Я стиснул зубы, стараясь побороть нарастающее ощущение смутной тревоги.
– Так и будешь отмалчиваться? – она глядела в упор, прожигая до самого нутра.
– Ну, Майя… – я снова вздохнул, отводя глаза.
– Опять "ну"! Что ты мнёшься? Оправдываешься, увиливаешь… Что вздыхаешь? Тяжко? Бедненький, сложно ему с самим собой. Ладно, будь по-твоему… Раз не хочешь признаваться в слабостях, давай хоть поиграем. Возьмём простейшую практику, первый шаг к осознанности. Или это тоже для тебя слишком?
– Да ничего для меня не слишком! Ты слова не даёшь ввернуть, беспрестанно перебиваешь. Хочешь практику – давай практику.
– Отлично, значит так: необходимо научиться отслеживать себя, это называется охота. Охотиться можно на что угодно, тут важна не дичь, а навык. Задача – отстранённо наблюдать за душевными порывами, умственными явлениями и тому подобной чехардой. И таким макаром постепенно обрести некий контроль, или хотя бы осознание, и прекратить идти на поводу…
– Контроль? Какого чёрта? Я хочу, чтобы мои чувства были настоящими, истинными и искренними!
– Нет ничего истинного в мельтешении эмоций. Бесконечное преследование бредовых фантазий, подкармливаемых вбитыми с детства чужими и чуждыми ценностями. Преследование, которое гонит вперёд и вперёд, не давая оглянуться, причём всякий раз в ином направлении.
– Та-а-ак… Я, значит, мельтешу, пытаясь поймать за хвост эфемерную мечту, а вы там, в Непале, все эдакие высокомудрые до полного опупения, монополизировали духовность и единственно верную истину, и теперь стройными рядами шагаете в правильном направлении?
– Охотник прежде всего должен изучить повадки зверя… – продолжила Майя, не принимая мой выпад. – Хотя, вижу, ты не со мной… Тебя нужно как-то мотивировать. Итак, хочешь прекратить быть осликом?
– А-а, я снова ослик! Отличная мотивация.
– Ослик. Смешной такой, милый ослик. Но знаешь, в чём проблема?
– Нет, куда уж… Просвети меня, Майя.
– Проблема в том, что это вижу не я одна. И если тебе начхать на то, что ты, точно заворожённый, мечешься за химерами ума, не имеющими к тебе никакого отношения, может, хоть наглядный пример приведёт тебя в чувства. Пойми, каждый, кто это видит, способен манипулировать тобой, как ему вздумается.
– Да ну?!
– Не да ну, а ну да. Хочешь продемонстрирую?
– Давай. Очень, знаешь ли, интересно.
– Хорошо, я про охоту рассказывала, будешь слушать?
– Буду, поехали.
– Так вот, можно попытаться контролировать речь – очистить от слов-паразитов, всяких там: "ну", "вообще", "типа" и т.п.
– Я в курсе, что такое слова-паразиты.
– Чудненько, вперёд.
– Чёт я не вижу, чтобы ты от них избавилась.
– Мы о тебе говорим, у меня другая практика.
– Какая?
– Это сейчас неважно.
– Ну, конечно! Ничего иного я и не ожидал.
– "Ну" – слово-паразит. Согласен?
Ага, значит ей кажется, что она самая умная. Чёрта с два! Быть не может, чтоб ей удалось уделать меня этими восточными уловками и смысловыми тупичками.
– Нет, не согласен.
– Вот это да! Не согласен?! Прям с места в карьер? Изумительно! – неясно чему обрадовалась Майя. – Поясни, пожалуйста.
– В смысле, такие слова, конечно, можно назвать паразитами, но это не означает, что они не содержат смысла. У слова "ну" есть два… эм… – Соображать приходилось быстро. – Нет, три различных значения.
– Ого, аж три? – Она рассмеялась. – Ты не галлюцинируешь?
– Три, я уверен.
– Хорошо, посвятите, пожалуйста, в ход ваших мыслей.
– Прекрати ухахатываться.
– Тебе мешает, что я в хорошем расположении духа?
– Нет, отчего же. – Попадаться на удочку очередной провокации я не собирался. – Короче…
Я принялся терпеливо разъяснять, что первое значение – призыв, досада или ирония, как "Ну, ладно" или "Ну, давай!", а второе это вывод, заключение – "Ну, а теперь". И, наконец, значение, чуть труднее поддающееся объяснению, выражающее согласие с одновременным приглашением продолжать, к примеру, когда собеседник замолкает, произносится вопросительное "Ну?".
Майя слушала, не слишком сдерживая ехидную улыбку и временами предлагая дышать глубже и поменьше размахивать руками, а я гнул своё, не обращая внимания ни на сарказм, ни на едва слышно скребущееся ощущение, что нечто упускаю.
– Ну, ты даёшь! – с издёвкой вымолвила она, когда я закончил. – Чрезвычайно занимательно. Это, кстати, какое значение было?
– Первое, подвид первого значения!
– И ты уверен, что первое и третье не одно и то же?
– Уверен.
– А я нет, – усмехнулась она.
– Хорошо, давай погуглим.
– Не переводи стрелки. Решил спрятаться за коллективный разум?
– Майя! В конце концов! Что происходит?
– Как что? Вместо того чтобы вникнуть в охоту, ты зачем-то доказываешь, что у слова "ну" есть целых три значения, а я демонстрирую, как водят за нос ушастых осликов. Тоже охота, в своём роде. Теперь понял?
– Может… – я с натугой подавил вспышку злобы, – растолкуешь, что к чему?
– Я уже растолковала всеми возможными способами, но до тебя никак не доходит. Что ж, я готова продолжать. Или ты решил сдаться?
– Нет уж. Я тоже готов.
Ещё с полчаса она делала вид, что пытается поточней разобраться в том, что я нагородил о разных значениях слова "ну", ежеминутно перебивая, и то и дело взрываясь припадками хохота, пока я не заставил себя заткнуться, чувствуя, что еле сдерживаюсь. Я встал и прошёлся туда-сюда, силясь справиться с раздражением и вернуть хоть толику самообладания.
– Садись, что разбегался, – вкрадчиво произнесла Майя. – Попробуем с другого конца: вот объясни, что такое слово-паразит?
– Паразит, – начал я, следя за речью и тщательно избегая употребления этих самых слов-паразитов, – это слово, применяющееся в качестве…
– Опять тридцать пять. Вот умора! Скажи лучше, ты абсолютно уверен, что "ну" не может быть паразитом?
– Ну… – начал было я, забывшись.
– Это было какое "ну"? Какой категории?
– Это "ну"…
– Ты неподражаем! Значит, и дальше будешь утверждать, что "ну" – не паразит? И что у него аккурат три значения?
– Да! Три, ё-моё, три!
– Ты настаиваешь? Не два и не четыре?
– Майя!
– На все сто процентов?
– На двести!
– На двести?! Ого! Ты уверен?
– Да, уверен!
– Точно?
– Точно! Точно!
– И ты готов за это умереть?
– Да!!! – заорал я, вскакивая. – Да, я готов за это умереть!
– Ну и дурак, – она покатилась со смеху, буквально завалившись набок и сотрясаясь всем телом.
– Успокойся!
– Илюша… скажи мне, – не унималась Майя, с трудом выдавливая слова сквозь приступы неудержимого хохота, – за что? За что умереть? За "три ну"?
Я стоял над ней, стараясь упорядочить дыхание и успокоиться, чтобы казаться хоть чуть-чуть меньшим дурнем, но при этом действительно чувствовал себя идеально круглым, законченным идиотом. Эталоном беспросветной дурости.
– Это развод, – выдохнул я, когда она угомонилась, и пена этого разговора стала постепенно оседать.
– Да, развод. – Она улыбнулась той самой улыбкой, за которую я всегда прощал ей всё что угодно. – Но… ведь этот развод, от начала и до конца, происходит в твоей голове. Тебя разводят твои же демоны. Я лишь подкидываю им поводы для ссоры. Но ты совершенно не обязан в этой грызне участвовать.
– Ты бросаешь вызовы, а когда я их принимаю – насмехаешься, читая свои катмандинские мантры.
– Мне приходится пробиваться к тебе сквозь броню наносной мишуры. Это бой, беспощадный и искренний, как любой настоящий бой. Я осознанно его выбираю, чтобы приоткрыть тебе дверь.
Она задумалась. На её губах играла печальная улыбка.
– Видишь… – Майя встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и её курчавые непокорные волосы всколыхнулись в мистическом танце, – как легко манипулировать эго, заманив его наживкой вызова. Ты проиграл, потому что взялся отстаивать позицию, которую отстаивать не стоило, и докатился до того, что был готов погибнуть за "три ну". Чистое бахвальство – лишь бы мечом помахать. Если так и принимать все вызовы подряд, то рано или поздно выдохнешься, оступишься и попадёшься.
Она была права. Я остро ощущал её правоту, понимая, что любые слова теперь излишни. Уставившись в никуда, я понемногу оттаивал, чувствуя, как истощение сменяется приятной пустотой и лёгкостью.
– Может, чайку? – встрепенулась она. – И какие-нибудь печеньки… у тебя случайно не водятся?
После чая Майя предложила сменить обстановку и прогуляться. Воздух полнился душистым ароматом прелой листвы. Мы шли вдоль обрыва, приближаясь к северной окраине спящего города. Покинув его пределы, пересекли поле и поднялись на пологий утёс, с которого открывался вид на лунную бухту.
– Может, чайку? – встрепенулась она. – И какие-нибудь печеньки… у тебя случайно не водятся?
После чая Майя предложила сменить обстановку и прогуляться. Воздух полнился душистым ароматом прелой листвы. Мы шли вдоль обрыва, приближаясь к северной окраине спящего города. Покинув его пределы, пересекли поле и поднялись на пологий утёс, с которого открывался вид на лунную бухту.
– Ну что, оклемался? Поехали дальше? – поинтересовалась Майя, устроившись на вросшем в землю округлом валуне.
– Поехали. С чего начнём?
– Да с чего угодно. Выбирай.
– Хорошо, давай выясним, что в сущности такое – эта ваша духовность?
– Отлично, тогда сперва разберёмся с вопросом – зачем? Зачем мы сюда пришли? Зачем всё это? Зачем нужна духовность, как ни банально? Чего, по сути, мы хотим? – Каждое существо стремится к счастью.
– Постой… постой, что ты мне сейчас задвигаешь? Буддизм говорит совсем иное: жизнь наполнена страданием, и по этому поводу Будда предлагает избавиться от первопричины – от изменчивых желаний и стремления угнаться за сиюсекундными удовольствиями.
– Мы не о буддизме, а о духовности в широком понимании. Так вот, человек хочет быть счастливым. Любой человек, который занимается практиками, ходит в церковь или на работу… и убийца, который убивает людей, хочет того же счастья, просто у него способ такой… чудаковатый.
– Допустим. Вероятно, так и есть, но в чём революционная новость?
– Ни в чём, нет ничего нового, всё давно известно. Что утверждают восточные учения? В чём основная мысль, которую они пытаются донести? Они говорят об изменении. Изменении себя. Что значит открыть глаза? Проснуться? Озарение то самое… Что это по сути?
– И что же?
– Тебе предлагают измениться. Стать Сверхчеловеком, не в смысле каких-то суперспособностей, а в смысле освобождения из плена разума и оков социальных установок. В создании этого Сверхчеловека и заключается дальний стратегический план. Сперва необходимо научиться наблюдать за собой, убрать туман, колоброжение мыслей, и тем самым открыть глаза и увидеть бескрайнее звёздное небо.
– Но это – снова манипуляция, все эти аллюзии к звёздам…
– Всё манипуляция, тобой вечно манипулируют. С самого детства – семья, близкие, общество. Мама сказала: это – красное, это – синее, и посеяла первые семена зла. Задача – заново научиться беспристрастно смотреть на мир. А пока ты существуешь исключительно в рамках определённого смыслового среза, контекста своей культуры… Однако это не значит, что нужно и дальше ими ограничиваться.
– Но любая попытка вытащить меня – тоже манипуляция.
– Из двух зол – меньшее. Манипуляция колышет листья, а искренность сдвигает звёзды. Не ты ли писал: "Дайте мне искренность, и я переверну весь мир"?
– Писал, писал…
– Видишь, ведь ты всё знаешь, но туман, гололедица и тяжёлые погодные условия постоянно мешают. А искренность ближе к источнику.
– К источнику чего?
– Того, что сдвигает звёзды… к духовности твоей вездесучей.
– Ладно-ладно, хорошо, и что же тогда духовность?
– А духовность – и есть тот центр, к которому всё стремится.
– Не, погоди. Раз уж на то пошло, Центр – это то, что ты называешь счастьем, а буддизм – нирваной.
– А духовность?
– А духовность – движение к Центру. Само стремление к счастью.
– А что, если нет счастья? – усмехнулась Майя. – Тут всё очень тонко.
– То есть как? Тогда духовность теряет всяческий смысл.
– Не…
– Получается – некуда идти.
– Нет-нет. В том то и дело, что – нет.
– Эй, постой. Как это – нет счастья? Ты же с этого начала!
– Да, начала, но это промежуточный этап.
– А-а… И что же тогда конечный?
– Это ещё не совсем ясно. Но счастье – это…
– Стало быть, ты зовёшь меня в поход куда-то туда, незнамо куда… И вовсе непонятно, есть ли там… Так, стоп. А зачем тогда ты туда намылилась?
– Я могу лишь сказать, что путь туда, я не знаю точно куда, он интуитивно… О'кей, есть такое понятие – Намерение.
– Намерение?
– Это не то намерение, когда что-то в голову взбрендило, и ты откаблучил какую-нибудь очередную хренотень. Истинное Намерение, оно… воплощение духа стихии, вселенной, мироздания. Намерение земли.
– Типа… э-э… некая совокупность сил природы?
– Да, есть подсознательная, никак не связанная с разумом, сила. Стремление всех существ. К счастью ли, к духовности ли… абсолютно фиолетово. Главное – оно есть, и наша задача научиться чуять этот поток и выравниваться по нему, сливаться.
– Синхронизироваться, что ли? Держать нос по ветру?
– Вот именно, как флюгер. И не надо ничего активно делать, ворочать мозгом, строить, бороться… Борьба – те же шоры. В процессе ты увлекаешься и начинаешь верить, что в нём самом и заключается суть, что он и есть звёзды, а это всего-навсего шоры в блёстках. Бороться не с кем. Ты и окружающий мир – одно. Надо лишь снять латы, смыть эту дребедень, налепленную лицемерием и манипуляциями, и почувствовать Намерение, которое и так есть. Ты с ним родился. Человеку не надо ничего создавать или разрушать. Всё уже есть. Есть Намерение, как у него, так и у этого камня, и у дерева, – она указала на заросли юкки, раскинувшие шипастые листья, – оно одинаковое. Всё одинаковое. Всё меняется, всё течёт и при этом всё едино и неизменно на уровне этого Намерения. Просто человек запутался, ему сложнее, чем этой каменюке.
– Потому что он вечно мечется?
– Это уже он сам выбирает… Не, хуже того, у него схемы. Схемы, поверх них ещё схемы, ещё и ещё. Он смотрит и решает: это – красное, это – зелёное.
– Категоризирует, интерпретирует…
– Вот-вот, а камню это не нужно. Он целостен и един с Намерением.
– То есть, человек хуже камня?
– O! Главное – посоревноваться. Хоть с камнем! Нечего оценивать всё в понятиях хуже-лучше, хорошо и плохо. Это ещё одна тухлая схема. Человек, в отличие от камня, способен распоряжаться направлением намерения, – это дар и в то же время проклятие. В итоге, ты сам дуришь себе голову.
– И окружающим…
– И окружающим, и его не слушаешь, – она похлопала по камню.
– И портишь.
– И портишь, но это твоя проблема. У него всё в порядке. Что с ним ни делай, его намерение никак не меняется.
– Значит, это ещё одно проявление моего скверного намерения?
– Намерение у всех одинаковое, но у тебя… мм… пыль. А на нём нет пыли, даже если она есть. Его намерение совершенно и нет прослойки, где она могла бы скопиться. А у человека есть. Почему – вопрос двадцать второй. Но у нас на Востоке это засекли. Не вчера. Несколько тысячелетий назад.
– Давай без "у нас на Востоке", объясняй сама, без ссылок на авторитеты.
– О Намерении и подобных материях вообще нельзя ничего объяснить. Слова сами по себе содержат корень зла, и потому усугубляют путаницу. Единственный способ – почувствовать самому. К этому сводятся все практики. В какой-то момент ты ощущаешь истину, и никакие доказательства уже не нужны.
– Выходит, весь этот разговор бессмыслен?
– По большому счёту – да. Во всяком случае, смысл не в словах, а в ощущении, которое возникает, если не сбиться с пути и миновать языковые западни. Он – в отблеске, искре истинного Намерения, которые иногда удаётся высечь из столкновения слов… Или не удаётся.
Майя звонко рассмеялась.
– А что за ловушки слов, к чему ты клонишь?
– Слова, сам язык, – это результат толкования мира, попытки рассечь неделимое целое на составляющие элементы. Они изначально содержат двойственность: это – то, это – это, красное – синее, субъект – объект… Дуализм и сопутствующие ему ложь, боль и тоска.
– Стоп-стоп, это снова слова, а конкретно, в чём ловушка?
– Ну хорошо, если совсем по-простому, то… есть старая байка, о том, как буддийский монах спрашивает каждого встречного – "Кто ты есть?", и ему отвечают "Я бизнесмен", "Я фотограф", "Нет, но кто ты есть?", "Я русский.", "Нет, но кто же ты всё-таки?". В итоге человек останавливается и понимает, что он не знает. Кто же он на самом деле? Ответа нет. И он затыкает дыру словесным суррогатом – бизнесмен, журналист, фотограф…
– О'кей…
– А, где вода? – спохватилась она. – Воду-то мы взяли?
– Да, есть сок, – я потянулся за сумкой. – Красненький такой, из этих… как их… cranberries[64]. Кстати, давай заодно покурим.
Я принялся скручивать, что несколько осложнялось порывами ночного бриза. Прикрываясь полами куртки, я свернул два джойнта, и мы молча выкурили один за другим. Шорох пахучего ветра уходящей осени сливался с шуршанием прибоя в завораживающем, переливающемся и в то же время неизменном звуке.
– На самом деле, – Майя подожгла пятки от косяков, положила на камень, подождала, пока они догорят, и смахнула пепел, – кошмар в том, что настоящего тебя вообще нет. Настоящий "ты" появляешься на единственный миг перед сном. Ты ложишься, закрываешь глаза, погружаешься, и мгновение перед тем, как наступает сам сон, когда ложные эго уже уснули, просыпаешься, или вернее, остаёшься истинный ты, в ужасе озираешься, и едва успеваешь подумать – что же со мной творится? – как сознание окончательно выключается, и ты проваливаешься в забытьё. А остальное время на сцене твоего сознания отплясывают демоны-самозванцы, и это происходит с тех пор, как ты себя помнишь, и оттого выглядит правдоподобно. Настолько правдоподобно, что ты привык считать этот вертеп своим внутренним миром. Ты весь такой тонкий и сложный, у тебя эдакая насыщенная внутренняя жизнь, правда? И прорва проблем во взаимоотношениях между этими сущностями, ты думаешь, как установить между ними некое подобие гармонии… А на самом деле проблема одна, и гораздо более насущная. Проблема в том, что тебя вовсе не существует.