла Ленхен и сказала:
— Мама, они приехали. Александра прелестна, и все они очень милые.
— Моя дорогая девочка, я не могу выйти к ним.
— Но, мама, они вас ждут.
— Милая, я не могу их принять. Ты должна понять, что мое горе слишком велико.
— Но, мама, дядя Леопольд все так чудесно устроил.
Я покачала головой. Я не могла выйти к ним. Я сидела у себя в комнате. Завтрак должен был пройти без меня.
Я сидела в печальных размышлениях, и примерно через час раздался робкий стук в дверь. Я не ответила. Я никого не желала видеть. Дверь приоткрылась, и я увидела очаровательную головку Вэлбурги Пэджит, которую я всегда очень любила.
— Ваше величество, могу я войти?
— Да, Вэлли.
Она подбежала ко мне и опустилась на колени, глядя мне в лицо. Я увидела, что ее глаза были полны слез.
— Милое дитя! — прошептала я.
— О ваше величество, какую боль вы носите в душе! Я так много думала о вас, но я ничего не могу сказать. В таком случае слова бессильны. Никому не понять ваших страданий. Я погладила её прекрасные волосы.
— Он был лучшим из людей, — сказала она.
— Его не ценили, Вэлли… никто. Они говорят… но они забывают.
— Ваше величество никогда его не забудет.
— Нет, никогда! — воскликнула я пылко. — Дитя мое, как хорошо с вашей стороны прийти повидаться со мной.
— Я так хотела этого, с тех пор как услышала, что вы здесь.
— Вы приехали с принцем Христианом и его семьей?
— Да, они очень приятные. — Мне так говорили.
— Ваше величество, я знаю, что это было Его желание, чтобы принц Уэльский женился на Александре.
— Он думал об этом. Он думал о многом.
— Он желал бы, чтобы вы увидели принцессу.
— Да, я думаю, он этого бы хотел.
— Я думаю, он бы ее одобрил. У нее такой прекрасный вкус… как у него. Она такая же добрая и мягкая… каким был он. Я кивнула.
— Быть может, ваше величество пожелает увидеть принцессу, раз уж вы находитесь обе здесь, во дворце. Это такая возможность! Как будто это Божья воля… что она здесь… и вы здесь. Божья воля, подумала я. И дяди Леопольда.
Я подавила в себе эту мысль. Так бы мог сказать лорд Мельбурн, но не Альберт. Но я подумала, что Альберт желал бы, чтобы я встретилась с ней.
— Очень хорошо, — сказала я. — Я увижусь с ними. Проводите их ко мне, Вэлли. Она радостно улыбнулась. Было видно, что она любила принцессу Александру.
Их представили мне. Принц был хорош собой, в нордическом духе — не так красив, как Альберт, но высокий и похожий на моряка. Что бы было с этим семейством, если бы не щедрость короля Христиана, который, как говорил мне Альберт, когда мы обсуждали Александру как возможную невесту для Берти, дал принцу чин в армии и предоставил им возможность жить в Желтом дворце. Луиза, его жена, была дочерью ландграфа Гессен-Кассельского, а ландграфиня была сестрой короля Христиана. Отсюда и доброта короля к этому обедневшему семейству.
Принимая все это во внимание, Александра едва ли могла считаться подходящей невестой для принца Уэльского. Не зря дядя Леопольд поместил ее в самом конце списка, но Берти было необходимо срочно женить.
Мне не очень понравилась жена принца Христиана. Она была немного глуховата и имела не совсем естественный цвет лица. Румяна! Интересно, что бы сказал на это Альберт. Он ненавидел всякую искусственность. Но девушка была очаровательна. Вэлли была права. Она совсем не похожа на свою мать!
Мне казалось, что не было смысла притворяться, что занимавший нас вопрос как бы не существует. Я сказала Христиану и его жене:
— Все будет зависеть от принца Уэльского. Я не знаю, понравится ли ему ваша дочь.
Они выглядели озадаченными, и Леопольд тоже. Но он вывел вперед Александру. Очень хорошенькая девушка и такая скромная. Опускаясь на колени, она устремила на меня взгляд своих прекрасных глаз, и я прочла в них сочувствие. Затем я повернулась к Леопольду. Мне показалось, что он чувствовал себя неловко. Наверное, встреча прошла не так, как он рассчитывал.
Я с ними не ужинала, на это у меня не было сил, но я спустилась позже. На Александре было черное платье, выделявшее ее среди остальных. Она робко взглянула на меня, и я поняла: какой милый жест! Я была в трауре, она хотела подчеркнуть уважение к моему трауру и разделить его. С этой минуты я расположилась к ней.