В пятницу я взяла Бидди на обед в Нанчерроу, Я немного переживала, как-то сойдутся Бидди и Диана, ведь они в некоторых отношениях очень похожи, а похожим людям иногда сложно сдружиться. Но я беспокоилась совершенно зря — и двух минут не прошло, как они уже вовсю болтали друг с дружкой и заливались над одними и теми же дурацкими шутками. Бидди намерена записаться в тот же отряд Красного Креста, в котором состоит Диана, так что найдется и ей полезная работа на время войны. Между тем она прекрасно тут обжилась и чувствует себя как рыба в воде; как я уже сказала, она сделалась живее и с каждым днем все более становится похожа на саму себя со всеми ее милыми выходками и легким нравом. Я не догадывалась, насколько тяжело ей было жить изо дня в день в доме, где все напоминало о Неде,
Мне не терпится показать вам мой чудесный новый дом. Ну, разве я не счастливая — иметь собственный дом в неполные девятнадцать лет!
Насовсем я здесь остаться не могу — хочу пойти в женскую вспомогательную службу ВМС, но сперва должна убедиться, что все тут наладилось и устроилось. Может быть, в конце лета.
Мне пора — пойду помогать Бидди. Одна из мансардных комнат осталась забита старыми чемоданами, свернутыми в рулоны коврами и т. д., и Бидди начала все это разбирать. На данный момент у нас только три спальни, и Филлис с Анной придется спать в мансарде, где спала Изобель. Но я думаю, нам потребуется еще одна спальня, так что как только избавимся от хлама, надо будет покрасить стены и купить кое-какую мебель.
Новости с фронта скверные. Союзники отступили к Дюнкерку. Полковник Кэри-Льюис убежден, что британские экспедиционные войска будут либо уничтожены, либо взяты в плен. Все происходит с ужасающей быстротой, и когда вы получите это письмо, одному небу известно, какова будет ситуация. Но мистер Бейнс твердо уверен, что в конце концов победа будет за нами, и я тоже
в это поверила.
Так что не стоит за нас волноваться. Я знаю, это трудно, когда мы так далеко друг от друга, но знаю и то, что, как бы там ни складывалось, мы не пропадем.
С любовью,
Джудит».
Беспримерная девятидневная эвакуация британских войск, загнанных в Дюнкерк, завершилась. Первые эвакуированные были доставлены на родину в ночь на двадцать шестое мая, когда Дюнкерк был уже объят пламенем после многодневных непрерывных боев, а порт и пристани уничтожены. Остатки британских экспедиционных войск собрались на пляжах и дюнах, терпеливо ожидая спасения; они дисциплинированно выстроились на гладком песке французского берега длинными, извилистыми шеренгами.
Транспортные военные корабли и эсминцы стояли в море неподалеку от берега, под непрерывным артиллерийским огнем и ударами с воздуха, но у окруженных войск не было никакой возможности до них добраться. Что оставалось делать? Был брошен клич, и следующей ночью из Дувра через Ла-Манш двинулся целый лодочный флот. Моторные шлюпки, яхты, баркасы, прогулочные катера, буксиры, ялики с лодочных стоянок и верфей Пула и Хэмбла, острова Хейлинг, Гастингса и Бернгема-на-Крауче. Правили этими суденышками старики и юноши, банковские управляющие на пенсии, рыбаки и агенты по продаже недвижимости —словом, те, кто до войны мирно возился летом со своими лодками и у кого теперь достало решимости прийти на помощь застрявшим во Франции британским солдатам. Чтобы создать им прикрытие с воздуха, была поднята авиация.
Согласно полученным инструкциям, суда должны были подходить, по возможности, как можно ближе к берегу, брать на борт побольше людей и переправлять свой изможденный живой груз на ожидающие в виду берега корабли; так они и ходили туда-обратно, безоружные, под вражеским огнем, до тех пор пока не кончалось топливо, тогда они возвращались в Англию, чтобы заправиться и поспать пару часов; а потом все заново.
Так продолжалось девять дней. Третьего июня, в понедельник, операция завершилась. Благодаря организованности и вдохновенной импровизации, не говоря уже о примерах исключительного личного героизма, свыше трехсот тысяч человек были вызволены из окружения с берегов Дюнкерка и переправлены живыми и невредимыми домой в Англию. Вся страна воссылала благодарение небу, однако в Дюнкерке осталось сорок тысяч англичан, обреченных провести следующие пять лет в плену.
Но пятьдесят первой Горской дивизии, куда входил и батальон гордонцев, в Дюнкерке не было. Она все еще продолжала сражаться бок о бок с деморализованными остатками французской армии. Однако это было безнадежным делом. Каждое утро зловещие стрелки в английских газетах показывали неумолимое продвижение немецкой армии вперед, и становилось до ужаса ясно, что через несколько дней этот последний отважный британский корпус на континенте будет прижат к морскому берегу.
Они дошли до Сен-Валери-ан-Ко, дальше отступать было некуда. Спасение с моря было невозможно из-за тумана, и измотанные в боях батальоны были окружены — зажаты в тиски немецкими бронетанковыми дивизиями. Десятого июня французский корпус сложил оружие, несколько часов спустя его примеру последовали остатки Горской дивизии. Позже, после того как их разоружили, им было позволено промаршировать под дождем мимо своего генерала, держа «равнение направо». Строем они отправились в плен. И вместе с ними — Гас.
Впоследствии Джудит всегда вспоминала войну как нечто подобное долгому путешествию в самолете — длинные часы скуки с вкраплениями мгновений абсолютного ужаса. Чувство скуки было естественным. Выше любых человеческих сил было — прожить все шесть военных лет в непрерывном душевном горении, принимая все происходящее одинаково близко к сердцу. Но накатываюший временами страх, безудержный, стремительный, был не менее естествен, и в черные дни Дюнкерка и падения Франции Джудит, как и вся страна, жила в мучительном ожидании и тревоге.
В Дауэр-Хаусе весь день не выключался радиоприемник, стоявший на кухонном шкафу; с раннего утра до позднего вечера он бубнил себе и бубнил: Джудит, Бидди и Филлис боялись пропустить даже одну-единственную сводку или короткое сообщение. По вечерам они рассаживались вокруг приемника в гостиной и вместе слушали девятичасовые новости.
По мере того как медленно ползли ясные дни раннего лета, отчаяние сменялось робкой надеждой, а позднее, когда выдающаяся Дюнкеркская операция прошла по плану, — радостью, гордостью и, в конечном счете, безмерным облегчением. Облегчением, которое выплеснулось в своего рода триумф. Солдаты вернулись домой. Они вернулись с одними только винтовками, штыками да иногда — с пулеметами. Брошенными остались горы техники: оружие, танки, автотранспорт; большая часть всего этого погибла при взрывах бензоцистерн и нефтехранилищ на горящей бойне, в которую превратился Гавр.
Но солдаты вернулись.
Постепенно, по крохам, доходили вести о том, кто спасся, а кто остался во Франции. Палмеру, бывшему садовнику и шоферу в Нанчерроу, повезло, Джо Уоррену и его другу Робу Пэдлоу — тоже.
Джейн Пирсон позвонила Афине из Лондона с радостным известием о том, что Алистер в безопасности — его вытащил из моря на свою яхту один дюжий парень, угостил для согрева рюмкой отличного французского коньяка и доставил на берег в Кауас. Злоключения Алистера, казалось, окончились самым цивилизованным образом. А вот сын лорда-наместника был ранен и попал в больницу в Бристоле, племянник же миссис Мадж и Чарли Лэньон, молодой человек Хетер Уоррен, числились в списках пропавших без вести, то есть, по всей вероятности, погибли.
Однако самым важным для Дианы и Эдгара Кэри-Лыоиса, для Афины и Лавди, для Мэри Милливей, для Неттлбедов и для Джудит было то, что уцелел Эдвард Кэри-Льюис — уцелел в многочисленных боевых вылетах вместе со своей эскадрильей истребителей, которая рассеивала строй немецких бомбардировщиков над превращенным в поле боя Дюнкерком, не позволяя им прорваться к берегу.
Время от времени в течение этих дней, полных тревоги и напряжения, если Эдварду представлялась возможность, он звонил домой, просто для того, чтобы сообщить родным, что жив, и очень часто голос его звенел от возбуждения после очередного удачно выполненного задания.
Что же до Гаса, то после Сен-Валери всякая надежда на его возвращение была потеряна. Вместе со своим полком он канул в безвестность. Все молились, чтобы он оказался жив, пусть даже взят в плен, но жив, однако слишком малы казались шансы на подобный исход, если вспомнить, сколько «горцев» погибло во время ожесточенных боев, предшествовавших Сен-Валери. Ради Лавди все бодрились, не подавали виду, но она была безутешна, сердце ее — разбито.
— Лучше всего помогает, — говорила миссис Мадж, — это когда не сидишь без дела. По крайней мере, так говорят люди. Но легко говорить! Как бы я могла сказать это моей сестре, бедняжке, сидящей вот так, изводясь до смерти и не зная, жив ее сыночек или нет? Только подумать: пропал без вести, а считается погибшим! Получить телеграмму с таким сообщением! И дома с ней в этот час никого не было, муж — на рынке в Сент-Остелле, один только мальчишка, который принес ей телеграмму, он-то и приготовил ей чашку чая.
Никогда еще Лавди не видела миссис Мадж в таком унынии. Обычно беды, смерти, болезни, операции, несчастные случаи с летальным исходом были нужны ей как воздух; о несчастьях можно было с приятностью посудачить, все снова и снова пережевывая каждую подробность. Теперь, подумала Лавди, все иначе. Речь уже не о молодом Бобе Роджерсе из-под Сент-Остелла, что обрубил себе пальцы сечкой, не о старой миссис Тайсон, которая не вернулась домой с собрания в «Союзе матерей» и была найдена мертвой в канаве, — беда коснулась родной кровинки, единственного сына ее сестры.
— Надо бы мне съездить к ней на несколько дней. Просто побыть с ней рядом. У нее есть дочери, живут где-то на краю света, но разве кто-то сравнится с родной сестрой? С сестрой ведь и о былых временах можно повспоминать. А дочки у нее такие вертушки, у них один разговор — кинозвезды да тряпки.
— Тогда почему же вы не едете, миссис Мадж?
—Разве я могу? Коров подои, с молоком разберись. А через неделю-другую и сенокос начнется, придется ездить на поля, и один Господь ведает, сколько лишних ртов прибавится. Страшное дело!
— Где живет ваша сестра?
—У ее мужа ферма в стороне от Сент-Вериана. «В стороне» — лучше, в самом деле, не скажешь. В стороне от всего. Автобус раз в неделю, и то если повезет. Не знаю, как она так может жить. Я бы не смогла.
Было утро, половина одиннадцатого, они пили чай, сидя за столом на кухне в Лиджи. Лавди неизбежно проводила много дней в Лиджи — помогала Уолтеру и его отцу на ферме, училась управляться с норовистым трактором, кормила птицу, а теперь еще и свиней (купленных на пензансском рынке в расчете на будущую грудинку). А в последнее время, с тех пор как стало известно о Сен-Валери, она прибегала сюда по малейшему поводу, а иногда и вовсе без повода. Отчего-то общество простодушной миссис Мадж утешало ее больше, чем нежное сочувствие матери, Мэри и Афины. Все в Нанчерроу выказывали почти нестерпимую чуткость и ласку, рассчитывая, что она примирится с тем, что Гас мертв и что она никогда больше его не увидит, а ей хотелось только одного — поговорить о нем как о живом. Как если бы он не погиб. И здесь миссис Мадж была незаменима. Она без конца повторяла: «Послушай, его ведь могли взять в плен» — и Лавди могла сказать ей то же самое о ее племяннике. «Откуда нам знать, что он погиб? Там, наверно, была такая неразбериха. Разве можно знать наверняка?»
Так они и утешали друг друга.
Миссис Мадж допила чай. Она устало поднялась со стула, подошла к плите и налила себе еще чашку из вместительного коричневого чайника. Глядя ей в спину, Лавди думала о том, что миссис Мадж потеряла прыть. Кровные узы были крепки, она явно всей душой стремилась к сестре. Нужно было что-то сделать. Лавди не боялась брать на себя ответственность — этим качеством обладали все Кэри-Льюисы. Когда миссис Мадж снова села на свое место, Лавди уже все решила.
— Вы должны ехать в Сент-Вериан немедленно, — заявила она твердо. — Сегодня. Если потребуется, на неделю. До сенокоса.
Миссис Мадж посмотрела на нее, как на полоумную.
— Ты говоришь ерунду.
— Не ерунду. С дойкой я сама справлюсь, Уолтер поможет мне, и я все сделаю.
— Ты?!
— Да, я. Предполагается ведь, что помощь на ферме — это моя общественно полезная работа на время войны. А доить я умею. Вы меня научили, когда я была маленькая. Может, у меня будет получаться чуть медленно, но я быстро набью руку.
— Ты не сможешь, Лавди. Мы начинаем в шесть утра.
— Смогу. Буду вставать полшестого. Если Уолтер станет заводить для меня коров в доильню, то я буду начинать дойку в шесть часов.
— Так ведь не только по утрам, вечерами тоже.
— Ну и что.
— И потом, надо бидоны перемыть и отнести их к грузовику с рынка. Он приезжает в восемь утра, и водитель не любит, когда его заставляют ждать.
— Я не заставлю его ждать.
Миссис Мадж с сомнением приглядывалась к Лавди. Видно было, что она разрывается между желанием побыть со своей несчастной сестрой и некоторым замешательством при мысли о том, что даже ей можно найти замену.
— Тебе придется прибираться после себя, — предупредила она. — Уолтер этого за тебя делать не будет, не мужское это дело. А я не хочу, когда приеду, увидеть загаженную доильню и немытые бидоны.
— И не увидите, обещаю. Ну позвольте мне, миссис Мадж, пожалуйста! Вы сами только что сказали, что лучше всего — что-нибудь делать, а ведь я не меньше вашей сестры беспокоюсь и горюю. Лежу ночью без сна и думаю о Гасе, так не лучше ли мне вставать в пять часов и делать что-нибудь полезное? Так что, если вы поедете к сестре, вы и ей поможете, и мне.
— Ты не думай, что я переживаю о Гасе меньше, чем о своем племяннике. Прекрасный молодой человек он был, Гас. Помнишь, как он пришел рисовать мой скотный двор? Кругом навоз и куриный помет, а ему — хоть бы что!
— Позвоните сестре и скажите, что приедете. Мистер Мадж довезет вас вечером до Сент-Вериана, и оставайтесь там, сколько сочтете нужным.
Миссис Мадж потрясла головой в изумлении.
— Ну, Лавди, ты меня в гроб сведешь. Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать. Не думала я, что ты можешь так заботиться о других…
— Да не забочусь я о других, миссис Мадж, эгоистка я. Палец о палец не ударю, если не вижу для себя в этом пользы.
—Ты слишком себя принижаешь.
—Нет, просто честно говорю все как есть.
—Это ты так считаешь, — возразила миссис Мадж. — Другие могут оставаться при своем мнении.
Каждое утро в половине девятого, доставив полные бидоны к грузовику оптового скупщика с рынка и принеся пустые бидоны назад на ферму, Лавди, голодная как волк, шла домой в Нанчерроу завтракать.
Было восемнадцатое июня. Миссис Мадж отсутствовала уже пять дней и завтра возвращалась в Лиджи. В какой-то мере Лавди даже жалела об этом. Работа доярки, за которую она так рьяно взялась, оказалась настоящим испытанием выносливости и терпения. Вначале все у нее выходило медленно и неловко (нервы), но Уолтер с несвойственной ему участливостью помогал ей и всячески наставлял, то осыпая руганью, то подбадривая тоже не без крепкого словца («Погоди, я тебе покажу, как надо с этим хреновым бидоном обращаться, так его и растак»).
Впрочем, в основном он помалкивал. Уолтер был неразговорчивый малый. Лавди даже не была уверена, знал ли он о Гасе. С такой матерью, как миссис Мадж, скорее всего, знал. Но даже если знал, то ничего не сказал и не попытался выразить сочувствие. Когда Гас гостил в Нанчерроу, они с Уолтером встретились однажды утром на конюшне и Лавди представила их друг другу, но Уолтер держался развязнее некуда, воплощенный неотесанный конюх, и Гас после нескольких неудачных попыток завязать с ним дружеские отношения поостыл. У Лавди тогда мелькнуло в уме, уж не ревнует ли ее Уолтер, но это было сущей нелепостью, и она тут же выбросила эту мысль из головы. Уолтер плевать хотел на манеры и приличия, но она знала его всю свою жизнь и никогда не чувствовала неловкости в его обществе.
Каждый вечер, после того как была подоена последняя корова и маленькое стадо выгнано обратно в поле, Лавди принималась за уборку — поливала из шланга и терла до блеска булыжные полы, мыла молочные ведра, пока они не начинали сиять как новые, чтобы миссис Мадж по возвращении не нашла, к чему придраться. Результат этих трудов доставлял ей горделивую радость. Зато в кухне Лиджи был настоящий свинарник: грязные тарелки, закоптевшие кастрюли, нестираная одежда. Может быть, завтра удастся выкроить время, чтобы здесь навести порядок. Уж эту-то малость она может сделать для бедняжки миссис Мадж.